Белова горько заплакала, запричитала:
– Ох, Наташенька моя, Наташенька! Куда ж ты, дитятко мое поехало, на свою погибель? Что ж такое творится-то, а?
– Пройдемте в машину. Очень вас прошу, – тихо попросил женщину майор. На них уже начали оглядываться.
Сцены опознания в морге Сергей Павлович переживал тяжело. Всякое бывало. Вот и сейчас, ведя туда Белову, волновался, потому что чувствовал: та едва держится. С другой стороны женщину поддерживал лейтенант Попугайчик.
– Патологоанатома предупредили? – тихо спросил у него майор. Тот кивнул:
– Все готово. Если что, так мы ей укольчик… Елена Васильевна? Эй!
– Ох! Держите меня! Сердце!
Санитар расстегнул «молнию» на синем мешке, с сожалением сказал, взглянув на покойницу:
– Вот дивчина была! А? Жалко.
Майор едва не обругал его. Пусть воздержится со своими комментариями. Рядом, наготове, стоял патологоанатом со шприцом в руке. Елена Васильевна увидела светлые волосы и зарыдала в голос:
– Доченька моя! Доченька!
Потом подошла к столу, на котором лежала тело, и неожиданно для Сергея Павловича перестала плакать. Стояла, словно все еще не понимала, что с ней происходит. Потом недоуменно взглянула на мертвое лицо девушки.
– Где ж дочка-то?
– Елена Васильевна, успокойтесь. Воды ей дайте.
– Да пойдите вы с вашей водой… – женщина нервно оттолкнула стакан.
Потом вытерла слезы и развернулась к майору Волнистому:
– Где ж Наташенька-то?
Сергей Павлович ничего не понимал. Переводил взгляд с мертвой девушки на Елену Васильевну. И видел только, что женщина уже не плачет, а трясет его за рукав, требуя ответа. Неужели помешалась от горя?
– Да вот она. Наталья Белова. Нэтти.
– Какое еще Нэтти? Где моя дочь? А? Что ж такое творится-то? Моя дочь где?! Наташенька моя родная?! Да что ж вы, изверги, со мной делаете?!!
И шут ее, парень престранный
Воды пришлось выпить Сергею Павловичу. Вот это был сюрприз, так сюрприз! Убитая девушка, оказывается, была вовсе не Натальей Беловой! Женщина, приехавшая за телом дочери, все еще не могла понять, зачем ее привезли в морг и показали абсолютно чужую девушку, утверждая, что это и есть ее Наташа. Требовала объяснений, всхлипывала и пила валерьянку. И все время спрашивала:
– Что происходит? Вы мне только скажите: где моя дочь?
В то время как санитар, патологоанатом и лейтенант Попугайчик, пытались ее успокоить, Сергей Павлович собирался с мыслями. Наконец он сообразил, что морг – не лучшее место для беседы по душам. Надо уходить отсюда. И побыстрее.
Они с лейтенантом вывели недоумевающую женщину на улицу, где майор предложил:
– Проедем к нам, в отделение? Побеседуем, чайку попьем. Вам надо успокоиться. Да и мне тоже.
– Где моя Наташа? – без конца повторяла испуганная мать. – Наташа моя где?
– Мы все выясним, – пообещал майор.
Елену Васильевну посадили в машину, отвезли в Управление, разместили в кабинете, напоили чаем. Увидев, что женщина способна внятно отвечать на вопросы, Сергей Павлович приступил к допросу. Первым делом достал паспорт Натальи Беловой, положил перед Еленой Васильевной, спросил:
– Посмотрите внимательно. Этот документ принадлежит вашей дочери?
Белова дрожащими руками взяла паспорт, долго смотрела на красную обложку с гербом и золотыми буквами СССР, не решаясь его открыть, потом взглянула, наконец, на фотографию и вдруг расплакалась:
– Да, Наташенькин паспорт. Он, значит здесь, а она… О, Господи!
– Вы уверены, что это именно ее паспорт? – продолжал настаивать майор.
– Ну, как же? А то я его никогда в руках не держала! Вот и клякса на нем затертая, младшенькая моя поставила ненароком. Где дата рождения. И написано все правильно. Только фотография не Наташенькина, а, той… – Белова всхлипнула: – Она убила ее, да? Наташеньку мою? А документ себе взяла? Да? Ох, что же такое делается?
– Успокойтесь, Елена Васильевна. Давайте во всем разберемся. Расскажите все с самого начала: когда, при каких обстоятельствах ваша дочь Наталья Белова уехала в Москву, и как получилось, что до сих пор вы были уверены в том, что она и есть победительница областного конкурса красоты, и все у нее в порядке?
– Как получилось… Ох ты, Господи! Трое их у меня, вы поймите. Три дочки. Светочка, Еленка и старшая, Наташенька. Уж за старшую-то я никогда не переживала…
Елена Васильевна рассказывала долго, с ненужными подробностями. И все пыталась объяснить, что жизнь у нее тяжелая, забот много, и тому, что старшая дочь пристроена, оставалось только радоваться. Биография настоящей Натальи Беловой была проста. Мать ее всю жизнь проработала маляром на стройке, отец на той же стройке каменщиком. Жили в застойные времена не шибко богато, но весело, как все. И приработок был. Стройматериалы бесплатные, а руки у Наташиного отца были золотые. Получил он хорошую трехкомнатную квартиру от строительной организации, дачу начал строить, гараж, купил машину по очереди. Новенькие «Жигули». Квартиру, полученную от государства, Белов отремонтировал на зависть всем. Жена маляр, сам – каменщик. Чего ж не жить, коли с руками? И трех дочек они с женой народили, уверенные в том, что смогут вырастить и на ноги поставить.
