Он уселся на скамью рядом со мной и откинул голову назад, словно молился деревянной фигуре Иисуса на кресте, возвышавшейся над нами.
– Майкл, серьезно, о чем вы думали? – тихо спросил он. – Вы молодой, красивый, честный парень. Вы могли бы спланировать свою карьеру в церкви – получить собственный приход, дойти до Рима… стать кем угодно. И вместо этого мне присылают из офиса генерального прокурора копию письменных показаний, утверждающих, что, будучи духовником Шэя Борна, вы верите в спасение посредством пожертвования органа? А потом я включаю дневные новости и вижу вас на импровизированной трибуне, говорящего в духе какого-то… какого-то…
– Чего?
Он покачал головой, но воздержался и не стал называть меня еретиком.
– Вы читали Тертуллиана, – добавил он.
Мы все его читали в семинарии. Это был знаменитый ортодоксальный христианский историк, чье сочинение «О прескрипции против еретиков» было предвестником Второго Вселенского собора. Тертуллиан выдвинул идею о залоге веры – о том, что мы воспринимаем учение Христа и верим в него, ничего не добавляя и не отнимая.
– Хотите знать, почему католицизм существует две тысячи лет? – спросил отец Уолтер. – Благодаря людям вроде Тертуллиана, понимающим, что следует бережно обращаться с правдой. Люди были обескуражены изменениями Второго Ватиканского собора. Папа даже восстановил мессу на латыни.
– Я полагал, что, как духовный наставник, должен сделать так, чтобы Шэй Борн встретил смерть с миром, и не должен принуждать его поступать как добрый католик.
– Боже праведный! – вздохнул отец Уолтер. – Он приручил вас.
– Он не приручил меня, – нахмурился я.
– Он заставил вас есть у него из рук! Посмотрите на себя. Сегодня в новостях вы держались практически как его пресс-секретарь…
– Скажите, ведь Христос умер во имя чего-то?
– Разумеется.
– Тогда почему Шэю Борну не позволено сделать то же самое?
– Потому что Шэй Борн умирает не за чьи-то грехи, а лишь за свои, – ответил отец Уолтер.
Я вздрогнул. Что ж, разве я не знал этого лучше любого другого?
Отец Уолтер снова вздохнул:
– Я не одобряю смертную казнь, но одобряю данный приговор. Борн убил двоих. Полицейского и маленькую девочку… Спасите его душу, Майкл. Не старайтесь спасти его жизнь.
Я поднял взгляд:
– Что, по-вашему, случилось бы, если хотя бы один апостол бодрствовал в саду с Иисусом? Если бы они не позволили Его арестовать? Если бы попытались спасти Его жизнь?
У отца Уолтера вытянулось лицо.
– Вы ведь на самом деле не думаете, что Шэй Борн – Иисус?
Я так не думал.
Или думал?
Отец Уолтер откинулся на спинку скамьи и, сняв очки, потер глаза.
– Майкл, – сказал он, – возьмите отпуск на пару недель. Поезжайте куда-нибудь и помолитесь. Подумайте о том, что вы делаете и что говорите. А пока я не хочу, чтобы вы посещали тюрьму в интересах нашей церкви.
Я оглядел церковь, которую успел полюбить, – с ее отполированными скамьями, и брызгами света из витражей, и шуршащим шелком над потиром, и пляшущим пламенем свечей.
Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше[13].
– Я не пойду в тюрьму в интересах церкви Святой Екатерины, но пойду ради Шэя, – сказал я и удалился по центральному проходу мимо святой воды, мимо доски объявлений с информацией о маленьком мальчике из Зимбабве, которого поддерживала наша конгрегация.
Когда я вышел в двойные двери церкви, меня на миг ослепил яркий свет, и я не видел, куда иду.
Мэгги
Существует четыре способа повешения. Короткая виселица предполагает падение заключенного с высоты в несколько дюймов. Под весом его тела и благодаря физическому сопротивлению петля затягивается, вызывая смерть от удушения. При казни путем подвешивания преступника поднимают вверх и душат. На стандартной виселице, популярной в Америке в конце XIX и в XX веке, преступник падал с высоты четырех-шести футов, при этом могла сломаться шея. Длинная виселица является более индивидуальной казнью, поскольку высота, с которой падает преступник, определяется его весом и телосложением. В конце падения тело все так же ускоряется благодаря силе тяжести, но голова удерживается петлей, ломающей шею и повреждающей позвоночник, что приводит к моментальной потере сознания и быстрой смерти.
Я узнала, что повешение было следующей за расстрелом распространенной формой казни. Оно было введено в Персии для преступников мужского пола две тысячи пятьсот лет назад (женщин душили у столба, поскольку это считалось более подобающим) – приятная альтернатива кровавому отсечению головы, но с теми же зуботычинами, что и любое публичное зрелище.
Не обходилось, однако, без курьезов. В 1885 году был повешен британский убийца по имени Роберт Гудейл, но сила падения его обезглавила. Совсем недавно такой же жуткой была казнь сводного брата Саддама Хусейна в Ираке. Возникла сложная юридическая проблема: если смертный приговор должен быть приведен в исполнение через повешение, то преступника нельзя обезглавливать, а иначе приговор не исполнен.
