Показания Ракузы и Богославского находят подтверждение в других источниках, в частности – в известных «Записках» И. И. Горбачевского. В них сообщается о записке офицера Саратовского пехотного полка, члена Славянского общества И. Ф. Шимкова, которая была доставлена в дни выступления Черниговского полка М. М. Спиридову в ответ на его письмо-приглашение принять участие в выступлении. Записка Шимкова датируется приблизительно 4–5 января 1826 г. В ней, между прочим, говорилось: «…я ездил в Тамбовский полк и принял там пять ротных командиров, которые поклялись при первом случае соединиться с нашим полком и готовы содействовать нам со своими подчиненными»[701]. Это свидетельство подкрепляет прозвучавшую на следствии, но неподтвержденную информацию о принятии офицеров-тамбовцев.
Следует отметить, что Саратовский полк, в котором служил Шимков, находился в ближайшем соседстве с Тамбовским и составлял вместе с ним 2-ю бригаду 8-й пехотной дивизии; контакты между офицерами полков вполне закономерны[702]. Как видим, вступление в конспиративную организацию офицеров Тамбовского полка не осталось тайной для руководства Славянского общества, вопреки линии на отрицание этой информации, проведенной в следственных показаниях.
Утверждая в ходе процесса полную неосведомленность об этих офицерах, П. Борисов, Горбачевский, а возможно, Шимков и другие «славяне», скрыли часть своих конспиративных контактов, – особенно тех, что сложились в последнее время существования тайного общества и были, несомненно, тесно связаны с задачами непосредственной подготовки военного выступления. В отношении разноречия, кто именно принял офицеров Тамбовского полка – Кузьмин или Шимков, следует заметить, что одно не может исключать другого: процедура приема в Славянское общество подразумевала возможность постепенного открытия существования и программы тайной организации не одним человеком: так, сам Шимков был принят двумя лицами: Громнитским и Тютчевым, а его однополчанин В. И. Шеколла – Н. О. Мозгалевским и М. М. Спиридовым[703]. Тем больше аргументов в пользу истинности показаний Фролова и свидетельства записок Горбачевского.
В числе оправданных на следствии лиц, относительно которых были получены показания о принадлежности их к тайному обществу, находился Сергей Юрьевич Нелединский (Нелединский-Мелецкий), служивший некоторое время адъютантом великого князя Константина Павловича, единственный сын поэта Ю. А. Нелединского-Мелецкого, близкого к высшим государственным лицам и особенно к императорской семье (входил в окружение императрицы Марии Федоровны). Имя Нелединского было названо на следствии И. Д. Якушкиным при расследовании обстоятельств собраний участников тайного общества, которые состоялись в Москве на квартире М. Ф. Митькова 19 или 20 декабря (после получения известий о событиях 14 декабря 1825 г.).
20 февраля 1826 г., отвечая на вопрос Комитета о встрече на квартире Митькова с П. А. Мухановым, Якушкин впервые показал о весьма важном для следствия разговоре, в котором обсуждалось предложение Муханова отправиться в Петербург для покушения на жизнь императора. 22 февраля Якушкин дополнительно показал, что сам он при этом разговоре не присутствовал, «а был в другой комнате с Нелединским, который также принадлежал к обществу»[704]. Якушкин не знал точно, принадлежал ли к обществу Муханов, но в отношении Нелединского он свидетельствовал о его членстве безоговорочно.
23 февраля Комитет запросил у Якушкина данные о Нелединском, о времени и обстоятельствах его принятия. 24 февраля Якушкин ответил, что бывшего адъютанта Константина Павловича «Нелединского… видел один только раз у Митькова». Якушкин настаивал, что не знал, в чем состоял разговор Митькова с Мухановым, потому что находился вместе с Нелединским. Вместе с тем он еще раз подтвердил, что Нелединский находился в доме Митькова вместе с другими членами тайного общества – С. М. Семеновым, М. А. Фонвизиным, П. А. Мухановым и им самим. Якушкин предположил, что Муханов сделал свое предложение на другой день, когда он снова посетил Митькова, но и при этом разговоре автор показания не присутствовал. Также Якушкин не мог вспомнить, «кто подавал какое-нибудь мнение или соглашался на предложение Муханова…», вместе с тем утверждая, что предложение Муханова могло быть принято только за слова неосторожного человека[705].
Дополнительные показания Якушкина, который впервые назвал Нелединского в качестве участника собрания в доме Митькова, обратили на себя внимание Комитета. На заседании 25 февраля, где рассматривались показания о собрании у Митькова, констатировалось, что Якушкин назвал нового члена Союза благоденствия Нелединского. Комитет положил спросить о присутствии Нелединского на этом собрании у Митькова и Муханова, выяснить принадлежность Нелединского к последним тайным обществам, возникшим после распада Союза благоденствия[706]. Опрос «главных» членов тайных обществ после 1821 г. не дал положительного результата: членом Нелединского не знали[707].
