Общая приверженность масонским занятиям, глубокий интерес к религиозным вопросам сближали А. Н. Муравьева и С. С. Ланского, занимавших многие годы видное положение в масонстве[892]. Ланской, входивший в число руководящих деятелей русского масонства, был тесно дружен с Муравьевым и способствовал достижению последним высших масонских степеней. То, что влияние Ланского на Муравьева было серьезным, не вызывает сомнений, последний не оставлял масонских занятий и после отхода от тайных обществ, его религиозно-мистическая увлеченность сохранялась и дальше. Но именно это обстоятельство служит дополнительным аргументом в пользу достаточно полной осведомленности Ланского во внутренних делах Союза благоденствия, что вряд ли было возможным без формального вступления в тайное общество. Иначе трудно представить, каким образом масон Ланской мог критиковать близкую по духу масонству программу практической деятельности тайного общества (просветительского характера) и пытаться вывести из состава организации Муравьева, если он не знал сокровенных целей тайного общества и планов политического переустройства.
Близость содержания устава Союза благоденствия («Зеленой книги») к масонской программе практической деятельности («распространение нравственности», просветительство, благотворительность) могла вызвать у одного из основателей Союза Муравьева потребность познакомить своего близкого товарища по масонской активности с уставом тайного общества и вовлечь друга в ряды участников. Таким образом, факт вступления, сообщенный самим Ланским, видится полностью достоверным.
Признание С. С. Ланского, которое следует отнести, вероятнее всего, к 1856–1858 гг., когда в начале царствования Александра II состоялась амнистия осужденных по делу 14 декабря, а участие в Союзе благоденствия, наряду с принадлежностью к масонским ложам, воспринималось ностальгически на фоне готовящегося освобождения крепостных крестьян, весьма характерно. Оно носит смягченный характер, поскольку указывает на недолгое пребывание Ланского в Союзе, «оправдывая» этот факт тем, что он вошел в тайное общество ради друга и затем убедил его выйти из организации.
Записки С. Г. Волконского содержат прямое указание на вступление в Союз благоденствия Бухновского и Александра Мартыновича Мейера. Они были приняты в Союз самим автором мемуаров в конце 1819 г.: «Я поехал в Одессу и там вступил на поприще пропаганды и принял в общество адъют[анта] Ланжерона Меера и путей сообщения офицера Бухновского, двух пылких юношей, но с которыми впоследствии не встречался и, к утешению моему, не выказанных в числе осужденных по нашему делу»[893]. Указание мемуариста, лично принявшего указанных офицеров в декабристский союз, наделено высокой степенью авторитетности.
Биографические данные Мейера установлены публикаторами записок Волконского Н. Ф. Караш и А. З. Тихантовской[894]. Фамилия Бухновского, по нашему мнению, – псевдоним, скрывший подлинное имя. На эту мысль наводит известное по ряду документальных указаний прозвище самого Волконского, распространенное среди его друзей и сослуживцев – «Бюхна» (см., например, письмо А. А. Закревского к П. Д. Киселеву: «Бюхну князь Петр (П. М. Волконский. – П. И.) хочет сделать шефом Кирасирского полка… Теперь Бюхна сбирается ехать за границу»[895]). Не использовал ли мемуарист свое, к моменту составления мемуаров уже забытое, прозвище для того, чтобы не афишировать принадлежность к тайному обществу, может быть, еще здравствующего лица, которое он, по каким-то причинам, скрыл за псевдонимом?[896] Отметим, что подследственные, и в первую очередь сам Волконский, не назвали обоих офицеров в ходе процесса.
Следующими по авторитетности являются указания осведомленных мемуаристов, лидеров тайного общества. Воспоминания С. П. Трубецкого, одного из руководящих членов Союза благоденствия и тайных обществ на всем протяжении их существования, содержат указания на членство в тайных обществах Михаила Дмитриевича Горчакова, Федора Петровича Литке, Николая Николаевича Муравьева, Владимира Афанасьевича Обручева[897]. Человек, прекрасно знавший состав конспиративных обществ, державший в своих руках многочисленные нити контактов со многими их деятелями, привел в своих мемуарах самый обширный перечень спасшихся от расследования бывших членов декабристских союзов.
По нашему мнению, говоря о принадлежности этих лиц к тайному обществу, Трубецкой имел в виду Союз благоденствия. В пользу этого заключения говорят следующие соображения:
1) высокие чины всех четырех лиц на момент 1825 г.
Участием в Северном и Южном обществах каждого офицера, занимавшего высокое служебное положение, особенно интересовался Следственный комитет и, скорее всего, это участие не могло остаться незамеченным на следствии, было бы так или иначе вскрыто;
2) контекст упоминания.
