К 27 марта была составлена сводная записка, объединившая собранные следствием сведения о Киселевиче и Ярошевиче в числе других показаний о названных членами тайного общества лицах, которые еще не привлекались к петербургскому следствию. Из этой записки выясняется, что показания Громнитского о членстве ротных командиров Троицкого полка в тайном обществе были оценены следствием как мало достоверные: как отмечалось в ней, несмотря на сделанные им показания о членстве в тайном обществе Киселевича и Ярошевича, последние «к оному вовсе не принадлежат». Характерно, что из всех обвиняющих свидетельств упоминалось одно лишь показание Громнитского. По мнению составителя документа, оно было «основано на словах одного только комиссионера Иванова, который оные не подтверждает; впрочем, все их решительно членами не признают». Последнее утверждение разительно противоречило действительному положению вещей: помимо показаний Громнитского, в распоряжении следствия имелись показания Спиридова, Тютчева, Лисовского и А. Борисова, которые единодушно свидетельствовали о принадлежности Киселевича и Ярошевича к Славянскому обществу, опираясь на недвусмысленное сообщение Иванова, содержавшееся в его собственноручной записке. Тогда же, на заседании 27 марта, Комитет положил не считать обоих офицеров прикосновенными к тайному обществу, как «очищенных сим исследованием». Император одобрил это решение[686].
Однако обстоятельства, связанные с предполагаемым участием обоих офицеров в тайном обществе, продолжали исследоваться. В ответ на запрос Комитета от 20 апреля П. Борисов сообщил, что от своего брата Андрея ничего не слышал о Киселевиче и Ярошевиче. Наконец, 25 апреля Комитет вновь запросил Иванова о записке с упоминанием Киселевича и Ярошевича. В сопровождающем вопрос обращении следователи констатировали, что ответы Иванова показывают «ту же неискренность, которая замечена и в начальных… ответах», и приводили многочисленные улики против отрицаний Иванова – в частности, выдержки из показаний Громнитского и Тютчева. В запросе утверждалось, что Борисов доставил офицерам Пензенского полка записку, в которой Иванов «приглашал к выступлению» и сообщал о принятии в тайное общество Киселевича и Ярошевича, просил «пригласить их к совместному действию». В ответе от 26 апреля Иванов показал, что он «к Тютчеву… особо не писал», появление показаний об обратном он объяснял тем, что их авторам, вероятно, показали письмо от артиллерийского офицера (Киреева), «…по коему Киселевича и Ярошевича почли, верно, принятым мною в общество». Сам же Иванов, по его словам, только приписал к этому письму просьбу «кланяться» Киселевичу и Ярошевичу, но об их принятии в тайное общество ничего не сообщал[687]. Все это показание входило в разительное противоречие с приведенными ранее свидетельствами целого ряда опрошенных.
Таким образом, Иванов продолжал отрицать факт приема в тайное общество двух офицеров Троицкого полка, несмотря на показания других подследственных, выступавших авторитетными свидетелями по этому вопросу: ведь именно офицерам Пензенского полка была адресована его записка, которая содержала имена Киселевича и Ярошевича. По разноречию в показаниях Иванову были даны очные ставки: 30 апреля с А. Борисовым, а 2 мая с Тютчевым и Громнитским. На первой из них каждая из сторон осталась при своем мнении. Тютчев подтвердил свое показание «без малейшей отмены», Громнитский также подтвердил свое показание, еще раз указав на то, что в записке, полученной от Иванова, автор «сообщал ему, что открылся Киселевичу и Ярошевичу, и просил их также пригласить к содействию». Иванов на очных ставках пытался выдержать прежнюю линию, но полностью осуществить это не удалось. Весьма симптоматичным нужно признать изменение позиции Иванова по вопросу о принадлежности к тайному обществу офицеров Троицкого полка. На очной ставке было зафиксировано его «признание»: «…Киселевич и Ярошевич не приняты им в общество, и он им не объявлял об оном, а только приглашал Тютчева и Громнитского видеться с ними для переговоров о содействии обществу»[688].
Таким образом, под напором показаний трех лиц, которые согласно утверждали о принятых в Славянское общество Киселевиче и Ярошевиче, Иванов был вынужден в значительной степени согласиться с показаниями о содержании написанной им записки: в ней действительно говорилось о возможности привлечения к мятежу ротных командиров Троицкого полка. Если раньше Иванов полностью отрицал упоминание в своей записке причастности Киселевича и Ярошевича к тайному обществу и содержавшееся в ней предложение вовлечь их в мятеж, заявляя, что все это могла содержать другая записка (от Киреева), то теперь он признавал, что его собственная записка не являлась простой просьбой «засвидетельствовать» свою дружбу знакомым офицерам. Если раньше он настаивал на простом «знакомстве» с Киселевичем и Ярошевичем, то теперь утверждал, что указывал другим членам тайного общества на этих офицеров как на способных содействовать членам общества и принять участие в выступлении. Но тем самым он косвенно признавал факт причастности Киселевича и Ярошевича к тайному обществу: возможность привлечения офицеров к восстанию не могла проистекать из обыкновенного «знакомства» с Ивановым. Почему Иванов считал их готовыми поддержать заговорщиков, почему просил товарищей-заговорщиков обратиться к ним за содействием? Уверенность в том, что офицеры Троицкого полка поддержат выступление членов тайного общества, могла опираться на известный Иванову «образ мыслей» Киселевича и Ярошевича. В свою очередь офицеры должны были получить от Иванова хотя бы первоначальные сведения о тайном обществе, его цели, конкретных намерениях. В обоих случаях следует предполагать наличие определенных контактов между Ивановым и офицерами Троицкого полка, способствовавших выяснению их «образа мыслей», получению ими сведений о тайном обществе. Таким образом, Иванов, формально отрицая факт принятия им в тайное общество Киселевича и Ярошевича, признавал возможность их вовлечения в восстание и обнаруживал тем самым свою причастность к установлению связей этих офицеров со Славянским обществом. В этом случае доверие к полному отрицанию членства Киселевича и Ярошевича в тайном обществе, которое содержат показания Иванова, существенно снижается. Между тем, показания Иванова сыграли главную роль в официальном признании Киселевича и Ярошевича неприкосновенными к делу.
