Дед придержал ее, чтобы снять с крючка, а потом выпустил в озеро. Мы смотрели, как под водой исчезает красноватая спинка и вымпел хвоста.
– Кто сказал, что, если воскресным утром хочешь найти Бога, надо искать в церкви? – пробормотал дед.
Долгое время после этого я считал, что дед поступал правильно. Бог живет в мелочах. Но только позже я узнал, что к истинно верующему человеку предъявляются особые требования: воскресное посещение мессы, церковных праздников, причастие, исповедь раз в году, подаяние бедным, соблюдение Великого поста. Иначе говоря, мало называть себя католиком – слово не должно расходиться с делом.
Учась в семинарии, я представлял себе, что слышу голос деда: «Я думал, Бог должен любить человека безусловно. Но мне кажется, здесь много условий».
По правде говоря, я перестал его слушать.
К тому времени, когда я собрался выйти из тюрьмы, толпа снаружи выросла вдвое. Здесь были больные, немощные, старые и голодные, но была также небольшая группа монахинь из монастыря в Мэне, а хор пел: «Свят, свят, свят». Я удивился тому, насколько быстро слухи о так называемом чуде привлекли изрядное количество новообращенных.
– Видите? – услышал я голос женщины, указывающей на меня. – Даже отец Майкл здесь.
Она была моей прихожанкой, и ее сын болел муковисцидозом. Он тоже был тут, сидел в инвалидном кресле, которое вез его отец.
– Так это правда? – спросил мужчина. – Этот парень действительно может творить чудеса?
– Господь может, – сказал я, избегая прямого ответа, и положил руку на лоб мальчика. – Бесценный Иоанн Божий, святой покровитель болящих, прошу твоего ходатайства к Богу, чтобы Он пощадил это дитя и вернул ему здоровье. Прошу об этом от имени Иисуса.
Не от имени Шэя Борна, подумал я.
– Аминь, – произнесли родители.
– Прошу меня извинить, – повернувшись, чтобы уйти, сказал я.
Шансы Шэя Борна стать Иисусом примерно равнялись моим шансам стать Богом. Эти люди с их ложной верой не знали Шэя Борна и никогда с ним не встречались. Они примеряли облик нашего Спасителя к преступнику, чьи руки были обагрены кровью двух невинных человек. Они путали умение привлечь к себе внимание вкупе с необъяснимыми явлениями и божественность. Чудо является чудом, только пока не доказано обратное.
Я начал проталкиваться через толпу, удаляясь от ворот тюрьмы и обдумывая план дальнейших действий. Мэгги Блум не единственная, кто может провести исследования.
Мэгги
По идее, было бы гораздо проще позвонить какому-нибудь профессиональному медику, чтобы он объяснил мне все тонкости донорства органов. Но занятый врач сможет перезвонить не сразу, а, скажем, через неделю. Мой путь из тюрьмы лежал мимо больницы Конкорда, и только потому, что меня продолжал снедать праведный юридический пыл, я решилась заглянуть в отделение скорой помощи. Чем раньше я поговорю со специалистом, тем быстрее возьмусь за дело Шэя.
Однако медсестра из приемного покоя, внушительного вида седеющая женщина, сжала губы в тонкую линию, когда я попросила у нее разрешения поговорить с врачом.
– Какая у вас проблема? – спросила она.
– У меня есть несколько вопросов…
– Как и у любого пациента в приемной, но вам все же придется рассказать мне о своем заболевании.
– Гм… я не больна…
– Тогда где же пациент? – оглянулась она по сторонам.
– В тюрьме штата.
Медсестра покачала головой:
– Пациент должен присутствовать, чтобы зарегистрироваться.
Я с трудом верила в происходящее. Наверняка человека, потерявшего сознание в автокатастрофе, не оставляют лежать в приемном покое, пока он не очухается и не назовет номер своей медицинской страховки.
– Мы заняты, – сказала медсестра. – Когда приедет пациент, зарегистрируйтесь.
– Но я адвокат…
– В таком случае предъявите мне иск, – откликнулась медсестра.
Я вернулась в приемную и села рядом с парнем студенческих лет, рука которого была замотана окровавленной тряпкой.
– Со мной тоже такое было, – сказала я, – однажды, когда резала рогалик.
Он ухмыльнулся и прояснил ситуацию:
– Я разбил кулаком стеклянную дверь, потому что моя девушка трахалась с моим соседом по комнате.
Появилась медсестра.
– Уит Романо, – вызвала она, и парень поднялся.
– Поправляйся, – бросила я ему вслед.
Запустив пальцы в волосы, я задумалась. Если передать мою просьбу через администратора, нет никакой гарантии, что врач выполнит ее в текущем тысячелетии. Придется искать другой путь.
Через пять минут я вновь оказалась перед внушительной медсестрой.
– Пациент приехал? – спросила она.
– Ну да. Это я.
Она отложила ручку:
– Теперь вы больны. А раньше не были.
Я пожала плечами:
– Наверное, аппендицит…
– Знаете, – медсестра стянула губы в ниточку, – услуги скорой помощи обойдутся вам в сто пятьдесят долларов, даже если вызов ложный.
– Вы хотите сказать, страховка не…
– Нет.
