– Для защиты сердца и других органов мы его интубируем. После этого я проведу перфузию мозга для подтверждения смерти мозга, и мы заберем тело из тюрьмы.
– После того как группа следователей по уголовным делам подтвердит факт казни, тело будет направлено к судмедэкспертам. Их белый микроавтобус без опознавательных знаков будет стоять за шатром, – пояснил начальник тюрьмы. – Они доставят тело в больницу.
Я заметил, что начальник тюрьмы тоже не произнес вслух фамилию врача.
– Остальные посетители выйдут через передний вход шатра, – сообщил Койн, указывая на откидной полог и впервые заметив меня.
Все находящиеся на помосте виселицы люди уставились на меня. Я встретился взглядом с Кристианом Галлахером, и тот незаметно кивнул. Начальник тюрьмы прищурился и, узнав меня, вздохнул:
– Я не могу впустить вас сюда, отец.
Не дожидаясь, пока меня выведут охранники, я выскользнул из шатра и вернулся в здание, где Шэй и сейчас ждал своей смерти.
В ту ночь Шэя перевели в шатер для казни. Там соорудили отдельную камеру, находящуюся под постоянным наблюдением. Поначалу казалось, что это обычная камера, но через два часа его пребывания в ней температура начала стремительно понижаться. Шэй все время дрожал, хотя был укрыт кипой одеял.
– Термометр показывает шестьдесят шесть градусов[24], – сказал охранник, щелкнув по нему пальцами. – Май на дворе, елки-палки.
– И вы чувствуете, что сейчас шестьдесят шесть градусов? – спросил я.
У меня онемели пальцы на ногах. С нижней перекладины моего табурета свисала сосулька.
– Можно принести обогреватель? Еще одно одеяло?
Температура продолжала падать. Я надел куртку и застегнул доверху на молнию. Тело Шэя сотрясала дрожь, губы посинели. Металлическая дверь камеры покрылась затейливыми узорами изморози.
– Вне здания на десять градусов теплее, – заметил офицер. – Ничего не понимаю. – Он дул себе на руки, в воздухе повисло облачко пара от его дыхания. – Я могу вызвать техпомощь.
– Пропустите меня в камеру, – попросил я.
Охранник с удивлением уставился на меня:
– Не могу.
– Почему? Меня дважды обыскивали. Рядом со мной нет других заключенных. И здесь находитесь вы. Это все равно что встречаться в комнате переговоров, разве нет?
– За это меня могут уволить…
– Я скажу начальнику, что это моя идея, и буду осторожен. Я священник. Неужели я стал бы вам лгать?
Покачав головой, он отпер дверь громадным ключом. Я вошел в камеру и услышал, как щелкнул замок, когда меня заперли в мирке Шэя размером шесть на шесть футов. Стуча зубами, Шэй взглянул на меня.
– Почему… так… холодно? – прошептал он.
Я покачал головой:
– Старайся не думать об этом.
Старайся не думать, что в этой крошечной камере температура ниже нуля. Старайся не думать, что эта камера соединяется с виселицей, на которой ты завтра будешь болтаться. Старайся не думать о море лиц, которое увидишь, когда будешь стоять там, наверху, о том, что скажешь, когда тебя попросят, о том, что сердце у тебя так сильно бьется от страха, что ты не услышишь собственные слова. Старайся не думать о том, что несколько минут спустя, когда ты умрешь, это самое сердце вынут из твоей груди.
Незадолго до этого приходила медсестра Алма, чтобы предложить Шэю валиум. Он отказался, а теперь я пожалел, что не взял для него пилюлю.
Через несколько минут Шэй перестал так сильно трястись, а лишь время от времени вздрагивал.
– Я не хочу здесь плакать, – признался он. – Не хочу выглядеть слабым.
– Ты уже одиннадцать лет ждешь исполнения смертного приговора. Ты боролся – и выиграл право умереть на своих условиях. Даже если тебе придется завтра туда ползти, ни один человек не посчитает тебя слабым.
– Они все еще там?
Под «ними» он подразумевал толпу людей. Люди по-прежнему были там – и они прибывали, заполняя съезды с шоссе 93 на Конкорд. В конечном счете не имело значения, действительно Шэй мессия или просто хороший шоумен. Имело значение то, что всем этим людям надо было во что-то верить.
Шэй повернулся ко мне:
– Хочу, чтобы вы оказали мне услугу.
– Все, что угодно.
– Позаботьтесь о Грейс.
Я предполагал, что он попросит об этом: смерть связывает людей вместе, как любое другое сильное эмоциональное переживание – рождение, вооруженное ограбление, женитьба, развод. Я навсегда буду связан с вовлеченными в это сторонами.
– Конечно.
– И я хочу, чтобы вы забрали себе мои вещи.
Я не представлял себе, что он подразумевает. Возможно, его плотницкие инструменты?
– С радостью, – сказал я и подтянул одеяло повыше. – Шэй, о твоих похоронах…
– Право, это не важно.
