– Ни за что, – тихо произнесла она. – Не возьму сердце у парня, убившего моего отца и мою сестру.
– Он хочет отдать его тебе. Он сам предложил.
– Это дико, – сказала Клэр. – Ты сошла с ума.
Она попыталась приподняться, но не смогла, поскольку мешали привязывающие ее к кровати трубки и провода.
– Даже доктор Ву подтвердил, что оно удивительно хорошо подходит к твоему организму. Я не могла просто сказать «нет».
– А как же я? Если я скажу «нет»?
– Клэр, детка, ты ведь знаешь, что доноры не появляются каждый день. Мне пришлось согласиться.
– А теперь откажись! – потребовала она. – Объясни им, что мне не нужно его дурацкое сердце.
Я села на край больничной кровати:
– Это всего лишь мышца, и ты не будешь похожа на него. – Я помолчала. – К тому же он перед нами в долгу.
– Ничего он нам не должен! Как ты не понимаешь? – Ее глаза наполнились слезами. – Нельзя сравнять счет, мама. Придется начать сначала.
На ее мониторах зазвучали сигналы тревоги, пульс ускорился, сердце заработало с повышенной нагрузкой. Дадли залаял.
– Клэр, успокойся, пожалуйста…
– Дело не в нем, – сказала Клэр. – Дело даже не во мне. Дело в тебе. Тебе нужна компенсация за то, что произошло с Элизабет. Ты хочешь заставить его заплатить за совершенное им. При чем здесь вообще я?
В палату, как большая белая цапля, влетела медсестра и склонилась над Клэр.
– Что здесь происходит? – спросила она, проверяя соединения, трубки и капельницы.
– Ничего, – в один голос ответили мы.
Медсестра остановила на мне многозначительный взгляд:
– Я настаиваю, чтобы вы убрали собаку и дали Клэр отдохнуть.
Я схватила Дадли и засунула его в сумку.
– Милая, пожалуйста, подумай об этом, – попросила я.
Проигнорировав меня, Клэр потянулась к сумке и потрепала собаку по голове.
– Прощай, – прошептала она.
Майкл
Я вернулся в церковь Святой Екатерины и сказал отцу Уолтеру, что утратил способность ясно видеть, но Господь открыл мне глаза на правду.
Но я забыл ему сказать, что Господь – так уж случилось – сидит на первом ярусе тюрьмы в каких-то трех милях от нашей церкви, ожидая ускоренного суда, начавшегося на этой неделе.
Каждый вечер я читал по три молитвы по четкам – покаяние в том, что солгал отцу Уолтеру, – но я должен был находиться там. Необходимо было более или менее творчески проводить свое время – теперь, когда я не посвящал его Шэю. С того момента, когда я признался ему в больнице, что работал в коллегии присяжных, осудившей его, он отказывался видеть меня.
Какая-то часть меня понимала его реакцию. Представьте, каково это – узнать, что ваш наперсник предал вас. Но другая часть меня часами пыталась постичь: почему не наступило Божественное прощение? Если верить Евангелию от Фомы, не важно, какое время и пространство Шэй воздвигал между нами. На самом деле мы никогда не разлучались: человеческое и Божественное – это две стороны одной медали.
Итак, каждый день в полдень я говорил отцу Уолтеру, что встречаюсь с вымышленной парой у них дома, чтобы попытаться отговорить их от развода. Но вместо этого ехал на мотоцикле в тюрьму, протискивался через толпу и заходил внутрь, пытаясь увидеться с Шэем.
После того как я прошел через металлоискатели, вызвали надзирателя Уитакера, чтобы тот отвел меня на первый ярус.
– Добрый день, отец. Вы пришли продавать печенье, испеченное девчонками-скаутами?
– Вы же знаете, – ответил я. – Сегодня произошло что-то необычное?
– Постойте-ка… К Джои Кунцу приходила медсестра по поводу его диареи.
– Ух ты, – сказал я, – жаль, что пропустил.
Пока я надевал бронежилет, Уитакер пошел на ярус, чтобы сообщить Шэю о моем приходе. Опять. Он вернулся через несколько секунд со смущенным видом.
– Не сегодня, отец, – произнес он. – Извините.
– Я попробую еще, – ответил я, но мы оба знали, что это невозможно: судебное разбирательство Шэя начинается завтра.
Выйдя из тюрьмы, я направился к своему мотоциклу. Скажу без ложной скромности, я был больше других похож на последователя Шэя, и если это правда, то надлежало учиться на ошибках истории. Во время распятия Иисуса все Его последователи разбежались, за исключением Марии Магдалины и Его матери. Так что, если Шэй не признает меня в суде, я все же буду там присутствовать. Я буду свидетельствовать за него.
Я долго сидел на мотоцикле, никуда не уезжая.
По совести говоря, мне не хотелось за несколько дней до суда огорошивать всем этим Мэгги. Суть заключалась в том, что, если Шэй отказался от меня как от духовного наставника, у меня не было повода скрывать от Мэгги, что я состоял в коллегии присяжных, приговорившей Шэя к смертной казни. За прошедшую неделю я несколько раз пытался ей дозвониться, но либо ее не было в офисе или дома, либо она не отвечала на звонки. А потом она неожиданно позвонила сама.
– Приезжайте ко мне, – сказала она. – Вам придется кое-что объяснить.
Через двадцать минут я сидел в офисе Союза защиты гражданских свобод.
– Сегодня я встречаюсь с Шэем, – начала Мэгги. – Он сказал, что вы ему солгали.
