OutKast. И в десять часов вы увидели кого-то, стоящего у входа в «Стиплгейт молл», с курчавыми рыжими волосами, в гавайской рубашке, слушающего OutKast на айподе… но это была женщина. Вы все же решили бы, что это я? – Он встал, чтобы добавить себе кофе. – Знаете, что я слышал по радио на пути сюда? В Израиле взорвали очередной автобус. Еще три парня из Нью-Гэмпшира погибли в Ираке. А недавно копы арестовали в Манчестере какого-то мужика, застрелившего свою бывшую жену на глазах у их двоих детей. Если Иисус возвестил наступление мессианской эры и мир, новости о котором я слушаю, является олицетворением покоя и искупления – ну, тогда я лучше подожду другого Мошиаха. – Он посмотрел на меня. – А теперь, если не возражаете, я задам вам вопрос. Что делает священник в восемь утра в кабинете раввина и зачем спрашивает его об иудейском мессии?
Я встал и принялся расхаживать по тесной комнате:
– Книга, которую вы мне одолжили, навела меня на размышления.
– А это плохо?
– Шэй Борн высказывал мысли, слово в слово совпадающие с тем, что я прочитал ночью в Евангелии от Фомы.
– Борн? Он читал Фому? По-моему, Мэгги говорила, что у него…
– …почти отсутствует религиозное образование, и вообще он плохо образован.
– Это не тот случай, когда «Гедеоновы братья» оставляют в гостиничном номере Евангелие от Фомы, – заметил раввин Блум. – Где бы он мог…
– Точно.
Блум сплел пальцы в замок:
– Ха!
Я положил на стол одолженную мне книгу и спросил:
– Что бы вы делали, если бы начали сомневаться во всем, во что верили раньше?
Подавшись вперед, раввин Блум полистал свой органайзер.
– Я задавал бы больше вопросов, – сказал он и, нацарапав что-то на листке бумаги, протянул его мне.
Иэн Флетчер, 603-555-1367.
Люций
В ту ночь, когда у Шэя случился второй припадок, я не спал, собирая чернила для очередной татуировки. Надо сказать, я здорово горжусь тату, которые сам сделал. У меня их было пять. Логическое обоснование для такого обилия – еще три недели назад мое тело годилось лишь на то, чтобы стать полотном для моего искусства. Плюс угроза заражения СПИДом через грязную иглу. На левой лодыжке у меня были часы, стрелки которых показывали момент смерти Адама. На левом плече ангел, а пониже – знак африканского племени. На правой ноге был изображен бык, потому что я Телец, и плавающая рядом с ним рыба, Адам, который был Рыбами. Я строил большие планы на шестую татуировку, которую собирался поместить прямо на груди: слово «ВЕРУЙ» готическим шрифтом. Я по многу раз практиковался в написании этих букв карандашом и пером в обратную сторону, пока не почувствовал, что смогу скопировать их с помощью пистолета, стоя перед зеркалом.
Мой первый тату-пистолет был конфискован надзирателями, как и наркота Крэша. У меня ушло полгода на то, чтобы накопить детали для нового. Краску для тату трудно делать, а еще труднее уйти от наказания, поэтому я предпочитаю работать над этим в самые глухие ночные часы. Я поджег пластиковую ложку, поддерживая слабое пламя и улавливая дым с помощью полиэтиленового пакета. Все это ужасно воняло, я был уверен, что надзиратели буквально учуют запах и прикроют мою лавочку. И в это время за соседней дверью вырубился Шэй Борн.
На этот раз его припадок был другим. Он вопил, да так громко, что разбудил весь ярус, так громко, что с потолка посыпалась штукатурка. Честно говоря, когда Шэя увозили на каталке, у него был такой жуткий вид, что никто из нас не мог ручаться, что он вернется. Вот почему, увидев, как его ведут обратно на следующий день, я был просто ошарашен.
– Поли-ция! – вовремя завопил Джои Кунц, чтобы я успел спрятать под матрас детали моего тату-пистолета.
Офицеры заперли Шэя в камере, и едва за ними закрылась дверь, ведущая на первый ярус, как я спросил о его самочувствии.
– Голова болит, – сказал он. – Мне надо поспать.
Поскольку Крэша еще не вернули в его камеру после происшествия с наркотой, у нас было тихо. Днем Кэллоуэй в основном спал, а по ночам возился с птицей. Тексас и Поджи играли в виртуальный покер, Джои смотрел мыльные оперы. Я выждал еще несколько минут, чтобы убедиться в том, что офицеры заняты на контрольном пункте, и снова полез под матрас.
Я предварительно распустил гитарную струну до центральной жилы – самодельная игла. Потом вставил ее в ручку, из которой был вынут картридж с чернилами. Маленький наконечник от ручки я отпилил и приделал его к другому концу иглы, прикрепленному к валу двигателя кассетного плеера. Ручку прикрепил липкой лентой к зубной щетке, согнутой буквой «L», что позволяло легче удерживать это хитроумное приспособление. Можно было регулировать длину иглы перемещением взад-вперед корпуса ручки. Оставалось только включить адаптер переменного тока кассетного плеера – и у меня вновь был функционирующий тату-пистолет.
Собранную накануне ночью сажу я смешал с несколькими каплями шампуня. Я стоял перед пластиной из нержавеющей стали, служившей мне зеркалом, и внимательно разглядывал свою грудь. Стиснув зубы, чтобы вытерпеть боль, я включил пистолет. Игла двигалась взад-вперед по эллиптической орбите, протыкая меня сотни раз в минуту.
