Бурцов. Именно Бурцов в 1818 г. завершил прием в тайный союз Нарышкина (открыл ему существование тайного общества А. Н. Муравьев в Москве, и он же отправил вновь принятого в Петербург с рекомендацией к Бурцову)[604]. В случае хотя бы единичного посещения столицы Воейков не мог избежать общения с кругом хорошо известных ему лиц, который составляли в большинстве своем его товарищи, соученики по Училищу колонновожатых. Тогда он неминуемо попадал в среду членов «Коренной управы», возглавляемой Бурцовым (с 1819 г. – Павлом Колошиным). Не с этого ли времени идет осведомленность Бурцова о принадлежности Воейкова к тайному обществу?
Проявленная на следствии осведомленность Н. М. Муравьева о принадлежности к тайному обществу адъютанта Ермолова Воейкова выводит нас на тот же круг связей офицеров-штабистов. Никита Муравьев в 1818–1820 гг. – один из руководителей Союза благоденствия и, одновременно, офицер Генерального штаба, имеет прямое отношение к хорошо известному сообществу лиц; он тесно связан с Бурцовым, Колошиным и др. Следует отметить, что Воейков долгое время (до 1821 г.) также являлся офицером квартирмейстерской части, и его служебные контакты в Петербурге неминуемо замыкались на перечисленных активных участников Союза.
Удаленность Воейкова от Петербурга и Москвы не могла служить препятствием для вступления в тайную организацию, она лишь ограничивала регулярность и продолжительность конспиративных контактов (как, например, это было в случае В. Д. Вольховского). Несомненно, что каждый приезд Воейкова в Петербург не мог обойтись без возобновления контактов с кругом друзей, старых знакомых, сослуживцев. Особое внимание обращает на себя факт совместной службы Воейкова, Нарышкина и Лорера в 1820-е гг., уже в период существования Северного общества: все они числились в л.-гв. Московском полку: Воейков с 1821 г., Нарышкин с 1817 по 1823 гг., Лорер с 1820 по 1824 гг. Этот круг товарищей угадывается в конкретных отсылках записок офицера Московского полка Лорера: «Я говорил уже о дружеских моих отношениях со многими сослуживцами… я ничего не знал о существовании тайного общества в России, хотя мои знакомые, люди большею частью либеральные, не стесняясь, очень часто говорили о значении 2-й армии, об М. Орлове и проч.». Ясно, что речь здесь идет о кружке «либеральных» офицеров, главным образом офицеров Московского полка, многие из которых находились в тайном обществе или были к нему близки. Из слов мемуариста явствует, что они знали о существовании тайного общества во 2-й армии; в контексте правил конспирации, которые были приняты в декабристских союзах после 1822 г., это напрямую свидетельствует о действительной принадлежности большинства участников кружка к тайному обществу. И действительно, Лорер называет Оболенского «душою нашего кружка». Тесные дружеские связи открывали возможность для доверительного обмена мнениями и знакомства с «образом мыслей» товарищей. Так, по словам Лорера, Оболенский хорошо знал «мысли» мемуариста; когда Лорер выразил желание перейти на службу во 2-ю армию, рекомендовал ему, в качестве лучших полковых командиров, Пестеля и Бурцова. Характерно, что Лорер к этому времени хорошо знал, что Бурцов «…очень дружен с М. М. Нар[ышкиным]», и это, как писал мемуарист, было «…достаточно уже в моих глазах на полную мою симпатию…»[605]. Вскоре, после выяснения «образа мыслей» товарища, Оболенский принимает Лорера в члены тайного общества. Процедура приема началась со следующего сообщения: «…многие из наших общих знакомых давно желают иметь тебя товарищем в одном важном и великом деле и упрекают себя в том, что ты до сих пор не наш». В ходе разговора, делая свой выбор, Лорер поинтересовался у Оболенского о трех лицах, «дорогих, близких… сердцу, с нами ли они?». «С нами», – отвечал Оболенский. «Я ваш», – дал согласие Лорер. Особенно любопытно следующее описанное мемуаристом обстоятельство: в тот же вечер «многие из товарищей узнали о моем посвящении, поздравляли меня, обнимали, целовали»[606].
Реконструируя круг либеральных «знакомых» Лорера на основе известных по материалам следствия участников тайных обществ, связанных с Оболенским, к нему можно уверенно отнести товарища по полку и друга мемуариста М. М. Нарышкина, упомянутого к тому же Лорером в приведенном фрагменте (Нарышкин, без сомнения, был среди трех «дорогих» ему лиц, о принадлежности которых к тайному обществу он спрашивал у Оболенского), сослуживца Лорера и Нарышкина, офицера Московского полка А. Ф. Моллера, который в том же 1824 г. перешел из Московского в Финляндский полк, связанного с Оболенским Ф. В. Вольского (в январе 1824 г. перешел в Московский полк), а также принятого Нарышкиным в Северное общество М. А. Назимова, принятых Назимовым офицеров Измайловского полка М. Д. Лаппу и А. А. Фока; можно назвать еще хорошо знакомых с Оболенским и Вольским А. В. Поджио и Д. П. Зыкова; к перечисленным добавим тесно связанных с Оболенским И. Пущина, A. M. и Н. М. Муравьевых[607].
