Таким образом, против подавляющего большинства лиц, оправданных на следствии, имелись показания, обвиняющие их в принадлежности к тайному обществу, со знанием политической цели, в участии в заговоре с целью переворота и изменения государственного устройства или «знании» о нем. Подчеркнем, что почти все без исключения обвинялись в самых слабых «видах» преступлений: полном или неполном знании «умысла» без какого-либо действия, а в отношении мятежа – в осведомленности о его подготовке, с знанием политической цели или без нее. Эта виновность соответствовала наказанию, определенному низшим разрядам осужденных Верховным уголовным судом (VIII–X), либо административному наказанию. Свидетельства о наиболее серьезных видах виновности были получены против Грибоедова, И. Львова, Ренненкампфа, Арсеньева, Молчанова. Фактически только один человек (Нелединский) подозревался в осведомленности о замысле покушения на жизнь императора. Против остальных прямых свидетельств об этом не было. Небольшая часть оправданных подозревалась в неполном знании политической цели конспиративного общества, либо, наконец, объем их «знания» не был известен.
Стоит отметить, что все оправданные на процессе лица, почти без исключения, могли быть также наказаны за недонесение о существовании тайного общества (это произошло только с Данзасом) и готовящемся мятеже, поскольку в той или иной форме знали о существовании декабристской конспирации, а некоторые – о его цели, о заговоре и готовящемся выступлении. Но в данном случае следствие (и верховная власть) предпочли закрыть на это глаза, хотя в других случаях достаточно жестко наказывали за подобную «степень вины» без суда.
Выше уже говорилось об одном устойчивом представлении, которое часто обнаруживается в источниках при обосновании невиновности тех лиц, против кого имелись конкретные обвиняющие показания[750]. Согласно этому представлению, желание подследственных вовлечь в расследование как можно больше лиц приводит к тому, что показания «замешанных» содержат обвинения в адрес «невинных». Считалось, что арестованные стремятся скомпрометировать как можно больше людей, в том числе совершенно непричастных, в целях своего оправдания. О намерениях главных виновных «запутать» непричастных к делу писал своему брату Николаю I великий князь Константин Павлович: «…во всех делах такого рода все виновные держатся правила – чем больше замешанных, тем труднее будет наказать»[751].
Однако стоит обратить внимание, что этим соображением аргументировалась непричастность к тайному обществу тех, кто в действительности принадлежал к числу его участников, о чем согласно говорят как материалы следствия, так и другие источники, в то время как случайно привлеченные к процессу лица в своем подавляющем большинстве были освобождены без всяких последствий. Распространенность приведенного взгляда создавала удобную возможность использовать его для своего оправдания: для этого было достаточно настаивать на отсутствии формальных связей с тайным обществом, исключительно дружеских отношениях с его участниками и лидерами, убедить следствие в необоснованности отдельных свидетельств арестованных о противном.
Указанное представление находило определенный отклик в позиции, занятой высшей властью и самим императором, заявленной в том числе в официальных публикациях. Одним из важных ее составных элементов нужно назвать неоднократно упоминаемое убеждение в том, что многие были вовлечены случайно, несознательно, дали себя «увлечь» и т. д. В официальных документах отчетливо звучал тезис о том, что отдельные арестованные будут оправданы в силу их невиновности; их привлечение к следствию объяснялось случайным подозрением[752].
Следствие было направлено на получение сведений о персональном составе тайного общества, выявление наиболее полного состава заговорщиков, причастных к государственному преступлению. Поэтому вопрос о признании – один из главных во взаимоотношениях следователей и подследственных. Опора следствия на собственные признания подследственных создавала возможность для выхода из поля ответственности части обвиняемых. Эта возможность возникала при выборе тактики защиты на следствии и способности последовательно выдержать принципы защиты в ходе процесса.
Составной элемент официальной позиции, необходимый для подчеркивания объективности следствия: часть привлеченных невинна, и только случайные обстоятельства навлекли на них подозрения. 20 февраля Николай I в письме брату Константину писал: «Мы арестуем не в поисках жертв, но чтобы дать оправдаться оклеветанным». Очевидно, в этом случае вновь имелась в виду возможность ложных показаний и искусственного вовлечения в дело невинных – со стороны руководителей тайных обществ. Здесь же император замечал: «…немногие по необходимости только будут смешаны с настоящими виновниками. Но они имеют возможность оправдаться»[753]. Таким образом, высшая власть, а значит и органы расследования, допускали возможность оправдания некоторых из арестованных и привлеченных «по ошибке», на которых возводили «напраслину» главные обвиняемые. Для этого и производилось расследование, которое должно было выглядеть справедливым и ответственным.