В итоговой справке «Алфавита» Боровкова из всех показаний, обвиняющих Киселевича и Ярошевича, сохранилось лишь упоминание о свидетельстве Громнитского («один Громницкий показал, что Киселевич принят Ивановым в октябре или ноябре 1825 года»). Вместе с тем утверждалось, что другие спрошенные участники Славянского общества «и не слыхали», что эти офицеры принадлежат к обществу. Тем самым полностью игнорировались показания Лисовского, Тютчева, Спиридова, Борисова. Тому факту, что Иванов, на которого как на лицо, принявшее Киселевича и Ярошевича, показывал Громнитский, отверг его свидетельство, придавалось решающее значение[689].
Окончательный вердикт следствия относительно предполагаемого участия этих офицеров в Славянском обществе отразился в документах следственных дел основных свидетелей этого эпизода. Например, в итоговой записке о Тютчеве говорилось, что письмо Иванова содержало лишь обращение к «знакомым» автора записки – Киселевичу и Ярошевичу. Однако предмет записки нельзя не принять во внимание: Иванов приглашал их принять участие в возмущении и следовать вместе с другими полками, которые должны были поднять члены тайного общества.
Несмотря на то что на следствии обвиняющие показания против Киселевича и Ярошевича были сочтены недостаточными для обвинения, руководящие участники Славянского общества были хорошо осведомлены о попытке привлечения ротных командиров Троицкого полка к мятежу, о чем наглядно свидетельствует упоминание о приглашении их «участвовать в восстании» в записках И. И. Горбачевского[690].
Итак, формальное участие в Славянском обществе Киселевича и Ярошевича не было подтверждено официальным следствием, несмотря на достаточно весомые уличающие показания основных свидетелей. Отрицание Ивановым многочисленных показаний о содержании его записки, обращенной к офицерам Пензенского полка, вызывает серьезные подозрения, учитывая в особенности существенное изменение его показаний по этому вопросу. Многочисленные показания главных свидетелей, ознакомившихся с содержанием записки Иванова, убеждают в том, что сообщенную в ней степень причастности Киселевича и Ярошевича к тайному обществу следует квалифицировать как полноценное членство (согласно показаниям откровенного Громнитского, принятие этих лиц Ивановым состоялось после Лещинского лагеря, то есть не ранее сентября 1825 г.). Во всяком случае, уверенные расчеты активных членов Славянского общества на этих двух офицеров подразумевают достаточно серьезную осведомленность последних о существовании, цели и планах декабристской конспирации, согласие с основными намерениями тайного общества. Цель и контекст обращения Иванова к двум офицерам Троицкого полка должны были стать предметом особого расследования на процессе.
Противоречивые показания были получены следствием относительно принадлежности к Славянскому обществу польского аристократа Януша Ильинского, сына крупного землевладельца, сенатора графа Августа Ильинского. Прапорщик И. В. Киреев сначала на устном допросе в заседании Комитета 9 февраля, а затем в ответ на первые вопросные пункты, датированные этим же днем, показал, что слышал от П. И. Борисова о принадлежности Я. А. Ильинского к Славянскому обществу; в дополнительных показаниях от 14 февраля Киреев еще раз подтвердил, что Ильинский был известен ему как член тайного общества; Комитет решил иметь его «на примете». На тексте записки об этом заседании император оставил помету: «Сын гр[афа] Ильинского должен быть здесь, присматривать». 11 февраля повеление императора было оглашено на заседании Комитета – требовалось выяснить, не является ли подозреваемым сын сенатора Ильинского, находящийся в Петербурге, и, если это он, учредить за ним надзор. 19 февраля военный генерал-губернатор Петербурга П. В. Голенищев-Кутузов сообщил, что камер-юнкера графа Ильинского зовут Генрихом, а показанного – Янушем; последний живет в имении матери в Польше. Об учреждении за ним надзора был уведомлен Константин Павлович, который отвечал, что над показанным «гадательно» членом Славянского общества он учредил надзор до дальнейшего распоряжения. Комитет решил приступить к «определительному узнанию» относительно Ильинского и других упомянутых в ответе Константина Павловича лиц