Позиция, занятая на следствии арестованными офицерами-конногвардейцами, обнаруживает большое сходство с линией защиты других лиц, обвинявшихся в участии в декабристской конспирации, но затем оправданных: все они отрицали формальную принадлежность к тайному обществу и заговору, настаивая на своем отказе от полученного предложения вступить в него. Вынужденные признать факт сообщенной им Одоевским информации о существовании и политическом характере тайного общества, они пытались различными способами снизить значение этого факта, чтобы избежать наказания. Так, подозреваемые в принадлежности к заговору не только отвергали формальное участие в нем, но стремились, если позволяли обстоятельства, показать свое принципиальное несогласие с взглядами и намерениями заговорщиков, заявить о несходстве своего «образа мысли» с убеждениями разоблаченных членов тайного общества. Полное отрицание принадлежности к тайному обществу со стороны арестованных офицеров вполне объяснимо. Учитывая особенности тактики защиты Одоевского на процессе, понятно и его стремление полностью отрицать факт принятия им трех полковых товарищей. Однако утверждения Одоевского лишает убедительности свидетельство А. Бестужева, который прямо опирался на слова самого Одоевского о принятии им в тайное общество несколько офицеров Конного полка. В основе этого свидетельства, как можно уверенно предполагать, лежали сведения, полученные руководителями тайного общества от Одоевского незадолго до событий 14 декабря. В условиях собирания сил заговорщиками, распространения влияния тайного общества в полках гвардии эти сведения имели серьезное значение и должны были отражать вполне определенную информацию: речь шла о состоявшемся присоединении новых членов. Поэтому показания Бестужева и Оболенского приобретают большую значимость в сравнении с оправдательными показаниями Одоевского.
Анализируя комплекс показаний о конногвардейских офицерах, стоит остановиться на одной чрезвычайно важной их особенности. Даже из осторожных оправдательных показаний, цель которых достаточно очевидна – попытаться избежать привлечения к ответственности и наказания, явствует политический характер тайного общества, в которое предлагалось вступить офицерам. М. Голицын и Плещеев, отрицая факт членства, свидетельствовали, что они узнали о тайном обществе, стремящемся к изменению государственного строя, имевшем целью «улучшение правительства», введение Конституции. Кандидаты в члены знакомились с системой политических взглядов, в которой существующий «образ правления» был маркирован как «деспотический», а его желаемые изменения рассматривались как благо. Таким образом, они почти сразу получали вполне четкое и адекватное представление о политическом характере тайного общества и главных намерениях заговорщиков. Можно подвергнуть сомнению настойчивое отрицание наиболее острого вопроса о средствах к достижению цели: скорее всего, некоторые детали конкретных сценариев действий также стали им известны, даже если процедура приема остановилась на первых стадиях. Отрицая любую степень осведомленности о тактических замыслах тайного общества, подозреваемые в причастности к нему отводили от себя главные обвинения. В наиболее откровенном варианте показаний (Плещеев 2-й) подозреваемые в членстве, говоря о предлагаемых способах к достижению цели, ограничились расплывчатой формулой: распространение «либеральных идей». Эта формула в целом соответствует сведениям, сообщаемым вновь принятым членам.
Таким образом, выводы исследователя при углубленном рассмотрении показаний о группе офицеров Конной гвардии должны включать в себя признание того, что после сделанного предложения о вступлении в тайное общество (в той форме, в которой оно было отражено в собственных показаниях подозреваемых) у них не должно было оставаться никаких иллюзий относительно цели и политической направленности этого общества. В целом объем сообщенной информации не уступал сведениям о цели тайного общества, которыми располагали рядовые участники декабристской конспирации. Данное заключение имеет самостоятельное значение вне зависимости от ответа на вопрос о том, поступили ли оправданные на следствии офицеры в разряд полноправных членов тайного общества или же процедура их приема не была доведена до конца. Показания осведомленных руководителей заговора Оболенского и Бестужева свидетельствуют в пользу состоявшегося вступления М. Голицына, Плещеева и Ливена в члены Северного общества.
