– Не знаю.
– Это на лезвиях.
– Простите?
– Кровь, – сказал Шэй. – На лезвии бритвы. Кто-то порежется, кто-то другой подхватит гепатит C.
Вести этот разговор было все равно что смотреть, как прыгает супербол.
– С вами это случилось?
– Это случилось с другими, значит случилось и со мной.
Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.
У меня поплыло сознание: я надеялся, виной тому сбивчивая речь Шэя, а не приближение панического приступа. Я страдал от этих приступов уже одиннадцать лет, с тех самых пор, как мы приговорили Шэя.
– Но в основном у вас все в порядке?
Сказав это, я прикусил язык. Глупо спрашивать умирающего о его самочувствии.
А в остальном, миссис Линкольн, подумал я, как вам пьеса?
– Мне одиноко, – ответил Шэй.
Я автоматически произнес:
– С вами Бог.
– Ну, – откликнулся Шэй, – Он не силен в шашках.
– Вы верите в Бога?
– А вы почему верите в Бога?.. – Он сделал паузу и, наклонившись вперед, вдруг напряженно спросил: – Вам известно, что я хочу пожертвовать свое сердце?
– Об этом я и пришел поговорить.
– Хорошо. Никто больше не хочет помочь.
– А ваш адвокат?
– Я отказался от него, – пожал плечами Шэй. – Он израсходовал все апелляции, а потом заявил, что надо пойти к начальнику тюрьмы. А тот даже не из Нью-Гэмпшира, вы об этом знали? Он родом из Миссисипи. Я всегда хотел увидеть эту реку, отправиться по ней на плавучем казино, как какой-нибудь карточный шулер. Они там еще есть?
– Ваш адвокат…
– Он хотел, чтобы начальник тюрьмы смягчил мой приговор, но из этого ничего не получилось. И я отказался от него.
Я подумал о Койне, о том, как он был уверен, что все это лишь уловка Борна для отмены казни. Мог ли он ошибаться?
– Шэй, вы говорите, что хотите умереть?
– Я хочу жить, – ответил он, – поэтому должен умереть.
Наконец-то хоть за что-то можно было уцепиться.
– Вы будете жить, Шэй, – сказал я. – В Царствии Отца. Независимо от того, что происходит здесь. И независимо от того, сможете ли вы пожертвовать свои органы.
Неожиданно его лицо потемнело.
– Что это значит – смогу ли?
– Ну, это сложно…
– Я должен отдать ей свое сердце. Должен.
– Кому?
– Клэр Нилон.
У меня отвисла челюсть. Эта специфическая часть просьбы Шэя не попала в СМИ.
– Нилон? Она имеет какое-то отношение к Элизабет?
Я с опозданием понял, что обычный человек, не присутствовавший на коллегии присяжных по делу Шэя, не мог столь быстро распознать это имя. Но Шэй был слишком взволнован и не заметил.
– Она сестра убитой девочки. У нее заболевание сердца. Я видел это по телевизору. «Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас»[7].
Мы с Шэем совершали одну и ту же ошибку. Мы оба верили, что можно исправить прежнее зло, сделав позже доброе дело. Но, отдав Клэр Нилон свое сердце, он не вернет к жизни ее сестру. А мое появление в качестве духовного наставника Шэя Борна не умаляло того факта, что я был отчасти виновен в его пребывании здесь.
– Но, Шэй, невозможно обрести спасение, жертвуя органы. Единственный путь обрести спасение – признать свою вину и просить у Иисуса отпущения грехов.
– Что произошло тогда, теперь не имеет значения.
– Не надо бояться взять на себя ответственность. Господь любит нас, даже когда мы причиняем кому-то вред.
– Я не смог это остановить, – сказал Шэй. – Но на этот раз смогу все уладить.
– Предоставьте это Господу, – посоветовал я. – Скажите Ему, что сожалеете о содеянном, и Он простит.
– Не важно, что ты сделал?
– Не важно.
– Тогда зачем говорить, что сожалеешь?
Я замялся, пытаясь доходчиво растолковать Шэю, что такое грех и спасение. Это своего рода сделка: человек признается, а в ответ получает искупление грехов. Шэй видел для себя спасение в том, чтобы отдать часть себя – и через это ощутить себя целым.
Так ли уж несхожи эти две идеи?
Пытаясь разобраться в этом, я покачал головой.
– Люций – атеист, – сообщил Шэй. – Правильно, Люций?
Из-за соседней двери послышалось мычание:
– Мм… гм…
– И он не умер. Он болел, и ему стало лучше.
Больной СПИДом. О нем говорили в новостях, вспомнил я.
– Вы имеете к этому какое-то отношение?
– Я ничего такого не делал.
– Люций, вы тоже в это верите?
Я отклонился назад и встретился взглядом с другим заключенным, худым мужчиной с копной седых волос.
– По-моему, Шэй имеет отношение ко всему, – сказал он.
– Пускай Люций верит во что угодно, – откликнулся Шэй.
– А как же чудеса? – добавил Люций.
– Какие чудеса? – спросил Шэй.
Меня потрясли два факта: Шэй Борн не провозглашал себя мессией, Христом или кем-то еще. И он свято верил, что не упокоится с миром, пока не отдаст свое сердце Клэр Нилон.
– Послушайте, – обратился ко мне Люций, – вы собираетесь ему помочь или нет?
