[691]. В. А. Бечаснов свидетельствовал: о членстве Ильинского в тайном обществе он слышал от других поляков-членов тайного общества – П. Ф. Выгодовского и Ф. А. Жебровского – еще в 1824 г. В показаниях от 8 марта И. И. Иванов утверждал, что «слыхал от Борисова, что граф Ильинский состоит в Славянском обществе», однако и Борисов «сомневался, кем же принят, не знаю»[692]. Выгодовский и Жебровский на устном допросе и в письменных показаниях отрицали свою осведомленность о вступлении в тайное общество Ильинского[693]. 14 марта Следственный комитет вновь решил «дознаться, действительно ли принадлежат к тайному обществу… граф Ильинский и помещик Скармировский»[694]. 27 марта на заседании Комитета были заслушаны несколько справок о ряде лиц, подозреваемых в принадлежности к тайным обществам. Среди них имелись справки об Ильинском. Констатировалось, что Киреев и Бечаснов назвали его членом Славянского общества, но только «по слухам»; эти свидетельства не были подтверждены другими членами этого общества (П. Борисов, Спиридов), а некоторые доказывают, что он не мог принадлежать к нему, жительствуя в польских губерниях. В итоге Комитет пришел к заключению о невиновности Ильинского, «очищенного… исследованием»[695].
Оценивая ситуацию, сложившуюся вокруг показаний об участии в Славянском обществе Ильинского, нужно обратить внимание на то, что контакты Ильинского с немногими членами Славянского общества, причем, по всей видимости, исключительно с поляками по национальности, их хронологическая привязка к ранней истории этого общества (1824 г.), – все это создавало возможности для отрицания членства Ильинского как со стороны руководства «славян», так и со стороны тех, кто контактировал с ним, но в условиях следствия не желал раскрывать содержание этих контактов. Окраинное положение, которое он занимал в организации, особые отношения руководства «славян» с отпрыском известного польского рода также способствовали складыванию благоприятной ситуации для снятия обвинения, выдвинутого против Ильинского. Вероятен последующий отход Ильинского от участия в конспиративной организации, задолго до ее присоединения к Южному обществу. Тем серьезнее нужно отнестись к прозвучавшим на следствии ясным и точным указаниям Бечаснова (вступившего в общество еще в 1823 г.; в силу этого его указание особенно важно) и откровенного на следствии Киреева, ссылавшегося на руководителя «славян» П. Борисова, – авторитетным свидетельствам, заставляющим подвергнуть сомнению отрицание своих контактов с Ильинским со стороны того же Борисова и польских участников Славянского общества (Жебровский, Выгодовский). Ведь указания Бечаснова и Киреева говорят о том, что информация о принадлежности Ильинского к тайной организации распространялась среди членов последней и позднее, ее источником были руководители Славянского общества. Уверенные показания этих членов общества заставляют предположить, что следствие поспешило со своим итоговым вердиктом в отношении Ильинского.
Любопытный «конфликт показаний» в русле рассматриваемой проблемы проявился на следственном процессе в случае офицеров Тамбовского пехотного полка. И. К. Ракуза, разжалованный из офицеров рядовой Черниговского полка, на допросах в военно-судной комиссии в Белой Церкви свидетельствовал о принадлежности к тайному обществу пятерых офицеров Тамбовского полка (Рихарда 1-го и Рихарда 2-го, Розена, Тшилинского, Унгерн-Штернберга). Вследствие его показаний офицеры были арестованы[696], а от некоторых членов Южного и Славянского обществ запрошены «справки». Бестужев-Рюмин отозвался полной неизвестностью об участии названных лиц в тайном обществе, «главные» члены Славянского общества также не знали их в качестве членов. Сами арестованные офицеры Тамбовского полка полностью отрицали свою принадлежность к тайному обществу. В результате на заседании 28 марта, после рассмотрения полученных ответов, Комитет положил считать их «очищенными… показаниями главных участников Южного и Славянского обществ»; было решено не считать их причастными к тайному обществу, о чем 8 апреля уведомили главнокомандующего 1-й армией Ф. В. Остен-Сакена[697]. Однако вскоре после этого в показаниях члена Славянского общества А. Ф. Фролова неожиданно появились данные о том, что после подавления восстания Черниговского полка, в момент начала арестов, еще один офицер Тамбовского полка, прапорщик Александр Рихард 4-й выразил товарищу Фролова по Славянскому обществу, юнкеру Богославскому, свое удовлетворение тем обстоятельством, что офицер Черниговского полка А. Д. Кузьмин застрелился, поскольку он пригласил «их, человек шесть» (речь идет об офицерах Тамбовского полка. – П. И.), в тайное общество. Эти данные вошли в «Алфавит» Боровкова[698].