Это, скорее всего, далеко не полный состав дружеского кружка, основной элемент которого составляли, как пишет мемуарист, офицеры Московского и других гвардейских полков. Полный перечень его участников до сих пор неизвестен[608]. Примечательным в этой связи представляется следующий факт: еще один офицер Московского полка, перешедший в полки 2-й армии в 1824 г., П. М. Леман, в скором времени оказывается принятым в Южное общество Пестелем, при участии своего бывшего однополчанина Лорера[609]. Неслучайность ситуации очевидна; по-видимому, Леман тоже находился среди однополчан-«либералистов», которые составляли окружение членов тайного общества в полку, иначе нельзя объяснить «легкость» его вступления в ряды конспираторов.
Представляется правомерным полагать, что в числе участников декабристского общества в Московском полку находился и Воейков. Он вполне мог быть среди тех «многих знакомых» Лорера, поздравлявших его с вступлением в тайное общество: пребывание Воейкова в Петербурге на момент вступления Лорера документировано показаниями последнего. Более того, из показаний Лорера явствует, что Воейков принимал самое ближайшее участие в приеме Лорера. Если относить вступление в тайный союз Воейкова к этому же времени (весна 1824 г.), то логично предположить, что он был принят либо своим старым товарищем Нарышкиным, либо Оболенским.
Каким образом в исследуемый набор реальных связей оказывается включенным Оболенский? Дело в том, что и Нарышкин, и Оболенский были приняты в тайное общество Бурцовым; из этого следует, что изначально их конспиративные контакты в немалой степени были общими. Зарождение их дружеских связей, по-видимому, тоже связано с учебным заведением для колонновожатых: как выясняется, перед поступлением в 1814 г. в гвардейскую артиллерию Оболенский прослушал курс точных наук в Математическом обществе, руководимом генералом Н. Н. Муравьевым, а затем в самом Училище[610]. Таким образом, весьма правдоподобно, что прием Оболенского в Союз спасения произошел благодаря включению молодого офицера в тот же круг (Муравьевы-Бурцов), который год спустя привел в декабристскую конспирацию Нарышкина. Нарышкин и Оболенский действовали совместно на этапе Союза благоденствия; оба офицера находились в одной управе, возглавляемой Бурцовым в 1818–1819 гг.[611]; оба стали инициаторами и руководителями отдельного конспиративного кружка, общества Измайловского полка[612]. Круг знакомств Нарышкина одновременно являлся и кругом связей Оболенского: те, кто знал в качестве члена тайного общества Нарышкина, знали и Оболенского.
Очевидно, Нарышкин участвовал в принятии новых членов; он не прерывал своих контактов с вновь введенными членами и позднее: известно, что Нарышкин посетил Лорера уже после его перехода во 2-ю армию, осенью 1825 г.[613] Учитывая факт участия Воейкова в принятии Лорера (если показания последнего верны), исследователь вправе заключить, что Нарышкин не мог не знать об участии в тайном обществе Воейкова, о чем умолчал на следствии. То, что Воейков был непосредственно связан по тайному обществу с Нарышкиным, подтверждают показания Оболенского. Более того: по-видимому, Нарышкин, если сам не принял Воейкова, то немало способствовал его вовлечению в Северное общество.
Итак, показания Лорера и Оболенского и высказанные наблюдения, опирающиеся на конкретные свидетельства, дают в целом основание утверждать, что Воейков сохранил свои связи с соучеником по Училищу колонновожатых Нарышкиным в 1821–1824 гг., входил в ближайшее окружение как Нарышкина, так и Оболенского. Это окружение было тесным образом связано с Северным обществом, из него непосредственно набирались новые члены (как, например, Лорер, Моллер и др.), причем особую активность в данном направлении проявляли Оболенский и Нарышкин. Все это ставит по сомнение и полное отрицание Нарышкиным членства Воейкова в тайном обществе, и отрицание Оболенским своего личного знакомства с Воейковым. Следует признать, что в действительности дело обстояло противоположным образом: судя по показаниям Лорера, Воейков оказывается в это время настолько втянутым в конспиративную активность, что участвует в приеме нового члена.
К этому нужно добавить, что сохранившиеся письма Воейкова к Н. Н. Муравьеву свидетельствуют о продолжении дружеских контактов не только с Нарышкиным, но с другим соучеником по Училищу колонновожатых – П. А. Мухановым, приехавшим в мае 1825 г. в Кавказский корпус устраиваться на должность адъютанта Ермолова – должность, которую занимал и Воейков. В содействии последнего этой попытке Муханова переменить место службы трудно усомниться