Необходимо сделать вывод, что, скорее всего, негласное давление на следствие имело место не только в случае Грибоедова, но и Львова, Плещеева 2-го и в ряде других. Когда в Комитет поступало прямое указание императора ускорить расследование или получить в возможно короткий срок показания, обвиняющие то или иное лицо (а также ответы на эти показания с его стороны), – это можно рассматривать как несомненный признак такого рода давления.
Но главным основанием для признания следствием уличающих свидетельств недостоверными нужно все же признать позицию самого обвиняемого. Прежде всего, решение следствия зависело от тактики защиты, избранной подозреваемым, от обозначенной им и обвиняющими свидетелями степени осведомленности о существовании тайного общества. В значительной степени водораздел между теми, кто признавался следствием виновным, и теми, кто был оправдан, проходил по следующему принципу: вердикт зависел от количества и содержания обвиняющих свидетельств.
Феномен «знания» о существовании и целях тайного общества при декларируемой организационной непричастности, без сомнения, следует подвергнуть более внимательному изучению: особенно те случаи, когда информация о тайных обществах была получена из личных встреч с руководителями или активными участниками конспиративных организаций, «из первых рук», как, например, в деле Грибоедова. Из примеров такого рода наиболее важны те, когда информация о приеме в члены тайного общества лица, которому сообщалось якобы только о существовании общества, распространялась среди членов и, в особенности, руководства декабристской конспирации.
Те, кто получал сведения о тайном обществе из уст его руководителей, несомненно, испытывался для приема, либо прошел первую стадию процедуры вступления, – это не были для конспираторов «случайные люди». Напомним, что первые ступени членства подразумевали знание не только существования тайного общества, но и его политического характера, общее представление о цели, без полной известности о средствах ее достижения, а также о членах и организационном устройстве конспирации.
Следует обратить внимание на то, что показания о «несовершенном» членстве, иными словами – о приеме в первоначальную степень полноправного членства («третий разряд» в Южном обществе, «согласные» в Северном обществе) – часто относились не только к точно установленным в ходе процесса членам тайного общества, но и к ряду оправданных, «очищенных» на следствии. Другое дело, что в силу ряда факторов, в том числе позиции самого уличаемого лица, следствие не придало этим показаниям, в отличие от других случаев, никакого значения, и они не оказали своего влияния на оправдательное решение следствия[766].
Упорное отрицание при наличии благоприятных факторов убеждало следователей в невиновности обвиняемого. Если показание одного лица не было подтверждено самим подозреваемым, а в особенности – другими подследственными, оно, как правило, считалось недостоверным и теряло доказательную силу, а в дальнейшем не принималось во внимание. В результате многие из участников тайных обществ, на которых были сделаны на следственном процессе обвиняющие показания, не были признаны виновными, а некоторые – вообще не привлекались к расследованию.
В своем мемуарном «Рассказе» В. П. Зубков свидетельствует о том, что подследственные имели намерение говорить лишь о тех, кто, как они знали, уже был привлечен к расследованию. Так, поняв из дополнительного вопроса, что названный им человек, предлагавший ему вступить в «литературное» общество, неизвестен следователям (Ф. П. Шаховской), он «сильно» смутился: по слухам Зубков был уверен в том, что этот человек уже арестован[767].
Одиночное заключение, в отличие от коллективного содержания на гауптвахте Главного штаба, сыграло свою роль: отсутствие коммуникации между арестованными способствовало нарушению заключенных ранее соглашений и отходу большинства подследственных от тактики «запирательства». Возникавшие возможности переговариваться нередко, в равной мере, провоцировали их на отход от «запирательства» или позиции неполной откровенности. Выше уже говорилось о широком распространении рассказа о полной откровенности как причине освобождения братьев Раевских. Согласно «Рассказу» Зубкова, заключенный в соседнем каземате Якубович убеждал мемуариста, что Комитету все известно, и поэтому советовал «ничего не скрывать». Якубович утверждал: в силу того, что он сам признался не во всем, на него были наложены кандалы. Он убеждал Зубкова в том, что на заседаниях Комитета записывают устные показания, чтобы сравнивать их с последующими, в том числе письменными. Прибывший с юга Барятинский был также уверен, что следствию известно все[768].