Может быть, ни один из нас не может искупить прошлые грехи, но это не означает, что не надо думать о будущем. Закрыв глаза, я вообразил себя последним человеком, с которым говорит Шэй Борн перед приведением в исполнение казни штатом Нью-Гэмпшир. Я представил, как выбираю цитату из Библии, созвучную ему, как смягчаю молитвой страдания этих последних минут. Я мог бы сделать это для него. Мог стать тем, кто ему нужен сейчас, ибо не стал тем, кто был нужен ему тогда.
– Шэй, – сказал я, – знать, что твое сердце бьется в теле другого человека, – это не спасение. Это альтруизм. Спасение – это возвращение домой. Понимание того, что не надо показывать Господу, на что ты способен.
– Ой, ради бога! – фыркнул Люций. – Не слушай его, Шэй.
Я повернулся к нему:
– Вы мне мешаете!
Потом я передвинулся, чтобы не видеть Люция и сосредоточить внимание на Шэе:
– Бог любит вас независимо от того, пожертвуете вы свои органы, совершали или нет ошибки в прошлом. И в день казни Он будет ждать вас. Христос может спасти, Шэй.
– Христос не сможет дать сердце Клэр Нилон. – Внезапно взгляд Шэя стал пронзительным и ясным. – Мне не нужно искать Бога. Мне не нужен катехизис. Все, что я хочу знать: смогу ли я спасти девочку, после того как меня убьют?
– Нет! – резко ответил я. – Нет, если вам сделают смертельную инъекцию. Это лекарство вызывает остановку сердца, и после этого сердце не подходит для донорства.
Свет в его глазах померк, и я затаил дыхание.
– Мне жаль, Шэй. Знаю, вы надеялись услышать что-то другое, и у вас добрые намерения… но нужно направить эти намерения в другое русло, чтобы примириться с Богом. И я могу в этом помочь.
Внезапно на первый ярус ворвалась молодая женщина. По ее спине рассыпался каскад черных кудрей, а из-под бронежилета виднелся безобразный полосатый костюм, хуже которого я не видел.
– Шэй Борн? – спросила она. – Я знаю, как вам стать донором органов.
Мэгги
Некоторые люди могут посчитать, что из тюрьмы выбраться сложно, а для меня одинаково сложно было попасть туда. Ладно, я не была официальным адвокатом Шэя Борна, но администрация тюрьмы об этом не знала. Я могла обговорить формальности с самим Борном, если бы попала туда.
Но я не учла, насколько трудно будет пройти через толпу, собравшуюся у тюрьмы. Одно дело – протиснуться мимо палатки курящих травку студентов с плакатами: «ЗАНИМАЙТЕСЬ МИРОМ, А НЕ ЧУДЕСАМИ», и совсем другое – объяснить матери и ее больному ребенку с лысым черепом, почему ты имеешь право обойти их в очереди, где некоторые ждали сутками. В конце концов, чтобы продвигаться вперед, мне пришлось говорить на ходу, что я адвокат Шэя Борна и передам ему их просьбы. Там были разные люди: пожилая пара, которой за одну неделю сообщили их диагнозы – рак груди и рак лимфатической системы; отец, держащий фотографии восьмерых детей, но оставшийся без средств для их обеспечения, поскольку потерял работу; дочь, толкающая инвалидное кресло матери и мечтающая, чтобы хотя бы на миг туман Альцгеймера рассеялся и она смогла сказать матери, что сожалеет о своем проступке, совершенном много лет назад.
В мире так много страданий, подумала я. Как любому из нас удается вставать по утрам?
Дойдя до ворот, я объявила, что приехала повидаться с Шэем Борном, и офицер посмеялся надо мной:
– Вы и остальная часть свободного мира.
– Я его адвокат.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и что-то передал по рации. Минуту спустя появился второй офицер, который провел меня мимо блокпоста. Когда я уходила, из толпы послышались приветственные восклицания.
Удивившись, я обернулась и неуверенно помахала рукой, а потом поспешила за офицером.
Я никогда не бывала в тюрьме штата. Это было массивное старое кирпичное здание с внутренним двором, огороженным забором с колючей проволокой. Меня попросили отметиться в планшете и снять пиджак перед прохождением металлоискателя.
– Подождите здесь, – сказал офицер, оставив меня сидеть в небольшой приемной.
Какой-то заключенный, не поднимая взгляда, мыл шваброй пол. На нем были белые теннисные туфли, хлюпающие при каждом шаге. Я смотрела на его руки и думала, совершили ли они убийство, изнасилование или грабеж.
Есть причина, почему я не стала адвокатом по уголовным делам, – меня отпугивала тюрьма. Мне приходилось встречаться с клиентами в окружной тюрьме, но их преступления были пустяковыми: пикетирование на митинге в защиту политического кандидата, поджог флага, гражданское неповиновение. Ни один из моих прежних клиентов никого не убивал, тем более ребенка и полицейского. Я поймала себя на размышлениях о том, каково это – быть запертым здесь навечно. Что, если бы моей парадной одеждой, и повседневной одеждой, и пижамой стал один и тот же оранжевый комбинезон? Что, если бы мне говорили, когда принимать душ, когда есть и когда ложиться спать? Учитывая, что моя деятельность касается защиты свобод личности, трудно было представить себе мир, где у человека отобрали их все.