– пробурчала Мими.
– No problem[16]. Знаешь что, Мими? Это не твоя забота меня любить, а моя собственная. И потом… если бы все меня любили, мне бы это вовсе не понравилось! Это означало бы, что я утратила для них всякий интерес. Что я стала заурядна, до жути заурядна.
Она надела сандалии, посмотрела на ноги. Она пойдет к другой Мими. На Манхэттене этого добра хватает: сплошные институты красоты, где работают милые, заурядные девушки.
Которых все эксплуатируют.
Она вышла, вдохнула воздуху. Легкие ее наполнились мощной, неистовой радостью жизни. Как прекрасно жить в Нью-Йорке! Какое синее, глубокое небо! Хочется запустить в него свои мечты.
Как же ей подходит этот город!
Была жара, аж плавился асфальт. Она растопырила пальцы в наэлектризованном воздухе, принимая бурные потоки новых идей.
Она встала как вкопанная, ее глаза превратились в телескопические антенны, остановились на девушке, которая ела хот-дог на углу улицы. И сама была как сосиска! Бледно-желтые волосы, безразмерные коричневые брюки, желтый пуловер, который был ей явно маловат. Подбородок у нее был измазан жиром и кетчупом. Гортензия выхватила телефон, сфотографировала. Щелк, ну вот, осчастливит эту девицу. Идеи приходили ей в голову с такой быстротой, что она вынуждена была останавливаться, чтобы их записывать.
Она ликовала. Как же приятно быть самой собой. Удобно располагаться в себе, как в кресле. Люди всегда стремятся понравиться другим больше, чем себе. Вот тогда-то начинаются все беды. Потому что никто не знает, что сделать, чтобы понравиться другим. Он сгибается пополам, ползает на брюхе, корячится, и все равно заслуживает худшей оценки.
А ведь гораздо легче просто быть собой.
Бим-бам-бум, и все кланяются!
Она прошла вдоль Центрального парка и направилась к Мэдисон-авеню. Тени деревьев метались по тротуару, она вдыхала аромат лошадиного навоза от пролетающих мимо колясок, разглядывала продавцов бубликов и хот-догов, витрины магазинов, швейцаров, которые свистели, вызывая такси, и ловкими руками прятали чаевые в карман. Она не просто ходила по Нью-Йорку, она им питалась. Этот город был нефтяным колодцем. Она бурила его, добывала, и он взрывался фонтаном идей. Она пускала слюнку от вдохновения. Жизнь распахивалась перед ее глазами, и ей иногда приходилось зажмуриваться, чтобы все записать и ничего не забыть.
Сегодня понедельник. День встречи с подружками.
Через месяц в это самое время она будет в самолете, который приземлится в парижском аэропорту Шарль де Голль.
Они вместе с Гэри поедут в Европу. Поедут в Лондон. Поедут в Шотландию. Поедут в Париж. Ей еще нужно будет при этом работать. И как только Гробз-младшенький найдет фабриканта, который сумеет воспроизвести нужный материал, она начнет производство первой коллекции. Ей не очень-то улыбается идея бродить по окрестностям древнего замка, но Гэри настаивает. И Ее Величество Бабушка хотела бы этого, как ей не потрафить. «И потом, этот замок красив, романтичен, загадочен. Я уверен, что он тебя вдохновит».
«Вот я не уверена, что он меня вдохновит!» – подумала Гортензия возле бутика «Эппл», переходя Пятую авеню».
– У него еще и замок? – воскликнула Рози. – Да он настоящий прекрасный принц.
– Да он и без замка прекрасный, – уточнила Джессика.
– А кто занимается замком, когда он в Нью-Йорке? – спросила Астрид.
– Его бабушка, – ответила Гортензия. – Хоть издали, она им занимается.
– Ну это уже не так гламурно, – хихикнула Астрид. – Ему придется наносить ей визит…
– Уж конечно, – ответила Гортензия. – Он ее очень любит.
– А сколько ей лет?
– Восемьдесят восемь.
– О-ля-ля! – воскликнула Астрид. – Она, должно быть, совсем дряхлая, теряет вставную челюсть, носит подгузники, роняет слюни, когда пьет чай и вяжет крючком в доме престарелых, где ей предстоит помереть!
– О! Ничего подобного! – рассмеялась Гортензия.
– Как ужасно стать старой! Ты смотришь, как идет время, еле волочишь ноги, переходишь от одного кресла к другому и ложишься спать в шесть часов вечера, поклевав сухого печенья. Хоть бы мне никогда не стать старухой…
– Ой, давайте поговорим о чем-нибудь другом, – возмутилось Джессика, – вы мне настроение портите. Как твои планы, Гортензия? Удалось что-нибудь осуществить?
– Я почти готова. У меня эскизов на две коллекции. Поеду завоевывать Париж и весь мир!
– И мы больше не увидимся…
– Почему это? Я вернусь в Нью-Йорк. Мне нужно только начать дело, а это возможно только там.
– Антуанетта, кажется, в восторге. Она с большим удовольствием с тобой общается.
– А я вот страдаю! История с песочными часами нанесла мне душевную травму. Завтра у нас с ней встреча для примерки, так мне приходится читать целую книгу, чтобы она не соскучилась и могла стоять прямо, не двигаясь. Не так-то просто использовать твою сестрицу!
