Если же было установлено, что будучи членом тайного общества, человек не знал его политической цели в полном объеме, то речь шла о «неполном знании умысла». В случае А. М. Голицына уличающие показания говорили только о том, что ему была открыта цель – «распространение просвещения и усовершенствование самого себя». Вероятно, такого рода «виновность» могла повлечь за собой административное наказание. Такого же рода исход следствия был возможен, при подтверждении обвинительных показаний, в отношении В. П. Зубкова, против которого фактически выдвигалось обвинение в «неполном знании» умысла «бунта» (намерений изменения государственных порядков). Характерно, что находившегося в сходной ситуации Б. К. Данзаса при решении его участи император велел наказать месяцем административного ареста за «недонесение» о существовании тайного общества, ставшего ему известным. Зубкова фактически спасла более последовательная и настойчивая линия защиты, направленная на отрицание любой степени осведомленности о тайном обществе. При этом против него имелось более опасное показание в принадлежности к Северному обществу.
И. Ф. Львов, согласно выдвинутым обвинениям, был посвящен в план 14 декабря, что квалифицировалось как «знание о предстоящем мятеже без действия без полного сведения о сокровенной цели» (по роду виновности «мятеж»). Но, помимо этого, имелись подозрения в том, что он принадлежал к тайному обществу и знал его политическую цель («полное знание умысла» по роду виновности «бунт»). Это ясно наблюдаемый пример совмещения двух родов вины, что в других случаях влекло за собой предание суду (в пространстве от VIII до X разряда). В отношении младшего брата, В. Ф. Львова, могло быть заявлено первое из этих обвинений.
Особый случай представляют А. С. Грибоедов и Н. П. Воейков, ввиду длительности конспиративных контактов и возможной включенности в самые потаенные планы готовящегося заговора. Предмет разговоров Грибоедова с Рылеевым (возможность будущего переворота) и предполагаемое содержание киевских встреч с лидерами Васильковской управы (планы военного выступления), так же как и предложения о вступлении в Северное и Южное общества, – все это дает основание для обвинения по «второму пункту» («бунт») – в знании политической цели («полное знание умысла» «без всякого действия»), по мятежу – в «знании о приуготовлениях к мятежу без личного действия, но с сведениями о сокровенной цели». По совокупности виновности, Грибоедов мог быть предан суду, в пространстве от VII до IX разряда. То же самое относится к Воейкову, учитывая обвинение в принадлежности к Северному обществу. Но, в отличие от Грибоедова, нет достаточных оснований для обвинения Воейкова в полном знании «умысла бунта». Контакты с Якубовичем и другими руководителями заговора накануне выступления 14 декабря позволяют считать, что против Воейкова могло быть выдвинуто обвинение в «знании о предстоящем мятеже без действия и без полного сведения о сокровенной его цели» (IX разряд). Согласно показаниям свидетелей, М. Ф. Голицын, А. А. Плещеев 2-й, И. Д. Лужин знали о политической цели тайного общества (введение Конституции), причем первые двое были осведомлены о готовящемся военном выступлении. Совокупность двух родов виновности могла привести к преданию суду этих офицеров и определению наказания в соответствии с VIII–IX разрядами. То же самое относится к А. К. Ливену, против которого имелось показание о членстве в тайном обществе.
Особенно опасной могла быть принадлежность к Южному обществу, многие рядовые члены которого, согласно полученным показаниям, были хорошо осведомлены о планах введения республики и военного выступления. Случай И. А. Арсеньева, пожалуй, наиболее серьезный. Если бы подтвердилось не только его членство в тайном обществе, но и предложение взбунтовать Ахтырский полк, то ему грозило обвинение по «второму пункту» – «полное знание умысла», по мятежу – «приуготовление товарищей планами и советами, с знанием сокровенной цели», или, более мягкое, «знание о предстоящем мятеже без действия», что в совокупности позволяло его предать суду (разряд от V до VIII).
Другой серьезный случай – Д. А Молчанов. По «второму пункту» против него могло быть выдвинуто обвинение в «полном знании умысла» «без всякого действия», либо в «неполном знании умысла», по мятежу – в «знании о приуготовлениях к мятежу без личного действия, но со сведениями о сокровенной его цели», либо в «знании о предстоящем мятеже без действия», а если бы был доказан его приезд к лидеру восстания черниговцев, то возникало подозрение и в «личном действии». Все это позволяло предать Молчанова суду (в пространстве от VIII до X разряда). Впрочем, его товарищ по полку, который состоял членом тайного общества и участвовал в мятеже, приехав к Муравьеву-Апостолу, избежал суда и был репрессирован административным способом. Кроме того, над Молчановым как дамоклов меч висело обвинение в недонесении о готовящемся мятеже, чуть было не приведшее к действительному приговору военного суда. Спасло Молчанова только то, что следствие пришло к выводу: он узнал о восстании тогда, когда оно уже началось, а все сведения, полученные им ранее, не были достаточно ясными. Однако ряд показаний, которые следствие сочло недостаточными, говорил об обратном.
