[626]. Тем временем показания Оболенского, сделанные со ссылкой на Кожевникова и Ростовцева, были проверены обращением к этим свидетелям, первый из которых также являлся подследственным. Показание Кожевникова, данное на следствии, отрицало информацию Оболенского, как и свидетельство, взятое у неарестованного Ростовцева. Оба отвергали осведомленность Львова о заговоре и, тем более, свою роль в приеме Львова в тайное общество. Ростовцев вообще не признал того факта, что в его присутствии Оболенский сообщил Львову о планах тайного общества на 14 декабря, о чем свидетельствовал Оболенский[627]. В результате после рассмотрения показаний Львова, Кожевникова и Ростовцева Комитет постановил представить императору об освобождении Львова с аттестатом. Реакция Николая I последовала незамедлительно: «Сейчас выпустить». Согласно помете чиновника Следственного комитета, распоряжение об этом было отдано уже на следующий день, 21 февраля, а 22 февраля на заседании Комитета решение об освобождении Львова с «аттестатом» было утверждено[628].
В справку «Алфавита» Боровкова о Львове включены данные об отрицании Кожевниковым и Ростовцевым его участия в тайном обществе, перечеркнувшие в глазах следователей обвиняющие показания, сделанные Оболенским. При этом некоторую часть показаний Оболенского Боровков все же был вынужден привести. Важным обстоятельством, способствовавшим освобождению Львова и признанию его невиновным, было свидетельство Кожевникова о том, что при сопротивлении присяге в Измайловском полку Львов не участвовал в агитации солдат и, более того, противоречил уговорам со стороны Кожевникова[629].
Между тем, уже после освобождения Львова следствие получило новые показания, свидетельствующие об его участии в тайном обществе. По-прежнему, уличающая информация исходила от Оболенского. В его дополнительных показаниях, данных в ответ на вопросные пункты от 14 марта, речь вновь шла о том, что Оболенский на квартире Ростовцева лично объявил Львову о планах заговорщиков и намерениях на 14 декабря. Замысел выступления, сообщенный Оболенским, заключался в намерении объявить солдатам о новой присяге как «обмане», собрать войска перед Сенатом, требовать объяснения причин, почему отказывается от престола Константин Павлович, объявить, что пока он жив, гвардия не вправе присягать другому кандидату, требовать собрания «представителей от губерний по примеру Соборов» для «назначения императора и формы правления», до созыва же этого собрания образовать Временное правление. Оболенский еще раз подтверждал, что он лично объявил этот план и намерения членам, связанным с ним по линии заговора напрямую: Кожевникову, Ростовцеву и другим, в том числе Львову. Показания Оболенского были зачитаны на заседании 16 марта, но никакого влияния на дело Львова они уже не оказали[630].
Крайне важным документом для анализа хода следствия по делу Львова, сохранившимся среди бумаг Комитета, является отношение начальника Главного штаба Дибича к председателю Следственного комитета Татищеву от 19 февраля. В нем сообщалась воля императора: «Касательно же лейб-гвардии Измайловского полка поручика Львова Его величеству угодно знать, скоро ли мера прикосновенности его к делу приведена будет в ясность, и желает, чтобы сие было кончено без замедления»[631]. Причем слова о желании быстрого завершения расследования были приписаны отдельно рукой Дибича. Это характерный пример прямого вмешательства Николая I в ход следствия в отношении лица, принадлежащего к семейству, входившему в императорское окружение. Распоряжение императора, без сомнения, в немалой степени способствовало тому, что имевшиеся у следствия достаточные весомые уличающие показания, сделанные безусловно осведомленным руководителем заговора Оболенским, не были приняты во внимание, а оправдывающие Львова свидетельства его родственника Кожевникова и близкого друга Ростовцева (последний полностью отрицал и свое участие в заговоре) были признаны более авторитетными.
Следователей не смутили показания Оболенского об участии в тайном обществе Кожевникова и Ростовцева, о неоднократных конспиративных разговорах, которые вел с Львовым он и другие участники заговора, о растянутом во времени, постепенном посвящении Львова в планы и намерения заговорщиков. Показания Оболенского прямо свидетельствовали о состоявшемся принятии Львова в тайное общество, осуществленном двумя лицами при его собственном участии, о разговоре с Львовым, открывшим последнему конкретный план восстания, об осведомленности офицера в конкретных мерах, принятых в ходе подготовки мятежа.
