[560]. Завалишин хорошо известен как автор мемуаров, не всегда выдерживающих критическую проверку. В данном случае вызывает сомнение неверное отнесение Голицына к числу участников Южного общества. Однако появление Александра Голицына в качестве члена тайного общества следует признать чрезвычайно важным, симптоматичным фактом, отражающим информацию, которая бытовала среди осужденных членов тайного общества, – ведь его имя как лица, причастного к деятельности декабристской конспирации, никогда не фигурировало ни в одном официальном документе. Следовательно, осужденные декабристы, которые являлись источником информации для Завалишина, уверенно считали Голицына своим товарищем по тайному обществу.
Появление сведений о причастности Голицына к заговору декабря 1825 г. и событиям 14 декабря в мемуарной традиции, несомненно, демонстрирует пласт скрытой на следствии информации. Сведения эти поступили к авторам мемуарных текстов от руководителей заговора, непосредственных организаторов выступления 14 декабря, которые собирали накануне событий данные о тех офицерах, на которых можно было опереться в гвардейских частях (Оболенский, Пущин). Александр Голицын – один из наиболее показательных примеров участника тайного общества, избежавшего наказания благодаря занятой на следствии позиции полного отрицания формальной принадлежности к декабристской конспирации, а также в силу сокрытия товарищами по тайному обществу действительного характера его конспиративных связей и, возможно, значительного воздействия на решения следствия родственных связей подозреваемого.
Офицеры л.-гв. Конного полка поручики Михаил Федорович Голицын, Андрей Карлович Ливен и корнет Александр Александрович Плещеев были названы в показаниях А. А. Бестужева от 26 декабря. Он свидетельствовал, что знал о принадлежности этих офицеров к тайному обществу от их товарища по полку А. И. Одоевского, отвечавшего за принятие новых членов из числа конногвардейцев[561]. Несколькими днями ранее, на заседаниях Комитета 22 и 23 декабря, были рассмотрены записи первых допросов большой группы арестованных, сделанные Левашевым. Из них были извлечены данные о новых участниках тайных обществ, которых следовало привлечь к процессу. Среди подлежащих аресту оказались фамилии конногвардейцев М. Ф. Голицына, А. А. Плещеева, А. Е. Ринкевича. Об этом свидетельствует докладная записка императору, поданная 24 декабря. Император отметил их крестиком; в тот же день было отдано повеление об аресте офицеров[562]. Однако в список, который на основании распоряжений императора был представлен на заседании Комитета 25 декабря, Голицын и Ринкевич, в отличие от Плещеева, не вошли, – возможно, потому, что оба уже были арестованы. К 5 января 1826 г. были рассмотрены бумаги, взятые у М. Голицына[563]. Помимо показаний А. Бестужева, данные о причастности Голицына к тайному обществу содержались в показаниях офицера-конногвардейца Ринкевича. На состоявшемся около 27 декабря 1825 г. первом допросе у Левашева Ринкевич сообщил о причастности Голицына к заговору; эта информация была отражена Левашевым в следующем виде: «Никого из сочленов я не знал, кроме поручика князя Голицына, и наверное не знал, что он сему обществу принадлежал». 10 января среди допросных пунктов, предложенных Ринкевичу, находился и запрос о Голицыне. В своем собственноручном ответе Ринкевич свидетельствовал: «…членом общества я его не называл и клянусь, что никогда от него не слыхал, чтоб он был оным; по короткому знакомству с ним я чаще всех сообщал ему все, что приходило мне в голову…»[564].
М. Голицына допросили на заседании Комитета 13 февраля. Он отвечал, что слышал о существовании тайного общества, но формально принят в него не был, в чем ссылался на Одоевского. Голицыну были даны вопросные пункты. В своих показаниях Голицын рассказал, что в октябре или ноябре 1825 г. Одоевский говорил с ним о «положении» России, завел разговор о существовании общества «людей, желающих распространением либеральных идей достигнуть до ослабления деспотического правления»; Голицын утверждал, что оставил слова Одоевского без внимания[565]. Одоевский со своей стороны показал на допросе, что Голицын возражал ему и не соглашался с его мнением. «Главные» члены Северного общества не могли подтвердить принадлежность Голицына к тайному союзу. Все эти данные были занесены в «Алфавит» Боровкова[566]. К 30 марта 1826 г. была подготовлена записка о Голицыне, в тот же день она была зачитана на заседании Комитета[567]. Но решение вопроса об освобождении затянулось, – очевидно, по воле императора. 28 мая вместе с Ф. Е. Врангелем Голицын был назначен к освобождению Комитетом, 2 июня освобожден с аттестатом как «совершенно непричастный» к «злоумышленному» тайному обществу[568].