П. Я. Ренненкампф мог быть обвинен по «второму пункту» в «полном знании умысла» «без всякого действия», по мятежу – в «знании о предстоящем мятеже без действия…», либо в «знании о приуготовлениях к мятежу со сведением о сокровенной цели». В своей совокупности эти обвинения давали приговор суда на уровне VIII–IX разрядов.
Ф. Е. Врангель по «второму пункту» оказывался виновным в том, что знал об «умысле» переворота, «но без всякого действия», а по мятежу – знал о предстоящем мятеже «без действия и без полного сведения о сокровенной его цели». Это позволяло осудить его по IX–X разрядам; однако находившиеся в таком же положении его сослуживцы М. И. Пыхачев и Д. А. Нащокин в итоге были наказаны без предания суду. Если бы подтвердилось членство в тайном обществе полковых командиров В. К. Ширмана, Ф. К. Левенталя, М. А. Габбе, П. А. Криднера, то все они оказывались виновными по «второму пункту» – в «полном знании умысла» «без всякого действия», либо в «неполном знании умысла»; по мятежу их «вина» могла состоять в «знании о предстоящем мятеже без действия и без полного знания сокровенной цели», что приравнивало их к осужденным по IX разряду. Генерал Каменский, принятый, возможно, в Южное общество с «неполным знанием» политической цели, равно как генерал М. А. Менгден, конкретных данных о степени осведомленности которого о «сокровенной» цели нет, вероятнее всего, в любом случае остались бы вне пределов суда.
Останавливают на себе внимание лица, которые были назначены для участия в открытых действиях заговорщиков: военном выступлении, аресте императора или даже покушении на его жизнь (Л. Сенявин, Годениус, Лосев, Рославлев); в их случае, однако, не было доказано членство или знание о тайном обществе. Вместе с тем, расчеты на участие их в открытом политическом акте основывались на длительных контактах с руководителями заговорщиков. Предполагаемая их осведомленность о политической цели тайного общества также позволяла выдвинуть обвинение в «неполном знании умысла» (по роду преступления «бунт»), что также грозило преданием суду.
Подозревавшиеся в членстве в Славянском обществе Киселевич и Ярошевич обвинялись по «второму пункту» в «полном знании умысла» «без всякого действия», поскольку имелись показания о состоявшемся приеме их в тайное общество. Ввиду того, что они не принимали участия в обсуждении планов восстания, обвинения по роду «мятеж» не могли быть серьезными: нельзя исключить их осведомленность о готовящемся выступлении («знание о предстоящем мятеже без действия и без полного сведения о сокровенной цели»). По совокупности «вины» им грозил приговор суда, аналогичный вынесенному VII–IX разрядам. Группа офицеров Тамбовского полка находится в том же положении: они знали как о предстоящем «военном походе», так и о цели – «издании законов». Объем сведений Я. А. Ильинского о цели Славянского общества неизвестен, поэтому характер снятого обвинения определить с точностью не представляется возможным. Очевидно, ему грозило наказание административного характера.
Особенно тяжелым было обвинение по «первому» пункту (по цареубийству). В этом мог подозреваться С. Ю. Нелединский, против которого имелись свидетельства о присутствии его при «частном разговоре», в ходе которого было выражено намерение покуситься на жизнь императора. Тот факт, что лично он, судя по всему, не слышал «злодерзостных» слов Муханова, однако, не перечеркивал полностью возможность сообщения ему об этих намерениях в то же время или несколько позже. В пользу этого говорит то обстоятельство, что в общем разговоре всех собравшихся (включая находившихся вместе с Нелединским «в другой комнате») говорилось о возможности сопротивления (или отмщения) власти. При подтверждении обвинительных показаний Нелединскому грозило обвинение: «знание умысла» цареубийства «достоверное», но «равнодушное» – т. е. последний вид виновности по пункту цареубийства, что в сочетании с другим видом обвинения (по «второму пункту» – «знание» о перевороте с политической целью) могло поставить его в число судимых по VII разряду. Учитывая отсутствие показаний о принадлежности к тайному обществу после 1821 г., а следовательно отсутствие «вины» по другим видам преступлений, Нелединский мог попасть в число административно наказанных бывших членов Союза благоденствия. Кроме Нелединского, никто из оправданных подследственных, против которых имелись обвинительные показания, не мог быть обвинен в знании намерений цареубийства. Это показывает лишний раз, насколько тщательно расследовалось каждое указание на этот счет.
Наконец, обвинявшиеся в участии в заговоре 14 декабря братья В. Н. и Н. Н. Креницыны могли быть признаны виновными в согласии участвовать в мятеже («знание о предстоящем мятеже без действия и без полного знания сокровенной цели») (IX–X разряды).