[942]. В силу этого становится понятным, по каким причинам многие лица остались в тени расследования.
В случае с Набоковым ситуация дополняется следующим обстоятельством: старший брат Петра Набокова, генерал-майор Иван Александрович Набоков, занимал должность командира 3-й пехотной дивизии. Влияние, которым он пользовался в 1-й армии, было достаточно серьезным; не случайно вскоре после событий он был назначен председателем военно-судной комиссии при Главном штабе армии в Могилеве. Разумеется, такое положение брата и его влияние в армии сказались на позиции военного руководства и вылились в фактическое исключение П. А. Набокова из сферы расследования, несмотря на имевшиеся серьезные подозрения в его отношении.
Давняя дружеская близость Петра Набокова с С. и М. Муравьевыми-Апостолами и С. П. Трубецким обеспечила большую доверительность отношений между ними; она же делает понятным их стремление утаить на следствии участие полкового командира в самой опасной сфере заговора – в обсуждении плана и условий конкретной поддержки мятежа.
Нужно отметить, что историки еще слишком мало знают о тех силах, на которые рассчитывал Муравьев-Апостол, начиная выступление черниговцев, и почти ничего не знают о круге лиц, которые были связаны с заговором, но по тем или иным причинам ускользнули от следствия. Как справедливо отмечал Ю. Г. Оксман, «дело возмущения представлялось вождям восстания делом соответствующих командиров»[943]. К числу таких командиров, охваченных заговором, кроме осужденных Повало-Швейковского и Артамона 3. Муравьева, безусловно относятся полковники П. А. Набоков, Ф. С. (или Н. С.) Панютин и, по-видимому, Александр 3. Муравьев. Очевидно, от следователей, а значит во многом и от историков, укрылись достаточно оживленные конспиративные связи лидеров Васильковской управы с полковыми командирами 1-й армии, которые не только были в курсе дел тайного общества, но и, скорее всего, формально состояли в его рядах[944].
Анализируя указания источников, следует отметить, что традиционные оценки, которые даются в отношении степени участия Набокова в делах тайного общества (дружеская связь с лидерами заговора), констатируя очевидное, скользят по поверхности. Многие исследователи придерживались мнения, что Набоков – это человек, «несомненно, близкий им (декабристам. – П. И.) по взглядам, хотя формально и не связанный с тайным обществом»[945]. Мнение об отсутствии «формальных связей» Набокова с тайным обществом, иначе говоря – отрицание его членства, утвердилось в литературе. Выше показано, что это мнение может быть оспорено: исследователь располагает свидетельствами в пользу того, что Набоков формально состоял в тайном обществе. Думается, все проанализированные указания первоисточников позволяют сделать обоснованное заключение о принадлежности Набокова к числу членов Васильковской управы Южного общества и его участии в планах заговора, разрабатываемых лидерами управы С. Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым.
Это заключение становится окончательно установленным фактом благодаря недавно обнаруженному авторитетному свидетельству одного из ведущих деятелей декабристских обществ С. П. Трубецкого. В уже упоминавшейся рукописи неизвестных ранее записок Трубецкого среди участников тайного общества, названных мемуаристом в числе избежавших наказания, присутствует и Набоков[946]. Это свидетельство в полной мере подтверждает правильность результатов того исследовательского анализа, который был проделан выше. Трудно подвергнуть сомнению осведомленность мемуариста в данном вопросе. Находясь на посту дежурного офицера при штабе 4-го пехотного корпуса в Киеве с конца 1824 г. по осень 1825 г., Трубецкой был в постоянном контакте с руководителями Васильковской управы С. Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым; встречался он и с другими членами этой управы[947]. Выше приводилось прямое свидетельство о посещении квартиры Трубецкого в Киеве самим Набоковым. Будучи давним товарищем руководителей Васильковской управы, так и самого Трубецкого, Набоков, конечно, входил в круг общения мемуариста. Следовательно, информация об участии Набокова в тайном обществе поступила к Трубецкому из первых рук. Канал информации, ставший источников данных Трубецкого о членстве Набокова, обладает высокой степенью достоверности.
Таким образом, факт членства Набокова, сообщаемый Трубецким, подтверждает указания из мемуарного очерка Вадковского и записок Горбачевского, которые также прямо открывают формальную принадлежность полковника к декабристской конспирации. Свидетельство Трубецкого придает определенную окраску всем рассмотренным выше косвенным указаниям и половинчатым признаниям (в частности, М. Муравьева-Апостола), которые отличаются явной противоречивостью и недомолвками при характеристике причастности Набокова к тайному обществу. Благодаря вновь найденной рукописи Трубецкого Набокова следует причислить к категории участников декабристских союзов, избежавших привлечения к следствию и не отраженных в «Алфавите» Боровкова.