Я кивнул:
– Он вдавался в подробности?
– Нет. Он сказал, мне лучше услышать это из первых уст. – Она сложила руки на груди. – Он сказал также, что не хочет, чтобы вы свидетельствовали от его имени.
– Хорошо, – пробурчал я. – Я его не виню.
– Вы действительно священник?
Я заморгал:
– Конечно да…
– Тогда мне безразлично, в чем состоит ваша ложь, – заявила Мэгги. – Можете облегчить свою душу после того, как мы выиграем дело Шэя.
– Все не так просто…
– Нет, просто, отец. Вы единственный свидетель Шэя, вы заслуживаете доверия, потому что носите этот воротничок. Мне безразлично, если вы с Шэем поссорились, мне безразлично, если вы по совместительству работаете как дрэг-квин, мне все равно, если ваших секретов хватит на целую жизнь. Не спрашивайте и не говорите, пока не начнется суд. Все, что мне нужно, – это чтобы вы, с вашим воротничком на шее, выступили свидетелем, признавая Шэя святым. Если вы уйдете, то это судебное дело провалится. Это для вас достаточно просто?
Если Мэгги права и мои свидетельские показания – единственное, что поможет Шэю, тогда как я могу сказать ей нечто такое, что погубит дело? Грех утаивания правды можно простить, если это помогает кому-то. Я не мог вернуть Шэю жизнь, но мог сделать так, чтобы он умер той смертью, какой хотел.
Может быть, этого будет достаточно, чтобы он простил меня.
– Это нормально – немного волноваться перед выступлением в суде, – неправильно истолковав мое молчание, сказала Мэгги.
Выступая в качестве свидетеля, я должен буду объяснить простым языком, почему пожертвование сердца Клэр Нилон является одним из духовных убеждений Шэя. Мэгги придумала гениальный ход – чтобы эти слова произнес священник. Кто не поверит духовному лицу, когда дело касается религии?
– Вам не стоит волноваться по поводу перекрестного допроса, – продолжала Мэгги. – Вы скажете судье, что, хотя католик верит в спасение только через Иисуса Христа, Шэй считает, что для искупления необходимо донорство органа. Это совершенно правильно, и я обещаю вам, что при произнесении вами этих слов вас не поразит молния.
– Я не могу сказать суду, что Шэй обретет Иисуса. – Я вскинул голову. – Я считаю, он сам может быть Иисусом.
Она вздрогнула:
– Что-о вы считаете?!
Из меня полились слова – так, как это бывает, когда говоришь на неведомом языке в состоянии религиозного экстаза, когда с языка помимо твоей воли срываются слова правды.
– Все это имеет смысл. Возраст, профессия. То, что он приговорен к смерти. Чудеса. И пожертвование сердца – он буквально вновь жертвует собой за наши грехи. Он отдает наименее значимую часть – тело, – для того чтобы обрести целостность духа.
– Это намного хуже, чем пойти на попятный, – пробормотала Мэгги. – Вы сумасшедший.
– Мэгги, он цитировал Евангелие, написанное через двести лет после смерти Христа. Евангелие, о существовании которого большинство людей даже не знают. Слово в слово.
– Я слушала его, и, честно говоря, многие слова неразборчивы. Знаете, чем он занимался вчера, когда я наставляла его по поводу его свидетельских показаний? Играл в крестики-нолики. Сам с собой.
– Надо уметь читать между строк.
– Угу, верно. Спорим, если послушать запись Бритни Спирс в обратном направлении, то услышите: «Переспи со мной, не такая уж я молодая». Ради бога – никакого каламбура – вы католический священник. Что произошло с Отцом, Сыном и Святым Духом? Не припомню, чтобы Шэй был частью Троицы.
– А как же толпы людей за стенами тюрьмы? Они все тоже сумасшедшие?
– Кто-то хочет, чтобы Шэй вылечил аутизм ребенка, кто-то – остановить Альцгеймер у мужа. Они здесь ради себя самих, – сказала Мэгги. – Только люди, считающие Шэя Борна мессией, способны отыскать спасение под крышкой двухлитровой бутылки пепси.
– Или с помощью пересадки сердца? – возразил я. – Вы придумали целую правовую теорию, основанную на индивидуальных религиозных убеждениях. Так как же вы можете категорически настаивать на моей неправоте?
– Потому что речь не идет о правоте или неправоте. Речь идет о жизни и смерти, а именно – Шэя. Я скажу то, что должна, чтобы выиграть для него этот процесс. Такова моя работа. И ваша тоже. И дело тут не в каком-то откровении, не в том, кем Шэй мог бы стать в будущем. Дело в том, кем он является сейчас: приговоренный к смерти убийца, которого казнят, если я ничего не сделаю, чтобы этому помешать. Мне не важно, кто он – бродяга, королева Елизавета или Иисус Христос. Важно лишь, чтобы мы выиграли этот суд и чтобы он мог умереть на своих условиях. Это означает, что вы подниметесь на эту чертову трибуну и поклянетесь на Библии, которая, насколько я понимаю, может теперь стать для вас неактуальной, поскольку вы нашли Иисуса на первом ярусе. И если вы будете пороть чепуху в ответ на мои вопросы и испортите все для Шэя, я сделаю вашу жизнь невыносимой. – Мэгги окончила свою речь с красным лицом, едва дыша. – Это старое Евангелие… – добавила она. – Слово в слово? – (Я кивнул.) – Откуда вы об этом узнали?