Очень медленно я протянула руку над клочковатым одеялом и сплела свои пальцы с пальцами Шэя, удивившись теплоте его кожи. И когда я собиралась отнять руку, он крепче сжал мои пальцы. Его глаза чуть приоткрылись, сверкнув голубизной в обрамлении кровоподтеков.
– Грейси, – произнес он глухим голосом, – ты пришла.
Я не знала, за кого он меня принял.
– Конечно пришла, – сжимая его руку, сказала я.
Улыбнувшись Шэю Борну, я сделала вид, что я тот самый человек, которого он ожидал увидеть.
Майкл
Кабинет доктора Виджая Чаудхари был заставлен статуэтками Ганеши, индусского божества с толстым брюхом и слоновьей головой. Мне даже пришлось переставить одну из них, чтобы сесть.
– Мистеру Смайту несказанно повезло, – заметил врач. – На четверть дюйма левее – и он не выжил бы.
– Кстати, об этом… – Я глубоко вдохнул. – Тюремный врач констатировал смерть.
– Только между нами, отец. Я не доверил бы психиатру отыскать собственный автомобиль на парковке, а уж тем более нащупать пульс жертвы, у которой понизилось давление. Сообщение о смерти мистера Смайта было, как принято говорить, сильно преувеличенным.
– Он потерял много крови…
– В шее есть достаточно структур, дающих сильное кровотечение. Для неспециалиста лужа крови может показаться чем-то ужасным, хотя это не так. – Он пожал плечами. – По моему мнению, произошел вазовагальный обморок. Мистер Смайт увидел кровь и потерял сознание. Организм компенсирует шок, вызванный кровопотерей. Давление снижается, и происходит сужение кровеносных сосудов, что приводит к прекращению кровотечения. Это также приводит к потере пульса в конечностях, и поэтому психиатр не смог нащупать пульс на запястье жертвы.
– Значит, – краснея, сказал я, – вы не считаете возможным, что мистера Смайта… гм… воскресили?
– Нет, – хохотнул врач. – В медицинском колледже я наблюдал, как замерзшие до смерти пациенты возвращались к жизни, когда их согревали. Я видел, как сердце переставало биться, а потом вновь запускалось само по себе. Но ни в одном из тех случаев – или в случае с мистером Смайтом – я не считаю, что пациент перенес клиническую смерть перед своей реанимацией.
Мой телефон завибрировал, что происходило каждые десять минут за последние два часа. Придя в больницу, я выключил звук, как предписывалось правилами.
– Значит, никакого чуда, – сказал я.
– Возможно, не в нашем понимании… но, пожалуй, семья мистера Смайта с этим не согласится.
Поблагодарив доктора Чаудхари, я поставил статуэтку Ганеши обратно на стул и покинул кабинет. Выйдя из больницы, я включил свой сотовый и увидел пятьдесят два сообщения. От Мэгги.
Сразу же перезвоните мне. Что-то случилось с Шэем.
Где вы?
Ладно, я знаю, у вас может не быть с собой телефона, но вы должны мне немедленно перезвонить.
Где же вы, черт бы вас побрал?!
Я набрал ее номер.
– Мэгги Блум слушает, – шепотом ответила она.
– Что случилось с Шэем?
– Он в больнице.
– Что? В какой больнице?
– В городской больнице Конкорда. Где вы сейчас?
– Стою у отделения экстренной помощи.
– Тогда, ради бога, поднимайтесь сюда. Он в палате пятьсот четырнадцать.
Я взбежал вверх по ступеням, расталкивая врачей, медсестер, лаборантов и секретарш, как будто эта поспешность могла восполнить мое отсутствие в тот момент, когда я был нужен Шэю. Вооруженные охранники у двери лишь взглянули на мой воротничок – свободный проход, особенно в воскресенье, – и впустили меня в палату. Мэгги сидела на кровати, сбросив туфли и поджав под себя ноги. Она держала Шэя за руку, хотя я с трудом узнал бы в этом пациенте человека, с которым разговаривал вчера. Кожа пепельного оттенка, выбритые волосы, на месте которых видны швы, закрывающие рану. Нос, судя по всему сломанный, был прикрыт марлевой повязкой, в ноздрях – ватные тампоны.
– Боже правый! – охнул я.
– Насколько я понимаю, он попал кому-то под горячую руку в тюремной драке, – сказала Мэгги.
– Это невозможно. Я был там во время этой тюремной разборки.
– Очевидно, вы ушли перед вторым актом.
Я бросил взгляд на офицера, стоявшего наподобие часового в углу палаты. Мужчина кивнул в подтверждение ее слов.
– Я уже звонила начальнику тюрьмы Койну домой и отчитала его, – сказала Мэгги. – Через полчаса я встречаюсь с ним в тюрьме, чтобы поговорить о дополнительных мерах безопасности для защиты Шэя до момента его казни, хотя на самом деле он имел в виду вот что: «Что мне сделать, чтобы вы не возбуждали иск?» Майкл, вы можете побыть здесь с Шэем?
Было воскресенье, и я чувствовал себя совершенно потерянным. Я находился в неофициальном отпуске, и хотя всегда знал, что мне будет неуютно без Бога, но недооценивал, насколько бесцельной будет моя жизнь без церкви. Обычно в это время я снимаю облачение после проведения мессы. Мы идем на обед с отцом Уолтером в компании кого-нибудь из прихожан. Потом отправляемся к нему и смотрим по телевизору предсезонную игру «Ред сокс», выпивая по банке пива. Невероятно, до чего важна для меня религия, – она делает меня частью общины.