Участие Набокова в планах тайного общества требует дальнейшего исследования. Учитывая давние связи Набокова и Муравьевых-Апостолов, а также возлагаемые на полковника устойчивые надежды накануне восстания Черниговского полка, следует сделать предположительный вывод о формальном участии Набокова в тайном обществе на раннем этапе его истории, в Союзе благоденствия, – ведь на протяжении 1818–1819 гг. он служил в том же Семеновском полку, в котором сформировалась управа тайного общества под началом его друга С. Муравьева-Апостола.
В воспоминаниях B. C. Толстого, впервые опубликованных в 1955 г. С. В. Житомирской, между прочим, говорится:«…я был взят жандармским офицером Чеглоковым, прибывшим с двумя жандармами из Главной квартиры 1-й армии, расположен[ной] в Могилеве, в которой состоял наш корпус, по предписанию главнокомандующего графа Сакена моему полковому командиру Григорию Ивановичу Яфимовичу, страшно перепугавшемуся, как прежде принадлежавшему обществу Зеленой Книги, как вообще называли общество „Союз спасения“, переименованный в „Союз благоденствия“»[948].
Владимир Толстой был переведен в Московский пехотный полк в мае 1824 г. подпрапорщиком, ему было тогда 18 лет. В том же году, летом, он был принят А. П. Барятинским в Южное общество, став членом его московского филиала[949]. Сомнительно, чтобы Григорий Иванович Ефимович (или Яфимович) в обстановке начавшихся арестов был настолько откровенен с прапорщиком своего полка, что мог рассказать ему об этом сокровенном факте своей биографии. Сомнительно также, чтобы юный прапорщик мог общаться с полковым командиром по столь острому и небезопасному вопросу, как участие в политических тайных обществах. Но в то же время ситуация, им описанная, достаточно характерна для обстановки начала арестов по делу декабристов, когда еще не был ясен масштаб репрессий, когда еще не было известно, что именно ставилось в вину арестованным. В этих условиях опасения участников ранних тайных обществ были более чем обоснованными.
Каковы источники сведений, сообщенных B. C. Толстым, какова степень их достоверности? Здесь приходится внести коррективы в данные, сообщенные публикатором записок С. В. Житомирской, которая полагала, что Толстой привел фразу Ефимовича с чужих слов, ибо в декабре 1825 г. находился в Москве, где после 20 декабря был арестован; вследствие этого, как считала исследовательница, Толстой не мог быть свидетелем описанного им эпизода в полку[950]. Однако, согласно полковой истории, в декабре 1825 г. весь полк находился в Москве, занимая Спасские казармы, держал городские караулы и только 2 января 1826 г. отправился в полном составе в Бронницы[951].
Но дело не только в этом: согласно некоторым указаниям, Толстой был арестован в имении своего отца (затем, по-видимому, его доставили в Москву)[952]. Между тем, из воспоминаний Толстого вовсе не следует, что полковой командир Ефимович непосредственно присутствовал при его аресте. В них говорится лишь о том, что Ефимович получил предписание об аресте Толстого из Главной квартиры 1-й армии, а «испуг» его Толстой мог увидеть при своей очной с ним встрече, уже после ареста. Думается, что впечатление наблюдательного молодого офицера об испуге полкового командира позднее наложилось на полученную от старших товарищей по заключению информацию о принадлежности Ефимовича к тайному обществу, и в таком виде закрепилось в его памяти.
Данные о принадлежности Ефимовича к Союзу благоденствия мемуарист получил, несомненно, во время заключения: в период следствия, либо в Чите, где информаторами Толстого могли стать (и это вероятнее всего) состоявшие в петербургских управах Союза благоденствия в 1818–1820 гг. А. Ф. Бриген, Н. М. Муравьев, М. М. Нарышкин, а также М. А. Фонвизин и находившийся в Сибири на жительстве А. Н. Муравьев, с которым встречался Толстой. Все они были хорошо осведомлены о личном составе управ Союза. Позднее, уже на Кавказе, сведения о принадлежности Ефимовича к Союзу благоденствия могли сообщить тот же М. М. Нарышкин (кстати, сослуживец Толстого по Навагинскому пехотному полку), В. Д. Вольховский, другие переведенные на Кавказ члены Союза благоденствия.
Свидетельство B. C. Толстого доносит до нас имя еще одного семеновского офицера, члена Союза благоденствия, уцелевшего от репрессий. Его участие в Союзе следует отнести к 1818–1820 гг., времени активного роста числа участников столичных управ тайного общества; в эти годы Ефимович служит в рядах Семеновского полка