Попасть в число полностью «невинных» с точки зрения власти – такая задача оказалась под силу лишь немногим. В свою очередь решение данной задачи зависело от ряда факторов, частично уже разобранных при анализе оправдательной линии поведения подследственных, наиболее эффективный вариант которой заключался в отрицании своей формальной принадлежности к тайному обществу с одновременной демонстрацией откровенности и полноты показаний. Источники свидетельствуют о фактах сговора о «запирательстве», сокрытии информации, которая могла вызвать подозрения против друзей, против лиц слабо причастных, связанных с 1–2 членами, условии не замешивать лиц, не известных следователям; некоторые из этих соглашений были нарушены на следствии, однако сам факт их существования доказывает возможность более успешных «запирательств» в других случаях. Другое полновесное доказательство сокрытия на следствии части конспиративных контактов заключается в наличии имен декабристов, полностью укрытых подследственными от внимания органов расследования[754]. Результатом соглашений о «молчании» касательно некоторых фактов, обстоятельств, имен, в том числе действительной степени причастности к конспиративной деятельности целого ряда лиц, стало оправдание некоторых из тех, кто был назван на процессе как член тайного общества.
Очевидно, главной причиной использования тактики отрицания следует признать уверенность подследственных в том, что против них не имеется серьезных улик. Эта уверенность основывалась, безусловно, на убеждении в том, что другие привлеченные будут использовать сходную линию защиты. Однако в ходе процесса с этой уверенностью многим узникам пришлось расстаться, вслед за чем вставала необходимость избрать иную тактику защиты. Многое зависело от конкретной ситуации, разного рода влияния на ход расследования и особенностей ведения следствия.
Следует указать еще на одну черту в расследовании большинства случаев «оправданных декабристов»: избирательность в извлечении сведений из показаний и в формулировании итоговых выводов. Например, о Грибоедове из показаний Рылеева было взято только то, что последний имел намерение принять Грибоедова в тайное общество, но отступился. Рылеев же фактически показал о том, что Грибоедов был принят в общество в несовершенной форме[755].
Нельзя не упомянуть о посторонних для следствия факторах, к которым относится воздействие на ход расследования со стороны императора, влиятельных особ, а также членов Комитета и чиновников аппарата Следственного комитета. Из воспоминаний декабристов известны отдельные случаи благоприятного отношения к арестованным со стороны великого князя Михаила Павловича, А. Н. Голицына, А. Х. Бенкендорфа. Большое влияние «технического» свойства оказывали чиновники аппарата следствия.
Среди определяющих причин освобождения Грибоедова и ряда других подозреваемых исследователи называют «высокие протекции» и «влиятельные ходатайства» родственников и служебных начальников, имевшие влияние на императора. Как правило, подобного рода влияния не фиксируются в источниках и не могут быть в полной мере доказаны. Однако в случае Грибоедова имеется прямое свидетельство о попытке воздействия на ход расследования, предпринятой дружеским окружением арестованного. Это записка Ф. В. Булгарина, адресованная Я. И. Ростовцеву, бывшему члену тайного общества, пользовавшемуся благосклонностью императора Николая I и его брата великого князя Михаила Павловича, члена Следственного комитета. Записка содержала просьбу: «Представьте кому следует и кому можно, что Грибоедов осмеял в своей комедии и либералов, и тайные общества, о которых, вероятно, по слуху только знал. Он даже не хотел вступать в Общество любителей российской словесности под председательством Ф. Н. Глинки, опасаясь, нет ли какой политической цели. Во время бытности Грибоедова в Петербурге он избегал знакомства с Рылеевым, говорил, что он порет вздор… Что Грибоедов ненавидел Якубовича и стрелялся с ним»[756]. Результат этих «советов» и их адресация не выяснены (можно предположить, что записка была доведена до Михаила Павловича), но нельзя исключать, что подобная аргументация могла сказаться на исходе дела.
В случае Грибоедова М. В. Нечкина придавала особое значение роли чиновника Следственного комитета А. А. Ивановского, хорошего знакомого драматурга по Обществу любителей российской словесности. Но она считала помощь Ивановского явно недостаточной для освобождения от следствия с благоприятным исходом. Большую роль сыграло содействие одного из членов Комитета, а также заступничество близкого к императору И. Ф. Паскевича, ро