[726]. Таким образом, объявленные Муравьевым обстоятельства не могли относиться к Н. А. Крюкову. Все обозначенные Муравьевым реалии указывают на Н. П. Крюкова, который окончил Училище колонновожатых в ноябре 1817 г., тогда же был произведен в офицеры и в 1818 г. находился в Москве при училище. Именно тогда он, как можно уверенно предположить, попал в сферу влияния сына директора училища, А. Н. Муравьева, и вполне мог быть принят им в Союз благоденствия. Именно таким путем пришли в тайное общество воспитанники Училища колонновожатых или посещавшие занятия в нем П. А Муханов, А. А. Тучков, М. М. Нарышкин, В. Х. Христиани, А. В. Шереметев, а также Н. В. Басаргин (принятый близким к Муравьевым Бруннером) и, возможно, Н. П. Воейков[727]. Крюков входил в круг офицеров-выпускников Училища колонновожатых, из которого вербовались новые участники декабристской конспирации, вследствие чего вероятность его вступления в Союз благоденствия существенно возрастает[728].
Таким образом, показание Муравьева, судя по всему, вполне четко и недвусмысленно открыло перед следствием имя еще одного участника Союза благоденствия[729]. Но внимание следователей оно не привлекло, расследование пошло исключительно по пути выяснения связей Крюкова с членами Северного общества и заговорщиками в декабре 1825 г. После того как выяснилось, что Палицын, по-видимому, ничего не сообщал ему о заговоре, все подозрения у следователей отпали. В ходе скоротечного расследования, несмотря на авторитетное свидетельство Н. М. Муравьева, Крюкова признали невиновным, выдав ему оправдательный аттестат и освободив из заключения[730]. Не оценивая, за недостатком данных, истинный характер контактов Крюкова с товарищами по службе в Главном штабе и «однодомцами» Палицыным и Глебовым, в свете сказанного необходимо поставить под сомнение итоговые выводы следствия. Почти несомненно, что свидетельство об участии Крюкова в Союзе благоденствия прошло мимо внимания следователей, из-за чего участник Союза было освобожден как полностью непричастный к делу.
В большом перечне членов Союза благоденствия (главным образом, его южных управ: Тульчинской и Кишиневской), составленном Н. И. Комаровым в первых показаниях от 27 декабря, значились несколько лиц, членство которых в тайном обществе следствие в дальнейшем не подтвердило. Важно подчеркнуть, что факт членства двух из них – Ивана Петровича Липранди и Баранова – Комаров утверждал уверенно и безоговорочно, сопровождая это указание ссылкой на свою прямую и точную осведомленность о принадлежности их к Союзу благоденствия. Баранов и Липранди были помещены Комаровым в список достоверно известных участников тайного общества (рядом с фамилиями А. Г. Непенина, В. Ф. Раевского, И. М. Юмина, С. Г. Краснокутского, Н. В. Басаргина и др.).
Адъютант командующего 2-й армией П. Х. Витгенштейна (к 1825 г. – бывший) Баранов был указан Комаровым в ряду членов тайного общества вместе с другими адъютантами (А. П. Барятинским, В. П. Ивашевым, А. А. Крюковым)[731]. В отношении некоторых из приведенных в списке Комаров делал пометы, характеризующие их участие в конспирации: так, против фамилии Ивашева он написал: «слабо принадлежал всегда»[732]. Против фамилий Липранди и Баранова никаких помет не имеется.
Комаров – давний участник Союза благоденствия и весьма осведомленный человек, в особенности многое он знал о деятельности и внутренних реалиях тайного общества на юге в 1818–1821 гг. Называя столь определенно в качестве сочленов указанных лиц, он не сомневался в их участии в тайной организации. Оба названных лица служили в составе 2-й армии в указанные годы и входили в число офицеров, хорошо ему знакомых. Комитет принял к сведению показания, которым придавалось большое значение как источнику достоверных данных о составе Союза благоденствия. Последовала императорская резолюция о привлечении к следствию обоих; выяснение личности и места жительства Баранова отложило его арест[733]. Одновременно Комитетом были сделаны запросы о названных Комаровым членах Союза благоденствия, адресованные главным, с его точки зрения, свидетелям.