Среди членов, принятых Одоевским, А. Бестужев назвал Александра Плещеева 2-го. Одоевский не признался в том, что принял Плещеева 2-го в общество; при этом следует отметить, что долгое время он не признавал и собственного членства. Плещеев фигурировал также в списке подлежащих аресту, составленном на основе первых допросов (проведенных Левашевым), который был оформлен как докладная записка о заседании Следственного комитета 24 декабря. На полях против его фамилии зафиксирована воля императора: обратиться к начальнику Гвардейского корпуса Воинову, который должен был распорядиться об аресте; решение было утверждено на заседании Комитета 25 декабря. В тот же день он был арестован и содержался на главной гауптвахте, а затем, вероятно, оставлен под домашним арестом, но 25 января вновь арестован и отправлен в Петропавловскую крепость[569]. Причиной тому, как можно предположить, стало присутствие имен братьев Плещеевых в обширном списке членов тайных обществ, составленном Оболенским в дополнительном показании от 21 января. Напротив фамилий офицеров Конной гвардии, в том числе Плещеева 2-го, значилось: «О намерениях на 14-е декабря они должны быть извещены чрез князя Одоевского, но в оных не участвовали»[570].
26 января 1826 г. Александр Плещеев был допрошен на заседании Следственного комитета, затем ему были даны вопросные пункты, ответы на которые были зачитаны на следующий день. При допросе он не скрыл, что за месяц до 14 декабря, в ноябре 1825 г., слышал от Одоевского «о существовании тайного общества, имевшего целью улучшение правительства» и введение Конституции; о средствах к этому ничего, по его словам, не было сказано. Но Плещеев утверждал, что от вступления отказался, никакого участия в обществе не принимал. Комитет обратился за «справками» к «главным» членам. В связи с отрицанием Одоевским и другими подследственными формальной принадлежности Плещеева к тайному обществу следствие по его делу было завершено. К 30 марта была готова записка о Плещееве. 28 мая сделано представление об освобождении как «непричастного» к тайному обществу, а 2 июня он, так же как и Голицын, был освобожден с аттестатом[571]. Обвиняющие данные лишь частично были внесены в «Алфавит» Боровкова.
Другой офицер Конной гвардии Андрей Карлович Ливен, как упоминалось ранее, также был назван А. Бестужевым членом общества со ссылкой на сообщение Одоевского. Спрошенный на следствии Одоевский отрицал свое участие в приеме Ливена. К допросу привлекли самого Ливена, не прибегая к аресту: он был спрошен А. Х. Бенкендорфом, членом Следственного комитета. Ливен отвечал, что Одоевский несколько раз «заводил с ним либеральный разговор», но Ливен, по его утверждению, дал понять ему «несовместимость оного» и более ничего от него не слышал. Следствие оставило без внимания показания Бестужева. Допрос Ливена состоялся не позднее 2 января 1826 г. (вероятнее всего, в последних числах декабря 1825 г.), так как сразу после него был допрошен его брат Александр Ливен; сообщение о допросе последнего отражено в журнале Комитета от 2 января 1826 г.[572]
Все показания о приеме конногвардейских офицеров отсылают к Одоевскому. Судя по всему, он предпринимал энергичные усилия, стремясь привлечь в тайное общество офицеров своего полка. Линия защиты Одоевского на следственном процессе отличалась противоречивостью; долгое время он не признавал себя участником тайного общества, затем пытался представить свое участие в конспиративных связях крайне незначительным. Эта линия, свойственная главным образом членам, занимавшим окраинное положение в тайном обществе, однако, не принесла ему успеха. Характерно, что при уличении Одоевского использовались и показания конногвардейских офицеров, которым он делал предложение вступить в тайное общество. Так, 31 марта в направленных ему вопросных пунктах указывалось, что он принимал в члены товарищей по полку; здесь же содержалась отсылка на показания Плещеева 2-го, Голицына и Ринкевича, сообщивших о предложениях, сделанных им Одоевским. В ответ Одоевский категорически утверждал: «Совершенная ложь: я кроме Ринкевича никого не принял, если могу назвать принятием то, что я ему сказал два слова: „есть общество“»[573]. Следствие, однако, не поверило Одоевскому: ведь существовали показания А. Бестужева и Оболенского, которые говорили о совершенно противоположном. Кроме того, из показаний самих конногвардейцев следовало, что предложения вступить в общество (пусть, по их словам, отвергнутые ими) поступали именно от Одоевского. Так, в итоговом своде обвиняющих показаний об Одоевском фигурировало свидетельство Плещеева. Из следственного дела последнего было взято показание о том, что Одоевский осведомил его о существовании общества, причем это показание было квалифицировано как состоявшееся «принятие в тайное общество»; также приводились данные о политическом характере тайного общества, которые были сообщены вновь принимаемому лицу: «Одоевский сказал, что цель общества была просить… Конституцию, не объявляя каким способом»