Мэгги просунула руку назад, между рейками ограждения, отделявшего первый ряд мест для публики от стола истца. Я схватил сложенную записку, зажатую у нее в пальцах.
МЫ ОБЛАЖАЛИСЬ.
– С другой стороны, – продолжал судья, – некоторые из наблюдений мистера Борна относительно духовности и божественности кажутся страшно знакомыми. Мистер Борн верит в единого Бога. Мистер Борн считает, что спасение связано с религиозными обрядами. Мистер Борн считает, что контракт между человеком и Богом подразумевает персональную жертву. Все эти концепции вполне знакомы среднему американцу, исповедующему общепринятую религию. – Судья откашлялся. – Одна из причин, почему религия неуместна в зале суда, состоит в том, что это глубоко личное дело. И все же, как это ни странно, некоторые фразы, сказанные мистером Борном, взволновали данный суд. – Судья Хейг повернулся к Шэю. – Я не религиозный человек. Я много лет не посещал службу. Но я все же верю в Бога, хотя и не соблюдаю обряды. У меня такое чувство, что в равной степени достойно в выходные расчистить граблями лужайку пожилого соседа или взобраться на холм, чтобы полюбоваться красотой этой земли, как и петь осанны или пойти к мессе. Другими словами, полагаю, каждый человек находит собственную церковь – и не у всякой из них есть четыре стены. Но то, что я сам выбираю себе веру, не означает, что я несведущ в официальной религии. По сути дела, знания, которые я получил в юности, готовясь к бар-мицва, отзываются во мне даже сейчас.
У меня отвисла челюсть. Судья Хейг – еврей?
– В еврейском мистицизме существует принцип, называемый «тиккун олам», – сказал он. – Буквально это означает «исправление мира». Идея состоит в том, что Бог создал мир, помещая Божественный свет в сосуды. Некоторые из них разбились, и свет рассеялся повсюду. Задача человечества – помочь Богу отыскать и выпустить эти осколки света через добрые дела. Каждый раз, когда мы делаем добро, Бог становится более совершенным, а мы становимся чуть больше похожими на Бога. Насколько я понимаю, Бог обещал верующим Царство Небесное, прося их проявлять любовь и милосердие. Бодхисатва в буддизме обещает дождаться освобождения всех страждущих. И очевидно, даже те давно ушедшие гностики считали, что в каждом из нас есть Божественная искра. Мне кажется, независимо от того, какую религию вы исповедуете, акты доброты делают мир лучше, потому что мы тоже становимся лучше. И наверное, поэтому мистер Борн хочет пожертвовать свое сердце.
В самом деле, какая разница – веришь ты в то, что Иисус говорил словами из Библии или из Евангелия от Фомы? Какая разница – обрел ты Бога в освященной церкви, в тюрьме или даже в себе самом? Может быть, это не важно. Может быть, важно лишь не судить того, кто выбрал иной путь обретения смысла своей жизни.
– Из Акта о религиозном землепользовании и Закона институциализированных лиц от двухтысячного года я выяснил, что Шэй Борн обладает веским религиозным убеждением о необходимости пожертвовать свой орган после смерти, – заявил судья Хейг. – Кроме того, я выяснил, что намерение штата Нью-Гэмпшир осуществить казнь Борна путем смертельной инъекции делает невозможным отправление его религиозного обряда и что власти должны согласиться с альтернативным способом казни через повешение. В таком случае станет возможным донорство органа с медицинской точки зрения. Заседание закрывается, и я жду советников у себя в кабинете.
Поднялся неистовый шум, когда репортеры попытались перехватить адвокатов, пока те не ушли с судьей. Некоторые женщины рыдали, студенты размахивали кулаками, а в задних рядах кто-то запел псалом.
Мэгги перегнулась через ограждение и обняла меня, потом поспешно обняла Шэя.
– Мне надо бежать, – сказала она, и мы с Шэем остались друг против друга.
– Хорошо, – сказал он. – Это хорошо.
Кивнув, я потянулся к нему. Я никогда прежде не обнимал Шэя и удивился тому, как сильно билось его сердце у моей груди, какой теплой была его кожа.
– Вам надо позвонить ей, – сказал он. – Надо сказать девочке.
Как мне было объяснить ему, что Клэр Нилон отказывается от его сердца?
– Да, позвоню, – солгал я, и эти слова запятнали его щеку, как поцелуй Иуды.
Мэгги
Вот погодите – скажу матери, что судья Хейг не католик, как Александр, а иудей. Без сомнения, это вдохновит ее на произнесение речи о том, что, проявив настойчивость, я со временем тоже смогу стать судьей. Должна признаться, мне понравилось его решение – и не только потому, что оно было в пользу моего клиента. Он говорил вдумчиво, беспристрастно, совсем не так, как я ожидала.
– Хорошо, – начал судья Хейг, – сейчас, когда на нас не направлены камеры, поговорим о важных вещах. Мы все знаем, что этот суд не имеет отношения к религии, хотя вы, миз Блум, нашли законный предлог для подачи своих жалоб в суд.
Я в недоумении открыла рот. С вдумчивостью и беспристрастностью покончено. Очевидно, духовность судьи Хейга проявлялась лишь в присутствии нужных людей.