Вот она, буква «В».
– Люций? – донесся до меня голос Шэя.
– Я вроде как занят, Шэй.
– Что это за шум?
– Не твое дело.
Я снова поднес к коже пистолет, почувствовав, как игла вонзается в меня тысячей стрел.
– Люций? Я все еще слышу этот шум.
Я вздохнул:
– Это тату-пистолет, Шэй, понятно? Я делаю себе наколку.
Он помолчал.
– А мне сделаешь?
Я наколол тату многим заключенным, когда обитал на других ярусах, где было больше свободы, чем на этом, предлагавшем двадцать три бесшабашных часа строгой изоляции.
– Не могу. Не могу до тебя добраться.
– Все нормально, – ответил Шэй. – Я сам до тебя доберусь.
– Угу, да ради бога, – отозвался я.
Прищурившись, я снова посмотрел в зеркало и приставил тату-пистолет к коже. Затаив дыхание, тщательно наколол завитушки вокруг букв «Е» и «Р».
Мне показалось, я услышал хныканье Шэя, когда принялся за букву «У», и он точно расплакался, когда я набивал «Й». Должно быть, мой пистолет не помогал ему избавиться от головной боли. Не обращая внимания на его стоны, я подошел ближе к зеркалу и стал разглядывать свою работу.
Бог мой, это было великолепно! Буквы двигались с каждым моим вдохом, и даже болезненная припухлость кожи не могла испортить четких очертаний букв.
– В-веруй, – запинаясь, произнес Шэй.
Я обернулся, словно мог увидеть его через стену, разделяющую наши камеры.
– Что ты сказал?
– Это сказал ты, – поправил Шэй. – Я правильно прочел?
Я никому не говорил о своей шестой татуировке и никому не показывал наброски. И я точно знал, что с того места, где стоял Шэй, он не мог заглянуть в мою камеру и увидеть, как я работаю.
Пошарив за кирпичом, служившим мне сейфом, я достал ножик, который годился также в качестве карманного зеркала. Подойдя ближе к двери, я повернул нож и увидел в нем отражение сияющего лица Шэя.
– Откуда ты узнал, что именно я набиваю?
Шэй широко улыбнулся и поднял кулак, потом один за другим разжал пальцы.
Поперек его покрасневшей воспаленной ладони готическим шрифтом была наколота та же татуировка, которую я только что сделал себе.
Майкл
Шэй вышагивал по камере восьмерками.
– Вы его видели? – дико вращая глазами, спросил он.
Я опустился на табурет, который приволок с контрольного пульта. В этот день я был какой-то вялый – не только потому, что голова гудела от вопросов о прочитанном, но и потому, что впервые за год не совершал богослужение на ночной мессе.
– Кого видел? – рассеянно спросил я.
– Салли. Нового парня, соседа.
Я заглянул в соседние камеры. Слева от Шэя по-прежнему сидел Люций Дефрен, в камере справа от него, до этого пустой, кто-то появился. Правда, в тот момент Салли там не было. Находясь на прогулочном плацу, он, наклонившись вперед, непрерывно бегал через небольшой прямоугольный двор и, раскинув руки, прыгал на дальнюю стену, словно пытался пробить ее ударами ног.
– Меня собираются убить, – сказал Шэй.
– Мэгги как раз сейчас составляет ходатайство…
– Не штат убьет, – перебил Шэй. – Один из них.
Я не разбираюсь в тюремной политике, но между паранойей Шэя и тем, что могло сойти за правду, существовала тонкая грань. Благодаря своему иску и безумию СМИ Шэй пользовался бóльшим вниманием, чем любой другой заключенный. Вполне вероятно, что он мог стать мишенью для преступников.
За моей спиной прошел надзиратель Смайт – в бронежилете, с уборочным инвентарем и со шваброй в руке. Раз в неделю заключенные были обязаны наводить полный порядок. Уборка делалась поочередно в каждой камере под наблюдением надзирателя, который стоял в дверях, потому что здесь даже чистящее средство могло стать оружием. Я видел, как открылась дверь пустой камеры и Смайт оставил там тряпку, швабру и прочее, а потом пошел в дальний конец яруса, чтобы привести с прогулочного плаца нового заключенного.
– Я поговорю с надзирателем. Попрошу, чтобы тебя защитили, – сказал я Шэю, и он вроде бы успокоился; меняя тему разговора, я спросил: – Что ты любишь читать?
– Вы что, теперь вместо Опры? У нас клуб книголюбов?
– Нет.
– Хорошо, потому что я не читаю Библию.
– Знаю, – ухватившись за этот выпад, отозвался я. – Почему нет?
– Это ложь, – с пренебрежением махнул рукой Шэй.
– Ты читаешь что-то такое, где нет лжи?
– Нет, – ответил он. – Все слова как будто завязаны узлом. Мне нужно долго пялиться на страницу, чтобы что-то понять.
– «Есть свет внутри человека света, и он освещает весь мир»[17], – процитировал я.
Шэй замялся.
– Вы тоже это видите? – спросил он и поднес руки к лицу, внимательно разглядывая кончики пальцев. – Свет от телевизора – та штука, которая в меня вошла, – все еще там. Она светится ночью.