Вскоре уверенное показание Комарова о Баранове встретило возражение со стороны Пестеля. В связи с этим потребовалось дополнительное разъяснение Комарова («выписка», датируемая началом января 1826 г.): «Баранов жил с Пестелем в Тульчине в одном доме, хотя и г[осподин] Клейн жил тогда же вместе, но принимавши меня, Пестель об Баранове именно сказал мне, что он принадлежит к обществу, а насчет Клейна, напротив того, советовал об нем (обществе. – П. И.) никогда не говорить ему. Баранов очень скоро после сего оставил Тульчин… и я после с ним не видался и не слыхал ничего об нем»[734]. Представляется, что в памяти Комарова должен был четко отложиться столь важный для него разговор с Пестелем, состоявшийся при вступлении в тайное общество, слова, которые тот произносил, в особенности по контрасту с предостережением насчет Клейна. Поэтому показание Комарова наделено высокой достоверностью, отрицание же Пестеля ставится под сильное сомнение. Кроме того, из показания с очевидностью явствует, что Комаров виделся с Барановым после своего приема, и именно как со своим товарищем по Союзу; только после отставки Баранова он утерял с ним связь.
Привлечение Баранова к процессу так и не состоялось: причиной тому, очевидно, явился факт отрицания показаний Комарова одним из главных свидетелей – Пестелем, а также неподтверждение его другими подследственными. Вначале дознания последовало распоряжение императора об аресте Баранова: неточные сведения Комарова, назвавшего его адъютантом Витгенштейна, вызвали резолюцию «Гр[афу] Витген[штейну]». Но впоследствии выяснилось, что Баранов занимает должность курляндского губернского почтмейстера. Распоряжения о привлечении к процессу не последовало, так как к этому времени (к 8 февраля) уже были опрошены главные свидетели: Пестель, Юшневский, Барятинский, Бурцов, не знавшие о его членстве[735]. Баранов был исключен из списка членов Союза, представленного Комаровым, причем в докладной записке императору сообщалось, что Баранов показан Комаровым «гадательно» (что абсолютно неверно). Баранов был признан непричастным к делу, о чем уведомили главноуправляющего почтовым ведомством А. Н. Голицына, начальника Баранова[736].
Вместе с тем факты пребывания Баранова в Тульчине, в центре конспиративной активности Союза благоденствия на юге, среди активных его участников, совместного проживания в одном доме с руководителем Тульчинской управы Пестелем, активно пополнявшим ряды конспираторов в 1818 г., включенность в тесный дружеский кружок офицеров штаба 2-й армии[737], – все это говорит в пользу показаний Комарова, который без сомнений свидетельствовал об участии в Союзе Баранова. Очевидно, вышедший в отставку около 1819 г. офицер короткое время состоял в Тульчинской управе, на первом этапе ее существования; в 1826 г. немногочисленные бывшие товарищи не стали открывать факт причастности к тайному обществу давно не связанного с ним человека, чтобы не подвергать его риску наказания. К тому же большая часть тех, кто мог выступить авторитетным свидетелем по данному вопросу, не были спрошены о Баранове.
Показание Комарова о И. П. Липранди также осталось одиноким: опрошенные 12–13 февраля подследственные (Орлов, Бурцов, Пестель, С. Муравьев-Апостол и др.) не могли подтвердить его участие в Союзе благоденствия[738]. Сам Липранди, арестованный и привлеченный к следствию, категорически отрицал любую степень причастности к тайному обществу. В повторном показании Комаров дал следующее пояснение: «…о Липранди я показал по слухам, равно как и об иностранце Фурнье»[739]. Нужно отметить, что это не совсем так: в первом показании, как уже говорилось, Липранди фигурирует среди несомненно известных Комарову членов, а не в отдельном перечне известных «по слухам». Значит, Комаров предпочел отступить от своей первоначальной позиции, возможно, не желая стать единственным обвинителем и, может быть, не имея прямых доказательств. В ситуации, когда главные свидетели не поддержали единственное показание, пусть и принадлежащее осведомленному участнику Союза, сам Комаров не стал настаивать на первом показании, а следствие предпочло поверить «главным», с его точки зрения, свидетелям. 19 февраля, после ознакомления с показаниями самого Липранди, Комитет предложил освободить его с «оправдательным аттестатом». Вскоре последовала соответствующая резолюция Николая; Липранди был оправдан[740].
Безоговорочное показание осведомленного Комарова заставляет усомниться в достоверности позиции на следствии ряда привлеченных к процессу лиц, в особенности это относится к И. П. Липранди, свидетельства о вовлечении которого в деятельность Кишиневского отделения Союза благоденствия достаточно убедительны и не единичны (записки С. Г. Волконского, В. Ф. Раевского)[741].
Другие лица, названные Комаровым, вошли во второй раздел перечня участников Союза: здесь оказались те члены, «кои сделались известны по слухам» – братья A. M. и Н. М. Исленьевы, В.-А. Фурнье[742]