Позиция Львова, проявленная на допросах и в письменных показаниях, была неколебимой на протяжении всего расследования. Он полностью отрицал любую формальную связь с тайным обществом и заговором, переводя свидетельства о контактах с членами общества в плоскость служебных и дружеских отношений. Следует признать, что такая позиция в ситуации, когда два свидетеля отрицали главные уличающие показания, являлась единственно пригодной для официального оправдания.
Весьма характерно, что многие обстоятельства дела Львова и, в первую очередь, содержание полученных на следствии уличающих показаний были опущены в воспоминаниях его брата А. Ф. Львова. Согласно им, только спустя месяц после ареста состоялся допрос И. Львова на заседании Комитета, на котором ему было объявлено окончательное решение следствия: он найден невиновным; ему тут же выдали аттестат. По версии мемуариста, вобравшей в себя, очевидно, семейное предание (в основу которого легли, по-видимому, рассказы сумевшего оправдаться брата), Львов «был оговорен злоумышленниками, которые старались увеличивать число преступников, полагая, что чрез то будет облегчена участь их самих». Любопытно, однако, что автор свидетельства, далекого от воспроизведения многих реальных обстоятельств дела, особо отмечает: «по возвращении домой Илья не верил своему счастью, не верил, что он дома»[632]. Все значение этого наблюдения раскрывается, если принять во внимание серьезность обвинительных показаний, имевшихся против Львова.
Весьма близким к заговорщикам человеком оказался младший брат И. Ф. Львова, подпоручик Измайловского полка Василий Федорович Львов. Согласно письму наиболее активного заговорщика среди Измайловских офицеров Н. П. Кожевникова к бригадному командиру П. П. Мартынову, В. Львов вечером 14 декабря находился на его квартире, видел в его руках пистолеты и, «проникнув» намерение Кожевникова покончить жизнь самоубийством, просил его оставить это намерение[633]. Степень доверия, которую питал один из самых активных заговорщиков в Измайловском полку к младшему Львову, по-видимому, было весьма высокой, и Львов был о многом осведомлен.
Братья Львовы фигурируют в очень важном эпизоде, обстоятельства которого расследовались на процессе, но остались без каких-либо последствий. Приехавший в казармы Гвардейского экипажа вечером 13 декабря измайловец И. П. Гудим, полковой товарищ Львовых, сообщил группе офицеров-заговорщиков, что, отправляясь к присяге в Зимний дворец и находясь в доме Львовых, член Государственного Совета Н. С. Мордвинов выразил свое решительное намерение противиться присяге Николаю I, при этом обратился к братьям Львовым со словами: «Теперь вы должны действовать». Показание об этом первоначально было сделано В. А. Дивовым, а затем полностью подтверждено другими свидетелями рассказа Гудима: А. П. и П. П. Беляевыми, А. П. Арбузовым, М. А Бодиско. Согласно этим показаниям, Гудим услышал все это от самих братьев Львовых. Гудим был немедленно арестован (23 февраля), на допросе сначала отрицал предъявленное ему показание, но перед угрозой очных ставок с морскими офицерами «после долгого запирательства» признал справедливость показаний; вновь допрошенные морские офицеры также подтвердили свои показания[634].
24 февраля, почти сразу же после своего освобождения, И. Львову пришлось вновь предстать перед Комитетом, на этот раз вместе с братом Василием. Оба брата на допросе, несмотря на показания целой группы подследственных, категорически утверждали, что в дни междуцарствия не видели Н. С. Мордвинова в доме отца, ни от кого не слышали показанных слов и ничего Гудиму не говорили. На состоявшейся затем очной ставке с последним, проведенной для уличения Львовых с каждым из братьев порознь, они остались при своих показаниях. «По недостаточной улике» Комитет решил не считать показания Гудима доказательными, а Львовых освободить, обязав их не говорить о предмете допроса. Отрицание Львовых заставило Комитет остановить расследование этого эпизода, но в дальнейшем он получил подтверждение со стороны морских офицеров А. П. Арбузова и Б. А. Бодиско. Однако следствие больше не интересовалось данным сюжетом[635]. Несомненно, этот эпизод составил звено в секретном расследовании связей декабристского заговора с высшими государственными лицами. В делах А. П. и П. П. Беляевых, А. П. Арбузова, В. А. Дивова, а также в следственных делах Гудима и Львова отложилась некоторая часть материалов этого расследования[636].
Привлечение к следствию братьев Львовых в связи с показаниями офицеров Гвардейского экипажа получило в семье Львовых следующее объяснение: уличающие показания дал Гудим, который выдумал все обстоятельства эпизода. Мотивом «оговора» со стороны Гудима явилось будто бы стремление «придать себе более важности в обществе, в котором [он] был членом»[637]