– Простите за допрос с пристрастием, – сказала я. – Клэр много читает. Святые – ее последнее увлечение. Полгода назад это было кузнечное дело.
Я предложила ему сесть у стола.
– Что касается Клэр… – произнес он. – Я знаю, что она больна, поэтому я здесь.
Хотя я на это надеялась, сердце у меня подпрыгнуло в груди.
– Вы можете ей помочь?
– Есть шансы, – ответил священник. – Но сначала мне надо заручиться вашим согласием в одном вопросе.
Я постриглась бы в монахини. Я прошлась бы босиком по горячим углям.
– Все, что угодно, – пообещала я.
– Я знаю, что прокуратура уже спрашивала вас о возможности реституционного правосудия…
– Убирайтесь из моего дома! – резко произнесла я, но отец Майкл не пошевелился.
Мое лицо пылало – от гнева и стыда, что я не смогла соединить кусочки мозаики: Шэй Борн хочет стать донором органа, а я активно ищу сердце для Клэр. Я не смогла связать воедино все новости из тюрьмы, освещаемые в СМИ. Интересно, дело в моей наивности или я подсознательно пытаюсь защитить дочь?
С огромным усилием я заставила себя посмотреть священнику в глаза:
– Почему вы думаете, что я захочу, чтобы частица этого человека, все еще разгуливающего по земле, оказалась внутри моего ребенка?
– Джун, прошу вас, выслушайте меня. Я духовник Шэя, беседую с ним. И полагаю, вам тоже следует с ним поговорить.
– Зачем? Затем, что ваша совесть неспокойна из-за сочувствия убийце? Затем, что вы не спите по ночам?
– Затем, что хороший человек может поступить дурно. Ибо Господь прощает и я не могу не прощать.
Знаете, как бывает, когда вы находитесь на грани отчаяния и кровь стучит у вас в висках? Знаете, каково это – когда язык не поворачивается, чтобы вымолвить правду, но вам все же приходится ее сказать?
– Что бы он ни сказал мне, это не имеет значения.
– Вы совершенно правы, – откликнулся отец Майкл. – Но то, что скажете ему вы, может иметь значение.
Была одна переменная величина, которую священник выпустил из этого уравнения: я ничего не должна была Шэю Борну. Как мучительно было каждый вечер смотреть репортажи по телевидению, слышать голоса приверженцев, собирающихся у тюрьмы со своими больными детьми и умирающими родственниками.
«Глупцы! – хотелось мне крикнуть им. – Не понимаете разве, что он надул вас, так же как меня? Не знаете разве, что он убил мою любовь и мою крошку?»
– Назовите хотя бы одного человека, которого убил Джон Уэйн Гейси, – потребовала я.
– Я не знаю, – ответил отец Майкл.
– А Джеффри Дамер?.. – (Он покачал головой.) – Но вы помните имена преступников?
Отец Майкл встал со стула и медленно подошел ко мне:
– Джун, люди могут меняться.
– Угу, – скривила я губы. – Вроде кроткого бездомного плотника, который превращается в психопата?
Или девочка-фея с серебристыми волосами, чья грудь в одно мгновение расцветает кровавым пионом. Или мать, превращающаяся в женщину, какой никогда не думала стать, – ожесточенную, опустошенную, сломленную.
Я понимала, почему этот священник хочет, чтобы я встретилась с Шэем Борном. Я помнила слова Иисуса: «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте… Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром…»[8]
Вот что я вам скажу: Иисус никогда не хоронил своего ребенка.
Я отвернулась, потому что не хотела, чтобы отец Майкл увидел мои слезы, но он обнял меня, подвел к стулу и протянул бумажную салфетку. Постепенно его голос, невнятное бормотание сложились в отдельные слова.
– Бесценная святая Фелисити, покровительница тех, кто претерпел смерть ребенка, прошу твоего заступничества. Пусть Господь поможет этой женщине обрести покой…
С неожиданной для себя силой я оттолкнула его.
– Вы не смеете! – произнесла я дрожащим голосом. – Не смейте молиться за меня, потому что если Бог сейчас слушает, то Он опоздал на одиннадцать лет.
Я подошла к холодильнику, единственным украшением которого была фотография Курта и Элизабет, прикрепленная магнитом, сделанным Клэр еще в детском саду. Я так часто прикасалась к снимку, что края обтрепались и цвета потускнели под моими пальцами.
– Когда это случилось, все говорили, что Курт и Элизабет обрели покой, что они попали в лучший мир. Но знаете что? Они никуда не попали. Их у меня отняли. Меня ограбили.
– Не вините за это Господа, Джун, – сказал отец Майкл. – Он не отнимал у вас мужа и дочь.
– Да, – уныло произнесла я, – это был Шэй Борн. – Я холодно взглянула на него. – А теперь прошу вас уйти.
Я проводила его до двери, поскольку не хотела, чтобы он говорил с Клэр. Она вся извертелась на диване, стараясь подсмотреть, что происходит, но, вероятно, по моей напряженной спине поняла, что лучше не высовываться.
На пороге отец Майкл задержался.
– Это может произойти, не когда мы хотим или как хотим, но в конечном счете Господь подведет баланс, – сказал он. – Вам не стоит добиваться мести.
Я пристально посмотрела на него:
– Это не месть. Это справедливость.