Так у меня появилось домашнее задание, поэтому, когда в офис вошел отец Майкл, я изучала официальную таблицу коротких виселиц и оценивала вес Шэя Борна.
– Отлично, – сказала я, жестом приглашая гостя сесть на стул у моего стола. – Если петля надета правильно – дело в каком-то латунном ушке, – то при падении мгновенно ломается позвонок С2. Здесь говорится, что смерть мозга наступает через шесть минут, а смерть всего организма – через десять-пятнадцать. Это означает, что у нас есть четыре минуты, чтобы подключить его к аппарату искусственного дыхания, пока не остановилось сердце. Да, чуть не забыла. Я получила ответ из офиса генерального прокурора. Они отклонили мою просьбу заменить способ казни Шэя путем смертельной инъекции на повешение. Они даже приложили первоначальный приговор, будто я не читала его миллион раз, и написали мне, что, если я хочу его оспорить, мне придется изложить соответствующие мотивы. И это, – уточнила я, – было проделано мной пять часов назад. – (Отец Майкл даже не пытался сделать вид, что слушает меня.) – Будет проще, – осторожно сказала я, – если вы отнесетесь к этому повешению как к чему-то отвлеченному и перестанете связывать его с Шэем.
– Простите, – качая головой, откликнулся священник, – у меня сегодня был трудный день.
– Ваш поединок с телепроповедником?
– Вы его видели?
– Отец, о вас говорит весь город.
– Ну, здорово, – вздохнул он, закрыв глаза.
– Я уверена, Шэй тоже видел, если это вас утешит.
Отец Майкл посмотрел на меня:
– По милости Шэя мой церковный наставник считает меня еретиком.
Я задумалась о том, что сказал бы мой отец, если бы к нему пришел член его конгрегации, желая облегчить душу.
– А вы считаете себя еретиком?
– Разве любой еретик считает себя таковым? – ответил он вопросом на вопрос. – Честно говоря, Мэгги, я меньше всех должен был помогать вам выиграть дело Шэя.
– Да ладно вам, – сказала я, пытаясь поднять ему настроение. – Я как раз собиралась к родителям на ужин. Мы обычно встречаемся по пятницам. Присоединяйтесь.
– Не хочется навязываться…
– Поверьте, еды у них хватит, чтобы накормить страну третьего мира.
– Ну что ж, – ответил священник, – с удовольствием.
Я выключила настольную лампу.
– Можем поехать на моей машине, – предложила я.
– Я оставлю мотоцикл здесь на парковке?
– Вам позволено ездить на мотоцикле, но не разрешается есть мясо по пятницам?
Он по-прежнему имел вид человека, у которого земля уходит из-под ног.
– Должно быть, Отцы Церкви решили, что легче воздержаться от мяса, чем от «харлея».
Я провела его через лабиринт картотечных шкафов, занимающих офис Союза защиты гражданских свобод, и мы вышли из здания.
– Угадайте, что я обнаружила сегодня, – сказала я. – Люк от старой виселицы, бывшей в тюрьме штата, находится в кабинете капеллана.
Взглянув на отца Майкла, я поняла, что такое призрак улыбки.
Джун
В кабинете доктора Ву мне нравилось то, что там была целая стена фотографий. На огромной пробковой плите висели снимки пациентов, которые, несмотря ни на что, выкарабкались после операции на сердце, проведенной доктором Ву. Там были сидящие в подушках младенцы, портреты на рождественских открытках и мальчишки из Малой лиги. Это была фреска, отображающая успех.
Когда я впервые рассказала доктору Ву о предложении Шэя Борна, он, внимательно выслушав меня, признался, что за его двадцатитрехлетнюю практику не было случая, чтобы сердце взрослого человека подошло ребенку. Сердце растет согласно нуждам организма, и поэтому любой орган, который могли предложить Клэр для трансплантации, взяли бы у другого ребенка.
– Я осмотрю его, – пообещал доктор Ву, – но не хочу, чтобы вы обольщались.
И вот доктор Ву усаживается передо мной на свое место и кладет ладони на стол. Я всегда восхищалась тем, как он на ходу здоровается с людьми за руку или машет им, словно эти его конечности совершенно обычные, а не чудодейственные. Не смешно ли, как всякие знаменитости, что в подметки не годятся доктору Ву с его руками, застраховывают свои груди, ноги и прочее?
– Джун…
– Говорите скорее, – с притворным энтузиазмом сказала я.
Доктор Ву встретился со мной взглядом:
– Оно идеально подходит для Клэр.
Я заранее зажала в кулаке ремешок от сумки, намереваясь торопливо поблагодарить его и спастись бегством из кабинета, пока не начну рыдать над очередным утраченным сердцем, но эти слова приковали меня к стулу.
– Я… прошу прощения?
– У них одинаковая группа крови – третья положительная. Совместимость тканей крови у них нереактивная. Но – примечательная особенность – его сердце как раз нужного размера.
Я знала, что искали донора с весом в пределах двадцати процентов от веса пациента – что для Клэр составляет от шестидесяти до ста фунтов. Шэй Борн – мелкий мужчина, но все же взрослый. Он должен весить сто двадцать – сто тридцать фунтов.