Я подумала о Шэе, о скрежете, с каким закрываются стальные двери в тюрьме.
– У меня болит живот. Острые боли.
– С какой стороны?
– С левой?..
Услышав это, медсестра прищурилась.
– Ой, я имела в виду, с правой, – затараторила я.
– Посидите, – сказала она.
Я снова устроилась в приемной и до вызова в смотровую успела прочесть два номера журнала «Пипл», почти моих ровесников. Медсестра, более молодая, в розовом форменном костюме, измерила мне давление и температуру и начала заполнять мою карту, а я тем временем размышляла, обязательно ли связываться с уголовными делами, чтобы суметь сочинить собственную историю болезни.
Я лежала на смотровом столе, уставившись в потолок, когда вошел врач.
– Миз Блум? – спросил он.
Ладно, я должна это сказать. Он был потрясающий! Черные волосы и глаза цвета черники, которая растет в саду у родителей, – почти фиолетовые при определенном освещении и полупрозрачные в следующий момент. От его улыбки можно было рехнуться. На нем был белый халат и джинсовая рубашка с галстуком в принтах с куклами Барби. Вероятно, одна такая живая есть у него дома – возлюбленная с мерками девяносто-шестьдесят-девяносто, окончившая колледж по двум дисциплинам: юриспруденции и медицине или астрофизике и политологии.
Так все было кончено, не успев начаться, а я даже не сказала ему ни слова.
– Все-таки вы – миз Блум?
Как же я не заметила его британского акцента?
– Да, – ответила я, желая быть кем угодно, кроме миз Блум.
– Я доктор Галлахер, – сказал он, усаживаясь на табурет. – Рассказывайте, что с вами такое.
– Ну, – начала я, – по сути дела, у меня все хорошо.
– В истории болезни написано, что у вас боли в животе справа. Давайте посмотрим.
Поднявшись, он вставил трубочки от стетоскопа себе в уши и опустил его мне в вырез на груди. Не помню, когда последний раз парень засовывал мне руку под блузку.
– Дышите, – сказал он.
Ага, ладно.
– Правда, – добавила я, – я не больна.
– Не могли бы вы лечь на спину?
Этого было достаточно, чтобы я буквально рухнула с облаков на землю. Начав прощупывать мой живот, он не только поймет, что у меня нет аппендицита… Он, вероятно, сможет сказать, что на завтрак в «Данкин донатс» я съела комбо с двумя пончиками, тогда как всякому известно, что на переваривание – каждого – уходит три дня.
– У меня нет аппендицита! – выпалила я. – Просто я сказала медсестре о приступе, потому что хотела переговорить с врачом…
– Хорошо, – мягко произнес он. – Сейчас позову доктора Тавасаку. Уверен, она побеседует с вами обо всем, что вас интересует. – Он высунулся за дверь. – Сью? Набери психи…
Ха! Отлично, теперь он думает, что я больная на всю голову.
– Мне не нужен психиатр, – сказала я. – Я адвокат, и мне нужна медицинская консультация по поводу клиента.
Я замялась, ожидая, что он вызовет охрану, но вместо этого он сел и сложил руки на груди:
– Продолжайте.
– Вам известно что-нибудь о трансплантации сердца?
– Не много. Но могу сразу сказать, что, если вашему клиенту требуется пересадка, он должен зарегистрироваться в Службе обеспечения донорскими органами и встать в очередь, как любой другой.
– Ему не нужно сердце. Он сам хочет стать донором.
Я наблюдала, как меняется выражение его лица, когда он осознал, что мой клиент, вероятно, смертник. Просто в наши дни в Нью-Гэмпшире не много заключенных, жаждущих стать донорами органов.
– Его скоро казнят, – сказал доктор Галлахер.
– Да. Посредством смертельной инъекции.
– Тогда он не сможет пожертвовать свое сердце. У донора сердца должна наступить смерть мозга, а смертельная инъекция вызывает коронарную смерть. Иными словами, когда сердце вашего клиента остановится во время казни, оно не заработает в теле другого человека.
Об этом мне говорил уже отец Майкл, но я отказывалась верить.
– Знаете, что интересно? – спросил врач. – Полагаю, в летальной инъекции применяется калий, который останавливает сердце. Это то самое вещество, используемое в растворе для кардиоплегии и впрыскиваемое в донорское сердце перед пересадкой его пациенту. Оно приостанавливает сердце, пока в нем не установится нормальный кровоток, пока не будут окончены все манипуляции. – Он взглянул на меня. – Не думаю, что руководство тюрьмы пойдет на удаление сердца как способ казни.
Я покачала головой:
– Казнь должна состояться в стенах тюрьмы.
– Сам не могу поверить, что говорю это, однако жаль, что больше не используются расстрельные команды. Меткий выстрел мог сделать заключенного идеальным донором органа. Даже повешение подошло бы, если бы после подтверждения смерти мозга удалось подключить аппарат искусственного дыхания. – Он поежился и добавил: – Извините. Я привык спасать пациентов, а не убивать их, пусть и теоретически.
– Понимаю.
– К тому же, если даже он станет донором сердца, оно наверняка окажется чересчур большим для детского тела. Кто-нибудь задумался об этом?