[543]. Причина такого положения кроется в освобождении полковника от наказания за недоказанностью обвинения, в свертывании следственных разысканий. Между тем, при внимательном сравнении показаний и анализе поступившей информации вскрываются обстоятельства, недвусмысленно говорящие о причастности Ренненкампфа к тайному обществу. Лидеры Васильковской управы и выступления Черниговского полка имели с Ренненкампфом не одну встречу. Если учесть, что руководители мятежа пытались связаться с Ренненкампфом и непосредственно перед началом выступления, то получается картина оживленных и последовательно развивающихся контактов, каждый из которых мог сопровождаться открытием существования декабристского общества и предложением вступить в него. Отраженная в показаниях (очевидно, далеко не в полной степени) цепь событий: ранние встречи Ренненкампфа с лидерами Васильковской управы и Трубецким, оформившееся среди руководителей управы мнение о нем как готовом кандидате, предложение «открыться» ему, сделанное Бестужевым-Рюминым после неоднократных встреч с Ренненкампфом, состоявшаяся после этого «адресация» Муравьева-Апостола к Ренненкампфу, их встреча накануне восстания и, наконец, письмо Муравьева-Апостола к Бестужеву-Рюмину с предложением прямо ехать к полковнику в Киев в момент непосредственной подготовки мятежа, свидетельством чему являются убедительные показания Грохольского, – все это говорит о том, что Ренненкампф был извещен о существовании тайного общества и его планах ранее конца декабря 1825 г.
В связи с этим правомерно утверждать, что в ходе первых встреч Ренненкампф был ознакомлен с существованием тайного общества и его планами. Последующая поездка к нему Муравьева-Апостола, предложившего действовать с целью «перемены правления», а также адресованная ему записка доказывают, что Ренненкампф продолжал рассматриваться как человек, готовый к содействию. Иначе говоря, на него рассчитывали в конкретных планах выступления, – как на сочлена[544]. Расчет на его содействие не мог появиться без организационной связи с декабристской конспирацией. Содержание переговоров с Муравьевым-Апостолом указывает на его посвященность в цель и конкретные планы военного выступления, что подразумевает одновременно ту или иную степень формальной принадлежности к тайному обществу.
Случай Ренненкампфа отмечен любопытными особенностями. Прежде всего, это противоположное освещение переговоров с главным инициатором мятежа в собственных показаниях Ренненкампфа и в свидетельствах Муравьева-Апостола. Совершенно очевидно, что одна из сторон пытается скрыть правду. Крайне интересно, что содержание важного разговора с заговорщиком обнаружилось благодаря самому подозреваемому. Зачем ему было выдумывать обстоятельства переговоров с Муравьевым-Апостолом, особенно в условиях, когда он подозревался в содействии заговорщикам? Очевидно, зная, что можно проверить и доказать факт встречи с лидером мятежа, раскрыть содержание опасного разговора, полковник признал этот факт и попытался представить свою версию. В силу этого показания Ренненкампфа, по нашему мнению, заслуживают большего доверия, чем отрицание Муравьева-Апостола. Полковник – человек, весьма опытный в области военной дипломатии и разведки, что явствует из его формулярного списка, очевидно, сделал все возможное, чтобы представить свои контакты с руководителями тайного общества и, тем более, встречи с ними, связанные с подготовкой мятежа, в благоприятных для себя тонах. Выгораживая себя, он постарался придать особое значение своему несогласию со сделанным ему предложением: содействовать в реализации планов заговорщиков. Всю оправдательную силу своего показания Ренненкампф вложил в передачу ответной реакции на предложение Муравьева-Апостола: по его словам, категорически отрицательной.
С. Муравьев-Апостол, если он действительно получил отказ, вполне мог сообщить об этом в своих показаниях, чтобы окончательно доказать невиновность офицера. Но он отверг сам факт этого разговора: ведь последний был ярким свидетельством тому, что руководители мятежа рассчитывали на содействие штаба 4-го корпуса, а это открывало широкие возможности для нового расследования и обвинения. Очевидно, он хотел не столько выгородить Ренненкампфа (хотя такие мотивы полностью нельзя сбросить со счетов), сколько скрыть свои расчеты на поддержку мятежа со стороны ряда высших военных руководителей, офицеров в высоких чинах (и это ему удалось), а кроме того, имевшие место организационные усилия заговорщиков по подготовке «военной революции» в частях 1-й армии.
Очевидно, расчеты на содействие полковника Ренненкампфа представляли важное звено в той цепи конкретных договоренностей, которая постепенно формировалась в течение 1824–1825 гг. и которая почти целиком осталась укрытой от следователей. И эти договоренности шли рука об руку с процессом вербовки в ряды декабристской конспирации новых членов из числа влиятельных офицеров, не все из которых были обнаружены на следствии.