Говоря о шести офицерах, Рихард, очевидно, имел в виду себя и своих товарищей по полку. Следует обратить внимание на точное совпадение данных двух свидетельств (Ракузы и Фролова): согласно показаниям Ракузы, офицеров, состоявших в тайном союзе, как раз было пятеро. О полученных показаниях Фролова уведомили Остен-Сакена, вследствие чего Рихард 4-й и Богославский были арестованы и допрошены в военно-судной комиссии при главной квартире 1-й армии в Могилеве. Рихард отверг показание Фролова, говоря, что он отзывался лишь о «низких» нравственных качествах покойного Кузьмина. Показание Фролова отверг и Богославский, который свидетельствовал, что Рихард выражал радость в связи со смертью Кузьмина потому, что он мог подвергнуть такой же участи других офицеров, в силу особенностей своей личности. На очной ставке Рихард согласился с вариантом Богославского, ссылаясь на склонность Кузьмина к обидам и возникавшую в этой связи, в случае его привлечения к допросам, опасность ложных показаний с его стороны, – которые Рихард квалифицировал как «оклеветание» невинных. Спрошенный в Петербурге повторно Фролов, однако, полностью утвердил свои показания без всякой отмены, настаивая на том, что речь шла именно об участии в тайном обществе. На сообщение об этом Остен-Сакен отвечал, что невинность офицеров Тамбовского полка уже доказана, они освобождены и обращены вновь на службу[699].
Таким образом, следствием в 1-й армии была всецело принята версия А. Рихарда 4-го и Богославского; показания Ракузы, получившего сведения о тайном обществе и заговоре «из первых рук», от офицеров Черниговского полка – в первую очередь, разумеется, от самого Кузьмина, – были сочтены опровергнутыми оправдательными показаниями самих офицеров. Свидетельство же Фролова также было формально опровергнуто показаниями свидетелей, на которых он ссылался (Богославским и А. Рихардом). Но в предложенных ими интерпретациях собственных слов заставляют усомниться: во-первых, явное противоречие между показаниями обоих, которое затем пришлось снимать на очной ставке; во-вторых, уверенное свидетельство Фролова, от которого он не отказался после предъявленных ему оправдательных показаний Богославского и Рихарда. Наконец, в-третьих, в пользу обоснованности показаний Ракузы и Фролова также свидетельствует полное совпадение содержащейся в них информации о принятии в общество группы офицеров.
Свидетельство Фролова нужно признать весьма достоверным. Особо отметим доверительный и откровенный характер контактов Фролова и Богославского. Как следует из показаний Фролова, в ноябре 1825 г. Богославский был прикомандирован к команде учебного батальона, в которой служил Фролов. Тогда же Богославский поделился с Фроловым сведениями о том, что Кузьмин предложил ему вступить в тайное общество, целью которого представил военный поход для захвата столицы и «издания законов». В январе 1826 г. Фролов и Богославский обсуждали начавшиеся многочисленные аресты офицеров 1-й армии, в основном членов Славянского общества, к которому оба принадлежали[700]. Таким образом, конспиративные контакты Фролова и Богославского отмечены продолжительностью, постоянностью, доверительным характером, в силу чего показания Фролова, отсылающие к сообщению Богославского, приобретают особенную авторитетность. Осуществленное Кузьминым принятие Богославского в тайное общество дополнительно убеждает в достоверном характере показаний Фролова. Сама связь Богославского с А. Рихардом могла опираться на посредничество Кузьмина: ведь Рихард, как следовало из его слов, вместе с другими офицерами Тамбовского полка был приглашен в тайное общество именно Кузьминым.
Арестованные не позднее начала марта 1826 г., Богославский и Рихард имели перед этим достаточно времени для выработки общей линии защиты (что, однако, не уберегло их от противоречий в показаниях). Развернувшееся при штабе 1-й армии расследование к моменту ареста обоих офицеров обнаружило важнейшие пункты обвинения, главным из которых была принадлежность к тайному обществу. Юнкер Богославский, племянник начальника артиллерии 3-го пехотного корпуса, с одной стороны, был безусловно осведомлен о характере начатого расследования, с другой стороны, – имел покровителей в руководстве армии, которые могли оказать влияние на благоприятный исход расследования его причастности к тайному обществу и «обеспечить» полное доверие к его показаниям. Контакты с несколькими членами тайного общества, в свою очередь, могли способствовать значительному отягчению «вины» Богославского. Все это говорит в пользу того, что истинная степень причастности к тайному обществу ряда офицеров Тамбовского полка так и осталась непроясненной на следствии: никто из арестованных на юге не был заинтересован в открытии обстоятельств, из которых вытекало, что к «злоумышленникам» принадлежала еще целая группа офицеров, так как их собственная «вина» при этом значительно увеличивалась. Не исключено, что члены Славянского общества на петербургском следствии – те, кто знал о привлечении офицеров-тамбовцев, нашли излишним открытие новых имен, вовлеченных в деятельность общества накануне событий декабря 1825 г., которые легко могли избежать ответственности.