– Она нас дома всех измучила. У нее вечно в руках книжка, и она запрещает нам разговаривать за едой, потому что мы мешаем ей сосредоточиться. А сейчас занялась фотографией, и все равно зевает от скуки.
– Ну, со мной она не соскучится, обещаю!
– А что Гэри? Он вернется в Нью-Йорк после ваших каникул?
– Да. Он должен закончить свою школу, и у него еще куча планов помимо этого. Концерт имел бешеный успех. Он получил приглашения на фестивали и всякие прочие события, я даже все не помню.
– Ты рискуешь, оставляя его здесь одного, – сказала Джессика. – Охота на мужчин идет здесь полным ходом. Я давеча сидела в ресторане с Дэвидом, и какая-то девушка, с которой мы едва знакомы, отправила мне смс, гласящую: «Когда ты с ним закончишь, передашь мне его по наследству? Он миленький». Ну это как?
– Да не волнуйся. Я никого не боюсь. Он меня обожает, а я его. Нам никогда не бывает скучно вместе, и мы с аппетитом познаем друг друга.
В этот момент Гортензия поймала взгляд Рози и со скрытым коварством поинтересовалась:
– А как поживает Скотт Колеблющийся? Вы наконец уже познали друг друга?
– Все, как и прежде! – проворчала Рози. – Ничего не понимаю. Может быть, ему женщины не нравятся…
– Набросься на него сама, – предложила Джессика.
– Я боюсь, что это его вообще полностью парализует!
– Нужно знать, чего ты хочешь!
– Да… очевидно. Я вот уже не знаю.
Они переглянулись и расхохотались.
«Мне будет вас недоставать», – подумала Гортензия. И едва она сформулировала в голове эту мысль, как услышала свой голос, произносящий:
– Эй, девчонки! Давайте договоримся: все встречаемся в Париже на моем первом показе!
– А ты нам оплатишь билеты на самолет?
– Я оплачу вам билеты на самолет и поселю у себя дома!
Астрид, Джессика и Рози завопили от радости и принялись хлопать ладонями о ладонь Гортензии.
– Обещаешь? – недоверчиво спрашивали они.
– Обещаю, – сказала Гортензия, а про себя выбранилась: «О-ля-ля, я совершила промах, явный промах, еще не хватало стать сентиментальной!»
В одном из кабинетов Джульярдской школы репетировали Гэри, Калипсо и Рико, виолончелист, колумбиец по происхождению. Они играли третью часть Трио номер семь для фортепиано, скрипки и виолончели си-бемоль мажор Бетховена. Фортепиано и скрипка весело резвились, распевая серенады, а виолончель поддерживала их порыв, давая им точку опоры, чтобы они могли перевести дух и вновь атаковать новый пассаж.
– Мы с Калипсо заполняем пространство вокруг себя, а ты это втягиваешь внутрь, – сказал Гэри Рико, который смотрел на него, подняв смычок.
При каждой паузе он останавливался и устремлял взгляд в пустоту. Сущность Рико можно было определить двумя словами: сосредоточение и созерцание.
– Вот что совершенно необыкновенно у Бетховена, – задумчиво произнесла Калипсо, – у него невозможно ни добавить, ни убрать ни одной ноты. Каждая стоит на своем месте. Ты убираешь одну, и вся мелодия рушится.
– Ты-то, судя по всему, – сказал Рико, – умела играть еще до своего рождения. Это удивительно, как ты входишь в музыку, как поселяешься в ней, тебе даже не надо над ней работать. Сказали Брамс, и ты тут же становишься Брамсом, сказали Дворжак, и ты становишься Дворжаком, и так далее.
– Мой дедушка учил меня сосредотачиваться. Он называл это «быть внимательным». Он говорил, что это полезно как для повседневной жизни, так и для музыки.
– А что он еще говорил?
Рико так ждал, что она ему ответит, словно от этого зависела вся его жизнь, словно она должна была открыть ему то, что он искал всю жизнь.
– Он говорил, что нужно сконцентрироваться на каждом движении…
Рико застыл, не двигаясь, внимая ее словам.
– …на самой маленькой детали. И тогда все станет ясным, объемным. Приобретет богатство красок и форм. Ты наполняешься этим и становишься способен расти, двигаться вперед. Тогда как люди, которые слишком быстро двигаются, они все так же быстро забывают. И им завтра придется переделывать то, что они делали сегодня, потому что они не могут ничему научиться.
– О, это так верно!
– Например, когда ты говоришь кому-то «здравствуй», думай при этом, что желаешь ему здоровья, здравия.
– Здравствуй, Калипсо!
– И улыбайся при этом, это все меняет. Твое пожелание здоровья начинает существовать, находит свое место в мире, наполняет пространство чувством, и это может изменить жизнь того, кому ты это говоришь. И твою при этом тоже.
Она говорила, а Рико смотрел на нее с обожанием и восхищением. Эта девушка, которую ученики считают неизящной и некрасивой, на самом деле просто чудо. Она мгновенно погружает вас в драгоценное общение, открывая перед вами сундуки с несметными сокровищами.
– Здрав-ствуй, – повторил он, – здрав-ствуй, Ка-лип-со!
Он помолчал.
– А ведь правда! Это все меняет! – воскликнул он. – Даже твое имя звучит по-другому. Я вижу тебя, ты существуешь, ты на самом деле тут! Как будто я был слеп, а потом вновь обрел зрение!