Рядом с этими фамилиями в записках Трубецкого стоят имена членов Союза благоденствия, «спасшихся от ссылки» – И. Г. Бурцова, Петра И. Колошина, М. Н. Муравьева, И. А. Долгорукова, П. П. Лопухина и др.;
3) в отношении одного из указанных Трубецким «неизвестных» декабристов – Н. Н. Муравьева, брата А. Н. и М. Н. Муравьевых, исследователи давно высказывали предположение о его принадлежности к Союзу благоденствия.
Известно участие Н. Н. Муравьева в т. н. «преддекабристских организациях»: он входил в «Юношеское братство», был одним из основателей и казначеем Священной артели (до своего отъезда на Кавказ в 1816 г.), автором «Памятки» для участников артели. Его участие в этих кружках достаточно освещено; историки предполагали его осведомленность и о Союзе спасения[898]. М. В. Нечкина отмечала: «Исследователь имеет все основания предположить, что, не будь… вынужденного отъезда на Кавказ, в „Союзе спасения“ одним членом было бы больше: так явственен в этот момент вольнодумный облик члена Священной артели Николая Муравьева»[899]. Однако, поскольку конкретных сведений о его членстве в тайных обществах в распоряжении исследователей не было, приходилось относить Н. Н. Муравьева к ближайшему окружению декабристов. Прямое указание о членстве в декабристских обществах из записок Трубецкого историками не привлекалось[900].
О том, что указанные Трубецким персоналии входили в круг единомышленников участников тайного общества, имеются и другие конкретные свидетельства. О взглядах Н. Н. Муравьева, фактически ничем не отличавшихся от взглядов участников Союза спасения, подробно писала М. В. Нечкина. Заслуживает внимания еще одно обстоятельство: в своем труде «Обозрение проявлений политической жизни в России» М. А. Фонвизин сообщал, что М. Д. Горчаков был в восторге от «Рассуждения о непременных государственных законах» Д. И. Фонвизина (введения к конституционному проекту Н. И. Панина – Д. И. Фонвизина), хранившегося у М. А. Фонвизина и распространенного им в списках в 1810-е гг. Прочитав его и полагая, что автором является сам М. А. Фонвизин, Горчаков высказал ему свое одобрение содержавшимся в «Рассуждении» идеям ограничения самодержавия[901]. Из этого указания явствует, что Горчаков был достаточно хорошо знаком с Фонвизиным, тесно и доверительно общаясь с ним, – настолько, что его могли ознакомить с документом, хранившимся в большой тайне и распространенным только среди единомышленников. «Восторг», выраженный Горчаковым, свидетельствует о том, что он принадлежал к числу единомышленников тех, кто думал о преобразовании самодержавной власти, с одобрением относился к проекту ограничения самодержавного правления. В контексте указания Трубецкого эти сведения укладываются во вполне определенную картину. Очевидно, перед нами еще один представитель старшего поколения участников декабристских обществ.
Особо отметим следующий факт: М. Д. Горчаков и В. А. Обручев в 1825 г. являлись начальниками корпусных штабов 1-й армии, соответственно 3-го корпуса и 2-го корпуса[902]. В состав первого из них входил, как известно, Черниговский пехотный полк. Оба начальника штаба, следовательно, были в пределах досягаемости служившего дежурным офицером при штабе 4-го пехотного корпуса Трубецкого. Таким образом, оба генерала были достаточно хорошо известны мемуаристу. Однако их участие в тайном обществе, учитывая биографические данные, следует, как представляется, отнести к более раннему времени – к периоду Союза благоденствия. Причастность всех рассматриваемых лиц могла стать известной Трубецкому от одного из представителей семейства Муравьевых (например, Н. М. Муравьева) или того же М. А. Фонвизина.
Лишь в отношении одного лица из названных Трубецким членами тайного общества существует вероятность его участия в более позднем конспиративном объединении, Северном обществе. В своих «семейных записках» Ф. П. Литке сообщал некоторые собственные наблюдения об эпохе 1810-х – 1820-х гг., которые свидетельствуют о его близости к декабристской среде: «В то время было в моде бранить правительство; между молодыми людьми не было другого разговора. Это был некоторого рода шик, да, правду сказать, и поводов к тому было довольно»[903]. Говоря о своих контактах с осужденными по делу декабристов, он замечал: «…я был знаком со многими из заговорщиков, а с Бестужевыми даже в тесной дружбе с самого детства». В разговоре с Николаем I, ходатайствуя за своего друга Ф. С. Лутковского, пострадавшего по делу 14 декабря, Литке (по словам биографа) «со свойственной ему откровенностью» сознался императору, «что в то время (в 1825 г.) все молодые люди занимались политикой, не исключая и его самого, и что при той или другой случайности и он мог бы попасться, подобно Лутковскому; но что все это ребяческие давно забытые бредни»