Перемен, которые стали происходить в стране, Белов не понимал. Какая еще демократия? Какая гласность? Какая многопартийность? Ни он, ни жена в одной-то партии никогда не состояли, голосовали за кого велят, жили тихо, своим трудом. У рабочего человека только одна партия – трудовая. А свобода на то, чтобы глотку драть, она только бездельникам нужна. Но из-за этих перемен жизнь в городе начала меняться. Раньше строили много: военный завод получал немалые дотации, приезжие офицеры нуждались в жилье. Офицеров почему-то начали сокращать, производство тоже. Все это называлось непонятным Белову словом «конверсия». Но если модного слова он не понимал, то сокращение объема строительных работ понял запросто. Предприятий в городе было немного, но все они раньше строили жилые дома, да и государственные учреждения в районе строились. Школы, больницы, библиотеки, детсады. Работы у Белова было много, у его жены тоже. А теперь начались сокращения. Не могли строителям платить большую зарплату за объекты, строительство которых заморожено на неопределенный срок.
Самого Белова не сокращали, благодаря большому стажу, покладистому характеру и золотым рукам, и поначалу он не особенно переживал. Каменщик с руками работу всегда найдет. Но началось то, чего прежняя власть никогда не допускала: регулярные задержки зарплаты. Раньше-то и аванс выдавали, а теперь все выплаты откладывались на неопределенный срок. Белов часами складывал в столбик, сколько же ему должно родное государство, и считал себя богачом. Но появилось другое модное слово: инфляция. Когда он получил-таки деньги на руки, то чуть не заплакал. Их оказалось до смешного мало. И Белов зарылся в землю на своем дачном участке, стал халтурить по чужим дачам, где разбогатевшие на «свободе» люди платили наличными. Но таких в городке оказалось немного, да и свободных рабочих рук полно. Путь менее квалифицированных, но зато дешевых. Теперь трое детей оказались обузой. Да и здоровье у Белова было уже не то. Женился он уже к тридцати, сейчас ему стукнул полтинник, а старшей, Наташеньке, только-только исполнилось девятнадцать.
Старшая была умница, рукодельница. Среднюю и младшенькую Белов осуждал. Еленке бы все на танцульки бегать, Светке – по телефону с подружками болтать, да конфеты лопать. Учатся плохо, зато старшая тянется к знаниям, да к другой жизни. Одни курсы закончила, другие, жаль только, любит крутиться перед зеркалом. Но Беловы дочку понимали: Наталья выросла высокой, видной девушкой. И все жаловалась маме:
– Скучно здесь. Не хочу я оставаться в родном городе, ну не хочу!
– Куда ж ты поедешь, дочка? – вздыхая, спрашивала мать.
– В Москву хочу.
Елена Васильевна столицы боялась до обморока. Давным-давно туда уехала младшая сестра. Вышла замуж за такого же лимитчика, получила комнату в общежитии. Тяжким трудом на заводе через много лет они с мужем заработали однокомнатную квартирку. Двое детей. Поставили в очередь на расширение. Только из-за наступивших перемен растянулась та очередь до бесконечности. Так что сестре, которая сделалась москвичкой, Елена Васильевна не завидовала. Была у нее пару раз и ужаснулась. Чему завидовать-то? Квартирка тесная, район грязный, магазины дорогие. Дачный участок чуть ли не за сто километров! Ездить туда надо в душной электричке, потому как машина старая и все время ломается. И на жизнь в столице нужны большие деньги, а у сестры двое детей. Все рожали, на расширение рассчитывали. Мол, с двумя-то детьми больше комнат дадут. Вот и дали. Обо всех этих бедах сестра писала Елене Васильевне постоянно, словно упреждая: не вздумай приезжать, и без тебя тесно.
Белова в столицу никогда и не рвалась. Сестру с детьми принимала охотно, и никогда не думала, что если Наталья задумает у тетки пожить месяцок-другой, та ей откажет. Поэтому, когда старшая дочь тайком собрала чемодан и уехала из дома, написав в записке, что остановится у московской родни, Елена Васильевна особо не забеспокоилась. Не к чужим людям едет. Тем более что стали приходить вскоре от дочери письма, а потом и деньги. Очень кстати были эти деньги. Младшие девочки подрастали, их надо было одевать, кормить, учить. Елена Васильевна крутилась, как могла. Попробуй всех обстирай, накорми, да приласкай, когда неприятность какая случится! Поэтому, когда Наталья, сообщая о своих успехах, просила мать не приезжать пока в столицу, та и не рвалась. Куда ехать-то? У сестры тесно, да еще и Наталья там. Как они все помещаются в однокомнатной? Тяжко, наверное, Людмиле приходится. Елена Васильевна даже написала как-то благодарственное письмо сестре, и очень удивилась, когда не получила на него никакого ответа. Но за делами про странное молчание Людмилы она позабыла, а тут и лето началось. А летом самая работа. Дача, прополка – поливка, потом заготовки на зиму. Сколько банок-то надо закрутить! Компоты, соленья, салаты…