Показания Якушкина стали исходным пунктом для расследования данного сюжета; следствие провело серию допросов участников разговоров в доме Митькова. Спрошенный 2 марта 1826 г. Митьков, отвечая на вопрос, кто был свидетелем предложения Муханова, сообщал: «Когда Якушкин с Мухановым приезжали ко мне, у меня был посторонний человек, не принадлежащий к обществу, – Нелединской-Мелецкой; почему Муханову говорить о сем слухе и делать предложения нельзя было (говорили о происшествии 14-го декабря, рассказывая о сем кто что слышал), а Муханов выходил в другую комнату говорить о сем с членами общества особенно с каждым». Митьков назвал из присутствовавших на этом собрании еще М. М. Нарышкина[708]. Особенно важными являлись показания Муханова: «Прибыв к Митькову, нашли мы у него Семенова и еще двух (из коих один был Фонвизин, что я узнал после). После меня приехал Нарышкин. Не зная их, мы вошли в смежную комнату, и я рассказывал им о происшествии 14 д[екабря] то же, что и Орлову; они сообщили мне тоже, что знали, почти сходное». В ходе разговора обсуждалась возможность спасения арестованных и было признано, что спасти их может только смерть императора, однако вызова отправиться в Петербург не было. Этот разговор, как видно из показаний Муханова, происходил между ним, Якушкиным, Митьковым и Семеновым, а затем в соседней комнате, с участием Нарышкина. Муханов показал о дальнейшем: «После сего я взошел в ту комнату, где оставался Фонвизин с другим – не бывшим свидетелем разговора». При них «говорили о несчастном состоянии жены Рылеева и матери Бестужев[а]… о подробностях отречения великого князя, читанных в соборе, о новости и неожиданности оного…» Вскоре Муханов уехал. В своих показаниях он специально подчеркивал: Фонвизин «оставался в комнате с другим незнакомым – и я с Нарышкиным вошел к ним, а не он к нам, и он от меня ничего не слыхал, может быть, ему сообщили… по моем отъезде»[709]. В показаниях Муханова Нелединский, несомненно, фигурирует как «другой незнакомый».
3 марта в ответах на сделанный запрос Нарышкин также подтвердил присутствие Нелединского в доме Митькова в момент приезда Муханова. Но при этом он показал: «Муханов заметил мне, что тут находился г-н Нелединский, который не был членом общества, и что он удивляется, что при нем говорят откровенно…». Нарышкин утверждал, что ничего не слышал о предложении Муханова[710].
4 марта в ответ на запрос Комитета Фонвизин показал о содержании разговоров Муханова в доме Митькова. Он утверждал, что говорили о событиях 14 декабря, но о намерении покушения ничего не было сказано. Фонвизин подтвердил присутствие Нелединского в доме Митькова и показал, что выходил в другую комнату с Митьковым и Якушкиным, чтобы «спросить фамилии гг. Муханова и Нелединского-Мелецкого, которых… увидел в первый раз». Муханов выходил в другую комнату «с Митьковым и прочими, а я оставался в это время с Нелединским-Мелецким и не припомню еще с кем в кабинете Митькова, и мы разговаривали… (примечание автора показания: „кажется, с Семеновым…“)». Фонвизин также припомнил содержание разговора Муханова в общем присутствии: «г. Муханов рассказывал о происшествии 14-го декабря, говорил, что по известному ему характеру Государя нельзя ожидать никому помилования». Наконец, Фонвизин признал, что уже после отъезда Муханова Митьков сказал ему и Якушкину, что Муханов «способен и готов убить государя, чтобы спасти виновников 14-го декабря». Это сообщение было очень важным для следствия, способствуя обвинению всех присутствовавших в доме Митькова[711].
28 марта последовал особый запрос Митькову: сообщал ли он о сказанных Мухановым словах Фонвизину и Нарышкину (очевидно, подразумевались и другие, бывшие в «другой комнате»)? Митьков отрицал это, несмотря на показание Фонвизина. Однако Митьков не мог точно засвидетельствовать: может быть, они слышали об этом от самого Муханова[712]. Позднее, 3 мая Митьков в ответ на дополнительный запрос Комитета о содержании разговора с Мухановым показал, что свидетелями слов Муханова о событиях 14 декабря и его вопроса: «Неужели виновников сего происшествия оставят погибнуть и ничего не сделают к их спасению? Надобно за них отомстить!», – были все присутствовавшие, включая Нелединского, Семенова и Фонвизина. В отдельном показании, в ответ на запрос, знал ли Семенов о предложении Муханова, Митьков подтвердил, что Семенов знал об этом, но когда он мог узнать: в отдельной комнате, где были Митьков и Муханов, или в другом месте – точно сказать не мог. По его словам выходило, что приехавший Муханов, рассказав о событиях 14 декабря, объявил о необходимости спасти заговорщиков и о своей готовности покуситься ради этого на жизнь императора при всех собравшихся.