Еще один офицер Конного полка корнет Иван Дмитриевич Лужин, занимавший впоследствии пост московского обер-полицмейстера (1846–1854 гг.), также попал в поле зрения следствия по делу о тайных обществах. Данные о причастности его к заговорщикам попали в руки следователей еще в декабре 1825 г.; источник их выяснить не удалось. К 5 января 1826 г. были рассмотрены бумаги Лужина[575]. 16 февраля на заседании Комитета были зачитаны показания Одоевского, в которых он назвал множество имен членов тайных обществ, но, как отмечалось в журнале Комитета, все названные им лица уже были известны следствию, «кроме Конной гвардии офицера Лужина, которого в виду еще не имели». Одоевский свидетельствовал, что о принятии в тайное общество Лужина он слышал от Алексея Плещеева 1-го, участника Петербургского филиала Южного общества. Решено было навести справки о причастности Лужина к тайному обществу, «ибо на одно слово Одоевского положиться нельзя»[576]. В первую очередь речь шла об обращении к Плещееву. Он показал, что в сентябре 1825 г. «открыл» Лужину «о существовании общества, имевшего целью введение конституции», приглашая его вступить в это общество. Лужин склонялся к этому, но в скором времени уехал в отпуск, и больше о тайном обществе они не разговаривали. Главные члены Северного общества, к которым обратился Комитет, не знали о принадлежности Лужина к обществу[577]. На основе собранной информации, обвиняющей Лужина, была составлена записка, которая легла в основу расследования. Допрос Лужина состоялся гораздо позднее, 21 июля 1826 г., уже после завершения формальных заседаний Комитета. На допросе Лужин показал, что с Одоевским никаких отношений, относящихся к расследуемому делу, у него не было, но однажды Плещеев «между шуточного разговора» сообщил ему о существовании общества, целью которого, как утверждал Лужин, была «свобода веселиться». Лужин, не подозревая политической цели этого общества, отвечал «шутя», что «очень рад вступить в такое общество, где веселятся». Эти данные были включены в «Алфавит» Боровкова, а расследование по делу Лужина прекращено[578].
Как видим, в отличие от офицеров-конногвардейцев, связанных с Одоевским, Лужин не отрицал свое формальное членство, но счел возможным утверждать, что ему не был раскрыт политический характер тайного общества. Но что особенно любопытно, его показание входит в полное противоречие со свидетельством того, кто, собственно, делал ему предложение о вступлении, – Плещеева. Согласно собственным показаниям Плещеева, он сообщил Лужину о главной цели общества – введении конституции. Кто же из них говорил правду? Показание Одоевского о принадлежности Лужина к тайному обществу подтверждается свидетельством Плещеева и придает ему еще большую авторитетность. Следует отметить, что Одоевский действовал в этом случае совсем иначе, нежели с офицерами Конного полка, напрямую связанными с ним: он без всяких оговорок сообщил об участии Лужина в конспиративной организации. В своей совокупности показания Плещеева и Одоевского делают оправдания Лужина, повествующие о тайном обществе, созданном ради «свободы веселиться», совсем неубедительными. Вместе с тем показание Плещеева заставляет усомниться в завершенности процедуры приема Лужина, оставляя открытым вопрос о формальном присоединении этого офицера к числу петербургских «южан». Несмотря на показания, принадлежавшие авторитетным очевидцам, в том числе лицу, лично предложившему ему вступить тайное общество, Лужин не был подвергнут наказанию и освобожден без последствий как непричастный к делу.
Любопытный пример оправданного лица, в отношении которого имелись прямые свидетельства о принадлежности к тайному обществу, «не замеченные» следствием, представляет штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка, адъютант командующего Кавказским корпусом А. П. Ермолова Николай Павлович Воейков. В справке «Алфавита» привлечение Воейкова к процессу прочно связывается с неподтвердившимися показаниями о его членстве в тайном обществе в Кавказском корпусе, сделанными С. Г. Волконским, который ссылался на сведения, полученные от А. И. Якубовича (Якубович отверг эти показания; существование тайного общества в корпусе А. П. Ермолова доказано не было). Поскольку Кавказское общество признали «мнимым», Воейков получил полное оправдание и был освобожден из-под ареста[579]. Согласно справке итогового свода, о Воейкове опрашивались «главные члены» Северного и Южного обществ, все они отрицали его участие в этих организациях, равно как и в Союзе благоденствия. В выступлении 1825 г. Воейков не только не участвовал, но и не знал о его подготовке[580]. Если опираться на справку «Алфавита», то складывается впечатление, что Воейков привлекался к следствию только в связи с вопросом о Кавказском обществе, а дополнительный опрос «главных членов» «очистил» его и со стороны участия в декабристской конспирации. В таком виде информация о причинах привлечения Воейкова к следственному процессу отразилась в основной части биографического справочника «Декабристы», которая является итогом исследовательской работы и должна отражать все накопленные научной традицией данные[581]