После ухода священника мне стало очень зябко и я никак не могла унять дрожь. Я надела свитер, потом еще один и закуталась в одеяло, но невозможно было согреть тело, превратившееся в камень.
Шэй Борн хочет пожертвовать Клэр свое сердце, чтобы она жила.
Какой я буду матерью, если позволю этому произойти?
И какой буду матерью, если отвергну его?
Отец Майкл сказал, что Шэй Борн хочет уравнять чаши весов: подарить жизнь одной моей дочери, потому что забрал жизнь другой. Но Клэр не заменит Элизабет. Мне нужны они обе. И все же вот оно, простейшее из уравнений: У тебя может быть одна дочь, а может не быть ни одной. Что выберешь?
Из нас двоих только я ненавидела Борна. Клэр никогда с ним не встречалась. Если я не приму его сердце, то мой выбор будет продиктован тем, что я считаю наилучшим для Клэр, или тем, что я сама в силах выдержать?
Я представила себе, как доктор Ву достает из изотермического контейнера сердце Борна. Вот оно, как сморщенный орех, черное как уголь. Добавьте каплю яда в чистейшую воду, и что произойдет с остальной водой?
Если я не приму сердце Борна, Клэр, скорее всего, умрет.
Если приму, то тем самым признаю, что могу каким-то образом примириться со смертью мужа и дочки. А я не могла – никогда.
Хороший человек может поступить дурно. Так сказал отец Майкл.
Это как принять неправильное решение из благих побуждений. Подпиши дочери отказ в жизни, потому что ей нельзя принять сердце убийцы.
Прости меня, Клэр, подумала я, и вдруг мне стало жарко. Слезы обжигали мои щеки.
Я не могла доверять неожиданному альтруистическому порыву Шэя, и, возможно, это означало, что он выиграл: я стала такой же ожесточенной и мерзкой, как он. Но это лишь убеждало в одном: у меня хватит мужества сказать ему в лицо, что именно может уравнять чаши весов. Не пожертвование сердца для Клэр, не предложение будущего, способного облегчить груз прошлого. Это было сознание того, что Шэй Борн очень желает чего-то, и на этот раз я стану тем человеком, который отнимет у него мечту.
Мэгги
Я в изумлении повесила трубку и вновь уставилась на телефон. Меня так и подмывало набрать *69, чтобы убедиться, что это не розыгрыш.
Что ж, может быть, чудеса действительно случаются.
Не успела я осмыслить эту новую ситуацию, как услышала приближающиеся к моему столу шаги. Из-за угла появился отец Майкл, и вид у него был такой, словно он только что прошел через преисподнюю Данте.
– Джун Нилон не хочет иметь никаких дел с Шэем.
– Интересно, – сказала я, – поскольку мне только что звонила Джун Нилон и сказала, что согласна на встречу в рамках реституционного правосудия.
Отец Майкл побледнел:
– Вам следует ей перезвонить. Это плохая идея.
– Вы же сами выдвинули ее.
– Это было до разговора с ней. Если она придет на эту встречу, то не затем, чтобы выслушать предложение Шэя. Просто она хочет досадить ему, перед тем как его прикончит штат.
– Вы действительно полагаете, что Шэй скажет ей менее неприятные слова, чем она ему?
– Не знаю… Я подумал, если они встретятся, то, может быть… – Священник опустился в кресло перед моим столом. – Не понимаю, что я делаю. Очевидно, не всегда возможно восполнить нанесенный урон.
– Вы же пытаетесь, – вздохнула я. – Мы стараемся сделать все, что в наших силах. Я не так часто занимаюсь делами по оспариванию смертной казни, как мой босс. Он работал в Виргинии, а потом переехал на Север. Эти дела как эмоциональные минные поля: изучаешь заключенного и оправдываешь какое-нибудь гнусное преступление тяжелым детством, алкоголизмом, нервным срывом или наркотиками, пока не встретишься с родственниками жертвы и совершенно иным уровнем страданий. И вдруг начинаешь немного стыдиться того, что находишься в лагере защитников. – Я подошла к маленькому холодильнику, стоявшему у шкафа с картотекой, и достала бутылку воды для священника. – Шэй виновен, отец. Суд уже сообщил нам об этом. Джун это знает. Я тоже знаю. Все понимают, что неправильно казнить невиновного человека. Возникает вопрос: а правильно ли казнить виновного человека?
– Но вы пытаетесь добиться его повешения, – заметил отец Майкл.
– Я не пытаюсь добиться его повешения, – возразила я. – Я хочу защитить его гражданские свободы и в то же время привлечь внимание к проблемам смертной казни в этой стране. Единственный путь сделать то и другое – найти для него тот способ казни, который нужен ему. В этом заключается разница между вами и мной. Вы же хотите найти для него тот способ умереть, который нужен вам.
– Но ведь именно вы заметили, что сердце Шэя может оказаться неподходящим для девочки и вообще нежизнеспособным. И даже если оно подойдет, Джун Нилон ни за что не согласится принять его, – возразил священник.
Такое, конечно, было вполне возможно. Но, планируя встречу Джун и Шэя, отец Майкл совершенно выпустил из виду мысль, что, для того чтобы простить кого-нибудь, надо прежде всего помнить, какое зло вам причинили. А для того чтобы забыть, надо признать свою роль в случившемся.