дственника Грибоедова.
Однако представляется, что в первую очередь здесь должно быть названо другое имя: влиятельного чиновника следствия, уже не раз упоминавшегося делопроизводителя Комитета А. Д. Боровкова[757]. Именно Боровков «вместе со своими подчиненными составлял вопросные пункты, на основании которых велся допрос декабристов в комитете… Понятно, что это позволяло Боровкову в значительной степени направлять ход следствия. Он же в конце работы комитета составил о каждом подследственном особую записку. Эти записки сыграли определенную роль в окончательном приговоре»[758]. Отметим, что Боровков состоял действительным членом Вольного общества любителей российской словесности, его постоянным и активным участником[759]. Более того, Боровков связан с этим обществом гораздо теснее: он был одним из основателей и авторов устава Вольного общества столичных литераторов, в котором с начала 1820-х гг. определяющее влияние перешло к группе во главе с К. Ф. Рылеевым (Ивановский же являлся лишь членом-корреспондентом общества)[760].
Боровков хорошо знал многих из привлеченных к следствию по участию в масонских ложах, литературных кружках и обществах. Именно от Боровкова зависели во многом направленность и нацеленность внимания следствия, формулировка и составление письменных вопросов к свидетелям и обвиняемому, учет предъявляемых им обвинений, наконец, составление итоговых справок по делу и извлечений из уличающих показаний. Боровков ведал штатом чиновников, которые непосредственно готовили вопросные пункты, подавал членам Комитета извлечения из ответов и из других материалов следствия, фактически зачастую формировал мнение членов Комитета по определенному вопросу. Кроме того, в круг его обязанностей входило составление итоговых записок «о силе вины», о выявленной следствием степени причастности подозреваемого к тайному обществу. В силу этого во многом от него зависели отбор «уличающих» показаний и формулировка самого главного в обвинении: степени причастности к деятельности тайного общества того или иного подследственного. Сам Боровков в своих воспоминаниях указывал на свои усилия смягчить участь некоторых из декабристов (он писал об осужденных); по его утверждению, благодаря его запискам при конфирмации императором приговора нескольким подсудимым были смягчены наказания.
Кроме того, исследователям известны случаи, когда обвинительный материал против ряда подсудимых не был включен в обобщающие «силу вины» записки[761]. Тем не менее, роль Боровкова не стоит преувеличивать: он работал под контролем А. И. Татищева и других членов Комитета[762]. Санкция на прекращение расследования, подразумевавшее отказ от проведения очных ставок, от необходимых дальнейших вопросов к обвинителям Грибоедова, должна была поступить от них, как и разрешение обратиться к императору с просьбой об освобождении.
По-видимому, предположение Нечкиной о том, что ходатайства И. Ф. Паскевича и других лиц окончательно вывели чиновника и литератора Грибоедова из опасной для него зоны наказания, останется догадкой, не выходящей из области гипотез, так же как и соображение о решающей роли в освобождении Грибоедова неподтвердившегося подозрения о существовании Кавказского общества. Основными при расследовании дела Грибоедова, по нашему мнению, являлись вопросы о его формальном участии в тайном обществе и встречах с видными деятелями декабристской конспирации в Киеве. Вопрос о связи с Кавказским корпусом и Ермоловым в вопросных пунктах занимал окраинное положение. Важно подчеркнуть, что хотя следствие пыталось собрать данные о том, давались ли поручения Грибоедову в связи с отъездом на юг, его участие в предполагаемом Кавказском тайном обществе специально не расследовалось. Возможно, подозрения насчет существования заговора на Кавказе могли сыграть роль лишь в затягивании вопроса об освобождении Грибоедова. Поэтому трудно безоговорочно согласиться с итоговым выводом историка: «Полагаю, что именно вопрос о Ермолове и решил грибоедовское дело… Позиция, занятая Николаем I по делу о Ермолове, решила вопрос о Грибоедове, дело о котором, в плане следствия, и было частью ермоловского вопроса»[763].
Рассмотренные в главе примеры дают дополнительное основание для вывода о значительном воздействии на ход следствия родственных связей арестованных с влиятельными лицами, решающем влиянии самого императора.
В отношении многих оправданных следствие не было настойчивым, допускало ускорение темпа расследования, не учитывало обвиняющие показания в полном их объеме (случаи братьев Львовых, Александра Плещеева, М. Ф. и A. M. Голицыных, С. Ю. Нелединского-Мелецкого). Все решения оправдательного характера принимались с санкции императора. В этой связи значительную роль играла позиция Николая I. Личные качества и твердость при допросах, позиция, занятая на процессе, могли произвести впечатление лично на императора (армейский офицер Врангель, полковые командиры Арсеньев, Левенталь и Ширман, в максимально краткие сроки освобожденные из-под ареста). Сворачивание следствия, невнимание ко всем прозвучавшим обвинительным показаниям отличают многие случаи в группе оправданных.