– Могу, – ответил я.
– Тогда я ухожу, – выдохнула Мэгги. – Он еще не проснулся, по крайней мере окончательно. И медсестра сказала, что он, вероятно, захочет помочиться. Тогда надо воспользоваться этим пыточным приспособлением. – Она указала на пластмассовый сосуд с длинным горлом. – Не знаю, как вы, но мне недостаточно для этого платят. – У двери она помедлила. – Позвоню вам позже. Включите свой чертов телефон!
Когда Мэгги ушла, я придвинул стул к кровати Шэя. Прочитал инструкцию на стене, как поднимать и опускать матрас. Там был также перечень телевизионных каналов. Я успел прочесть все молитвы по четкам, но Шэй ни разу не пошевелился.
К спинке кровати была прикреплена металлическим зажимом медкарта Шэя. Я бегло просмотрел непонятные для меня данные: описание травмы, препараты и т. п. Увидел имя пациента вверху таблички:
И. М. Борн.
Исайя Мэттью Борн. На суде нам об этом говорили, но я успел забыть, что Шэй – не его имя при крещении.
– И. М. Борн, – вслух произнес я. – Звучит как имя парня, которого нанял бы Трамп.
Я родился[18].
Существует два взгляда на любую ситуацию. То, что одному человеку покажется бессвязным бормотанием заключенного, другой признает словами из давно позабытого Евангелия. То, что одному покажется везением в критической ситуации, другой примет за воскрешение. Я подумал об исцеленном Люции, о превращении воды в вино, о приверженцах, так легко поверивших Шэю. Я подумал о тридцатитрехлетнем мужчине, плотнике, которого ожидала казнь. Я размышлял о высказывании раввина Блума – о том, что в каждом поколении найдется человек, способный стать мессией.
Наступает момент, когда ты оказываешься на краю пропасти веских доказательств, всматриваясь в то, что лежит по ту сторону, и делаешь шаг вперед. В противном случае ты закончишь тем, что придешь в никуда. Я пристально посмотрел на Шэя и, может быть, впервые не увидел человека, которым он был. Я увидел того, кем он мог быть.
Словно почувствовав мой взгляд, он заворочался и чуть приоткрыл один глаз; второй сильно опух.
– Отец… – прохрипел он изменившимся от лекарств голосом. – Где я?
– Ты был ранен. Все будет нормально, Шэй.
Из угла палаты на нас пялился охранник.
– Нельзя ли нам минуту побыть наедине? – спросил я у него. – Я хотел бы помолиться с болящим.
Охранник заколебался, что было неудивительно – разве любой священнослужитель не привык молиться перед толпой людей?
– Надеюсь, священник не сделает ничего странного, – сказал он, пожав плечами. – Ваш босс построже моего.
Люди постоянно очеловечивают Бога – босс, спаситель, судья, отец. Никто никогда не представляет его в виде приговоренного убийцы. Но если не замечать физические признаки тела – а это приходилось делать всем апостолам после воскрешения Иисуса, – то, вероятно, возможно все.
Когда охранник вышел из палаты, Шэй поморщился:
– Мое лицо…
Он попытался поднять руку, чтобы дотронуться до повязки, но обнаружил, что прикован наручниками к кровати. Он продолжил тянуть сильнее.
– Шэй, – твердо произнес я, – не надо.
– Больно. Мне нужны лекарства…
– Тебе уже дали лекарства, – сказал я. – У нас всего лишь несколько минут, пока не вернулся охранник, так что давай поговорим.
– Не хочу.
Проигнорировав его слова, я наклонился ближе.
– Скажи мне, – зашептал я. – Скажи, кто ты такой.
В глазах Шэя зажглась слабая надежда, – вероятно, он никак не ожидал, что его могут принять за Господа. Он затих, пристально глядя мне в глаза:
– Это вы скажите, кто вы такой.
В Католической церкви различают собственно ложь, когда человек говорит неправду, и сокрытие правды, то есть обман. И то и другое считается грехом.
Я лгал Шэю с самого момента нашего знакомства. Он рассчитывал на меня, чтобы я помог ему стать донором сердца, но он даже не подозревал, насколько черным было мое сердце. Как я мог ожидать, что Он откроет себя, если я сам не сделал того же?
– Ты прав, – тихо произнес я. – Кое-чего я не сказал… кем я был, перед тем как стать священником.
– Дайте угадаю… служкой?
– Я был студентом колледжа, изучал математику. До работы в коллегии присяжных я даже не ходил в церковь.
– Какой коллегии присяжных?
Я помедлил.
– Той самой, Шэй, что приговорила тебя к смерти.
Он долго смотрел на меня не отрываясь, а потом отвернулся:
– Уйдите.
– Шэй…
– Убирайтесь отсюда к чертовой матери!
Он принялся изо всех сил дергать наручники, едва не сдирая с рук кожу, издавая какие-то невнятные первобытные звуки, какими был наверняка наполнен мир до воцарения порядка и света.
В палату вбежала медсестра, а с ней два охранника, стоявшие за дверью.
– Что случилось? – вскрикнула медсестра.