Начальник штаба 1-й армии К. Ф. Толь, который курировал расследование в Могилеве, пришел к выводу, который прямо перекликается с нашими наблюдениями: «Полагаю я, что подозрение на Ренненкампфа… основательно относительно… принадлежности его к тайному обществу, ибо общество сие, наблюдавшее столь большую осторожность в вербовке своих членов, и в коем Муравьев был одним из главных, конечно, не побудило бы сего последнего делать формальные предложения в столь важном предприятии человеку, к обществу вовсе не принадлежащему» [545]. Выводы опытного штабного офицера Толя представляются существенно важными и логически вытекающими из полученных данных: предложение участвовать в мятеже с обозначением цели тайного общества, прозвучавшее из уст Муравьева-Апостола, могло быть сделано только лицу, на которого рассчитывали как на единомышленника. Даже сверхосторожные показания лидеров мятежа содержат указание на то, что они имели намерение принять Ренненкампфа, но от ответа на вопрос, был ли он принят, авторы показаний по существу уклонились. Освобождение Ренненкампфа от наказания и признание его невиновным привели к тому, что содержавшиеся в показаниях ряда ведущих лиц заговора существенно важные обстоятельства, а также противоречия между их показаниями и ответами Ренненкампфа на следствии остались в тени внимания историков. В итоге, решение следствия стало основанием для выведения этого лица из числа даже вероятных участников тайного общества[546].
Случаи обвиняющих показаний, сочтенных на следственном процессе недоказанными, обнаруживаются при обращении к показаниям и членов Северного общества. Одним из таких случаев является расследование в отношении подпоручика 1-й гвардейской артиллерийской бригады Александра Михайловича Голицына, старшего брата осужденного по приговору Верховного уголовного суда В. М. Голицына. В ответах на вопросные пункты от 12 января 1826 г. Ф. В. Вольский свидетельствовал о том, что в конце декабря 1823 г. он принял в тайное общество офицера гвардейской артиллерии Голицына. Вольский подчеркивал, что его собственное участие в тайном обществе ограничилось только тем, что он осуществил прием Голицына[547]. Показания Вольского обратили на себя внимание Комитета и зачитывались на заседании 13 января. На рукописи показаний сохранилась помета помощника делопроизводителя Комитета В. Ф. Адлерберга: «NB. О названном… членом общества князе Александре Михайловиче Голицыне (офиц[ере] из гвард[ейской] арт[иллерии]), принятом в общество Вольским, сообщено его императорскому] выс[очеству] Мих[аилу] Пав[ловичу]»[548]. Это означало, что после прямого недвусмысленного показания было отдано распоряжение о привлечении Голицына к расследованию.
Данные об участии в тайном обществе «служащего в артиллерии» Голицына, а им мог быть только A. M. Голицын, – поступили в Комитет еще до показаний Вольского. 26 декабря на устном допросе, а затем в письменных показаниях А. А. Бестужев свидетельствовал о принадлежности к тайному обществу князя Голицына, служащего «в артиллерии», – правда, он делал оговорку об отсутствии личного знакомства с ним («которого не знаю») [549]. 28 декабря на основании устных допросов Оболенского, а также показаний Бестужева, Трубецкого и Щепина-Ростовского последовало распоряжение об аресте группы лиц, в том числе названного Бестужевым Голицына[550]. Перед списком подлежащих аресту, включавшим Голицына, стояла резолюция Комитета: «Нижеследующих взять». На полях докладной записки против фамилии Голицына был поставлен знак «NB»; рядом – помета делопроизводителя Комитета: «Взять под арест». На полях записки имелась также помета А. И. Татищева: «Высочайше поведено взять. 29 декабря»[551]. Но Голицын не был арестован ни в конце декабря 1825 г., ни в начале января 1826 г. Его арест произошел, судя по всему, лишь после показания Вольского, то есть после 12 января, по распоряжению великого князя Михаила Павловича[552]. Таким образом, решение об аресте Голицына принималось дважды; причины же, по которым первое распоряжение осталось невыполненным, пока не выяснены. Обстоятельства привлечения к следствию Голицына требуют дальнейшего изучения. В следственном делопроизводстве не обнаружены указания на сбор сведений о Голицыне и его допросы в январе 1826 г. Только в деле Н. М. Муравьева появляется запрос от 5 января о принадлежности к тайному обществу ряда лиц, среди которых значится «артиллерийский офицер князь Голицын», причем в примечании Комитет дополнительно запрашивал: «который именно». В своем ответе Никита Муравьев удостоверил свою полную неизвестность об участии в обществе офицера артиллерии