Содержащиеся в показаниях прямые, а также и косвенные доказательства знания о тайном обществе, его намерениях и конкретных действиях, данные об организационной принадлежности к нему (Сенявин, Молчанов, Львов) не находили адекватного отражения в материалах следствия, не отражались в итоговых записках, в подаваемых на решение императора выписках из показаний, из журналов Комитета.
Негласное влияние на ход расследования следует рассматривать как исключительное явление: главной задачей оставалось выявление и установление в возможно полном объеме действительной степени причастности к «делу» каждого привлеченного к процессу. Тем не менее, факты, говорящие в пользу значительной роли посторонних для следствия влияний в отдельных случаях, налицо. Характерным примером является расследование в отношении А. М. Голицына, родственника члена Следственного комитета А. Н. Голицына, очень близкого к императорской семье. Спасти младшего брата, В. М. Голицына, не было возможности: слишком серьезной была обвинительная информация. Ситуация со старшим племянником А. Н. Голицына оказалась значительно более благоприятной: удалось снизить значение показаний Вольского, а свидетельство А. Бестужева фактически не было принято во внимание. В случае офицеров Конной гвардии А. А. Плещеева 2-го, А. К. Ливена, М. Ф. Голицына, конечно, в скоротечном расследовании и оправдательном вердикте следствия немалую роль сыграла принадлежность к придворным кругам: Голицын представлял влиятельный и близкий к императорской семье род; Ливен был внуком воспитательницы Николая I Ш. К. Ливен, очень влиятельной в придворных кругах, и кроме того, являлся родственником допрашивавшего его Бенкендорфа; Плещеев – сыном чтеца императрицы Марии Федоровны, литератора и придворного, камергера А. А. Плещеева. М. В. Нечкина в этой связи отмечала: «В смягчении хода следствия и в доверии к… отрицательным показаниям чувствуется сильное влияние императрицы-матери… которая приняла меры для спасения двух сыновей своего любимого чтеца… Поэтому Алексей Плещеев остается для исследователя фигурой невыясненной, подлежащей дополнительному изучению. Все это касается и брата Алексея – Александра… Николай I не тронул и его, освободив перед судом без малейшего взыскания. Заметим, что во многих других случаях знание о существовании общества и недонесение на него само по себе считалось тяжелой виной и подлежало взысканию»[764]. В этом наблюдении с большой точностью выделены важнейшие последствия влияния на расследование посторонних факторов: невнимание следователей к уличающим показаниям, склонность рассматривать оправдательные показания (самого обвиняемого или отдельных свидетелей) как наиболее авторитетные свидетельства, а также «смягчение хода следствия» (т. е., в первую очередь, отсутствие всех необходимых процедур, включая очные ставки, и скоротечность).
Принадлежность к «злоумышленникам» представителей известных семей, не исключая входивших в ближайшее окружение императора, разумеется, оказывала вполне определенное воздействие на ход следствия, настойчивость и углубленность его разысканий. Наличие всего одного-двух обвиняющих показаний, полностью отрицаемых одним из главных свидетелей или самим подозреваемым, создавало благоприятную возможность для признания привлеченного к процессу лица невиновным.
Неслучайными в этом контексте видятся формулировки итоговых документов следствия, не только результирующие полученную в ходе процесса информацию, но и интерпретирующие ее. Так, в справке «Алфавита» Боровкова сообщается о показаниях А. А. Плещеева 2-го и затем прибавляется: «…в члены общества не поступал и участия в оном никакого не брал, а 14 декабря действовал противу возмутителей». Вопреки имевшимся показаниям Бестужева и Оболенского в справке утверждается: «…никто из злоумышленников не показал о принадлежности Плещеева к обществу или участии в оном»[765]. Столь серьезная избирательность в отборе информации, замалчивание прозвучавших уличающих показаний и вполне определенная тенденциозность выводов позволяет предположить существенное воздействие посторонних факторов на ход расследования, в случаях расследования участия в конспиративной активности представителей влиятельных фамилий.
Другим достаточно характерным случаем является расследование в отношении И. Ф. Львова. Сохранился даже конкретный документ, прямо указывающий на существенное воздействие на ход следствия, и ни кого иного, как первого лица государства. Речь идет об упоминавшемся выше отношении И. И. Дибича к председателю Следственного комитета Татищеву, передающем волю Николая I об ускорении расследования по делу Львова и скорейшем выяснении его «меры прикосновенности». Разумеется, последствия такого распоряжения императора трудно переоценить; их благоприятная для привлеченного к процессу лица направленность также не требует пояснений.