Подвигнуть арестованного к чистосердечным показаниям, чтобы он не скрыл ничего, были обязаны и священники, посещавшие заключенных перед допросами. Зубков упоминает о визите к нему священника, который, по собственному признанию, был послан от Комитета, чтобы «убедить… ничего не скрывать». Зубков обещал ему это. Характерен и другой вопрос священника: почему он оказался арестованным; автор записки в ответ заявил о своей невиновности[769].
Если обвинительное показание одного или нескольких лиц не подтверждалось показаниями других свидетелей, а тем более если оно встречало упорное отрицание самого подследственного, то последний чаще всего имел серьезные шансы для оправдания и освобождался как «очищенный» в результате следственных разысканий. Если это не удавалось, а имеющиеся показания были либо единичными, принадлежали 1–2 лицам, либо неудовлетворительными по каким-либо причинам, или не подтверждались на очных ставках, то в этом случае следствие оправдывало подозреваемого. Демонстрация откровенности в сочетании с полным и последовательным отрицанием предъявляемых уличающих показаний почти гарантировала оправдательный вердикт следствия. Итак, важным благоприятным фактором служило наличие противоречивых показаний, неясных свидетельств, а также отсутствие многочисленных обвиняющих показаний.
Особую роль для обвинения играл вопрос о формальной принадлежности к тайному союзу. Выявленный в ходе процесса факт членства в декабристском обществе после 1821 г. был существен для установления известности о планах перемены правления, «умысла бунта» и покушения на жизнь императора. Однако те, кто занимал окраинное положение в декабристской организации, с одной стороны, меньше интересовали расследование. С другой стороны, у них было больше возможностей избежать установления подлинной степени причастности к конспиративной активности. Тогда следствие, как правило, «отступало» и не считало это обвинение доказанным, несмотря даже на то, что против подследственного были существенные обвиняющие показания. В этой связи многое зависело от позиции оправдания, занятой подследственным, от показаний других обвиняемых, к которым обращалось следствие в ходе установления степени причастности подозреваемого к тайному обществу. Таким образом, многие из лиц, причастных к деятельности тайных обществ или же прямо состоявших членами декабристских союзов, получили статус оправданных в ходе расследования и даже непричастных к тайному обществу.
«Очищенные» следствием лица составляют численно незначительную группу в сравнении с признанными виновными и получившими то или иное наказание, а также в сравнении с установленными участниками тайных обществ, прощенными и освобожденными без наказания. Вместе с тем численная незначительность данной группы не должна заслонять того важного для исследователя декабристов факта, что многие из участников движения тайных обществ, в том числе, как представляется, игравшие достаточно значимую роль в декабристской конспирации и в событиях декабря 1825 г., остались так или иначе в тени расследования и получили оправдательный вердикт следствия.
Иногда встречается прямая незаинтересованность и ошибки следствия. В случае Н. П. Воейкова внимание следователей не было обращено на показания Н. И. Лорера и И. Г. Бурцова. Является ли это результатом намеренного смягчения расследования, или это простая ошибка? Не в пользу последнего предположения служит тот факт, что даже «замеченные» показания Е. П. Оболенского и Н. М. Муравьева не были соответствующим образом оценены и предъявлены обвиняемому.
Важно отметить, что во многих случаях именно недорасследованность характера отношений того или иного лица к тайному обществу, степени его участия в этом обществе, влияла на последующее решение следствия. Поэтому многие из прощенных или освобожденных без последствий как невинные, оправданные следствием, могли бы стать предметом особого рассмотрения. Опрашивались не все свидетели, и даже не всегда наиболее осведомленные; опрашивались главные, с точки зрения следователей, члены Северного и Южного обществ, которые в действительности часто не были осведомлены о степени причастности к декабристской конспирации лиц, занимавших в ней окраинное положение, состоявших в тайном союзе короткое время или отошедших от него ранее.
Основные итоги
В настоящем разделе рассматривается особая группа, попавшая в поле зрения следствия по делу декабристов. Это лица, не признанные виновными, поэтому в «Алфавите» Боровкова они, как правило, отнесены к разряду непричастных к тайным обществам. В поле зрения исследователя оказываются в этом случае подозреваемые, вина которых не была доказана, несмотря на имевшиеся показания об их участии в деятельности тайного общества, о формальной принадлежности к декабристской конспирации и знании ее существования, целей и намерений. Показания, обвиняющие этих лиц, прозвучавшие на следствии и оказавшиеся в его распоряжении, принадлежат авторитетным свидетелям, осведомленным в иерархии, персональном составе, вопросах приема в тайные общества, занимавшим в них ведущее положение или знавшим о приеме подозреваем