– Ваша честь, я искренне верю в свободу вероисповедания моего клиента…
– Не сомневаюсь, – прервал меня судья. – Но пора вам перестать важничать, чтобы мы могли уладить это дело. – Он повернулся к Гордону Гринлифу. – Штат действительно собирается подать апелляцию на сто двадцать долларов?
– Вероятно, нет, судья, но мне надо проверить.
– В таком случае идите и позвоните, потому что есть родственники, желающие знать, что произойдет и когда. Это понятно?
– Да, судья, – в один голос ответили мы.
Я оставила Гордона в коридоре с сотовым в руке, а сама спустилась к изолятору, где, скорее всего, находился Шэй. С каждым шагом я все больше замедлялась. Что сказать человеку, чью неотвратимую смерть ты ускорила?
Он лежал на металлической скамье в изоляторе, повернувшись лицом к стене.
– Шэй, – позвала я, – вы в порядке?
Он с улыбкой повернулся ко мне:
– Вы это сделали.
Я проглотила комок в горле:
– Угу, похоже на то.
Если я добилась для своего клиента нужного вердикта, тогда почему меня вот-вот вырвет?
– Вы уже сказали ей?
Он говорил о Джун Нилон или Клэр Нилон – и это означало, что у отца Майкла не хватило духу сказать Шэю правду. Я пододвинула стул и села рядом с «клеткой».
– Утром я говорила с Джун, – сказала я. – Она сообщила, что Клэр не собирается воспользоваться твоим сердцем.
– Но врач сказал мне, что мое сердце подходит.
– Дело не в том, Шэй, что она не сможет им воспользоваться, – тихо произнесла я. – Дело в том, что она не хочет.
– Я сделал все, о чем вы говорили! – воскликнул Шэй. – Я сделал то, о чем вы просили!
– Да, это так, – ответила я. – Но это не означает конец. Мы попытаемся выяснить, какие сохранились улики с места преступления и…
– Не я первый с вами заговорил, – перебил меня Шэй. – И я не хочу, чтобы вы что-то для меня делали. Не хочу, чтобы улики пересмотрели. Сколько раз можно это повторять?
– Простите. Только мне… тяжело эксплуатировать ваше предсмертное желание.
Шэй взглянул на меня.
– Никто вас об этом не просил, – без выражения произнес он.
Он был прав. Шэй не просил меня браться за его дело. Я спикировала, как ангел мести, убедив его, что, выполняя свои намерения, я каким-то образом помогу ему сделать то, чего хочет он. И я была права: я привлекла внимание к делам с высшей мерой наказания, я добилась его права быть повешенным. Просто я не предполагала, что победа будет ощущаться почти как поражение.
– Судья сделал возможным донорство органа с вашей стороны. И даже если Клэр Нилон не нуждается в этом, есть тысячи других людей в стране, которые нуждаются.
Шэй опустился на лежанку.
– Да бросьте вы, – пробормотал он. – Это уже не имеет значения.
– Мне жаль, Шэй. Хотелось бы мне знать, почему она передумала.
Он закрыл глаза:
– Вот если бы вы знали, как переиграть назад.
Майкл
Священники привыкают иметь дело со смертью, но от этого не легче. Даже теперь, когда судья решил в пользу повешения, все равно предстояло составить завещание. И делать что-то с телом.
Стоя в приемной тюрьмы с разрешением на посещение Шэя, я слышал доносящийся снаружи шум толпы, которая росла как на дрожжах по мере приближения дня казни Шэя.
– Вы не понимаете! – умоляла какая-то женщина. – Мне надо его увидеть!
– Возьмите номерок, милая, – сказал охранник.
Я выглянул в открытое окно, пытаясь разглядеть лицо женщины, затененное черным шарфом. На ней было длинное темное платье, доходящее до лодыжек. Я метнулся в дверь и встал за шеренгой охранников:
– Грейс?
Она взглянула на меня заплаканными глазами:
– Меня не пускают. Мне надо его увидеть.
Я протянул руку над кордоном охранников и вытащил ее вперед:
– Она со мной.
– Ее нет в списке посетителей Борна.
– Это потому, – сказал я, – что мы идем к начальнику тюрьмы.
Я понятия не имел, как провести в тюрьму человека, данные которого предварительно не проверялись, но решил, что для заключенного-смертника правила будут смягчены. А если нет, я намеревался убедить в этом начальника тюрьмы.
В конечном счете начальник тюрьмы Койн оказался более сговорчивым, чем я предполагал. Он взглянул на водительские права Грейс, позвонил в офис прокурора штата и затем выставил свои условия. Мне не разрешили привести Грейс на ярус, но предложили привести Шэя в наручниках в переговорную комнату.
– Я не намерен позволить вам снова сделать это, – предупредил Койн, но это едва ли имело значение.
Мы оба знали, что у Шэя нет времени.
У Грейс дрожали руки, когда она выворачивала карманы перед металлоискателем. Мы молча прошли за офицером в комнату переговоров, но едва дверь закрылась и мы остались одни, как она заговорила:
– Я хотела прийти на суд. Я даже приехала туда, просто не могла выйти из машины… А если он не захочет меня видеть?
– Не знаю, в каком он будет настроении, – честно признался я. – Он выиграл это дело, но мать реципиента сердца больше не соглашается, чтобы он был донором. Не знаю, ска