Я попытался обеспечить ему место на кладбище церкви Святой Екатерины, но гражданский комитет выступил против. Они не хотели, чтобы убийца упокоился рядом с их близкими. Частные участки и похороны стоили тысячи долларов – таких денег ни у Грейс, ни у Мэгги, ни у меня не было. Заключенный, которого не могли похоронить родственники, будет похоронен на крошечном кладбище за тюрьмой, и на могильном камне будет указан лишь его номер в исправительном учреждении, а не имя.
– Три дня, – зевнув, произнес Шэй.
– Три дня?
Он улыбнулся мне, и впервые за несколько часов я почувствовал, что согреваюсь.
– Через три дня я вернусь.
В девять часов утра в день казни Шэя из кухни ему принесли поднос. Где-то среди ночи холод отступил, и вместе с тем разрушился цемент, залитый в основание временной камеры. Сквозь пол проросли пучки травы из внутреннего двора, по металлической двери камеры поползли вьющиеся побеги. Шэй снял ботинки и носки и, широко улыбаясь, принялся разгуливать босиком по свежей траве.
Я вернулся на свой табурет за дверью, чтобы не навлечь неприятности на охранника, надзирающего за Шэем, но сержант, принесший Шэю еду, сразу же насторожился:
– Кто принес сюда растения?
– Никто, – ответил охранник. – Они просто выросли здесь за ночь.
– Я доложу начальнику тюрьмы, – нахмурился сержант.
– Ага, давай, – согласился охранник. – Наверняка ему сейчас не о чем больше думать.
Услышав эту остроту, мы с Шэем переглянулись и заулыбались. Сержант ушел, и охранник передал Шэю поднос через люк. Шэй одну за другой открывал крышки.
Шоколадное печенье. Корн-доги. Куриные наггетсы.
Сладко-соленый попкорн и сладкая вата, сморы.
Картофель фри в виде спиралек, мороженое, украшенное коктейльными вишнями. Тосты с сахарной пудрой. Огромный стакан газировки.
Одному человеку столько не съесть. И все это можно купить на деревенской ярмарке. Такую еду помнишь с самого детства.
Если, в отличие от Шэя, у вас было детство.
– Одно время я работал на ферме, – рассеянно произнес Шэй. – Я участвовал в строительстве коровника с деревянным каркасом. Однажды я видел, как один парень вывалил своим бычкам целый мешок зерна посреди пастбища, вместо того чтобы давать порциями. Я подумал, как это круто – как Рождество для них! – пока не увидел подъехавший грузовик мясника. Парень дал им столько, сколько они могли съесть, потому что к тому времени это уже не имело значения.
Шэй свернул картофель фри, который держал в пальцах, и положил обратно на тарелку.
– Угощайтесь, – предложил он мне.
Я покачал головой.
– Угу, – тихо поддакнул он. – Кажется, я тоже не так голоден.
Казнь Шэя была назначена на десять часов утра. Прежде смертные приговоры приводились в исполнение в полночь, но теперь это считают излишне таинственным, а потому казнь назначается на любое время. Родным заключенного позволяется прийти за три часа до казни, хотя в данном случае это не имело значения, поскольку Шэй велел Грейс не приходить. Адвокату по делу и духовному наставнику разрешалось находиться в камере, но они должны были покинуть ее за сорок пять минут до начала казни.
После этого Шэй останется один, если не считать охраняющего его офицера.
Когда поднос с завтраком унесли, у Шэя случился приступ диареи. Мы с офицером отвернулись, чтобы не смущать его, и сделали вид, что ничего не произошло. Вскоре после этого пришла Мэгги. У нее были красные глаза, которые она поминутно вытирала мятой бумажной салфеткой.
– Я тебе кое-что принесла, – сказала она, но потом увидела заросшую зеленью камеру. – Что это?
– Глобальное потепление, – ответил я.
– Что ж, мой подарок оказался излишним.
Мэгги вывернула карманы, набитые травой, дикой морковью, венериным башмачком, лютиками.
Но она все же пропихнула растения через металлические ячейки двери.
– Спасибо, Мэгги.
– Ради бога, Шэй, не благодари меня! Я бы хотела, чтобы это закончилось не так. – Помолчав, Мэгги добавила: – А если я…
– Нет! – перебил ее Шэй. – Все почти закончилось, и вы можете продолжать спасать людей, которые хотят быть спасенными. Со мной все в порядке, правда. Я готов.
Мэгги открыла было рот, но передумала, сжала губы и, покачав головой, произнесла:
– Я встану так, чтобы ты меня видел.
Шэй сглотнул и тихо сказал:
– Хорошо.
– Не могу сейчас остаться. Хочу убедиться в том, что начальник тюрьмы поговорил с больницей, и чтобы все прошло как предполагается.
Шэй кивнул:
– Мэгги, пообещаешь мне кое-что?
– Конечно, Шэй.
Он уперся лбом в металлическую дверь:
– Не забывай меня.
– Ни за что! – откликнулась Мэгги, прижавшись губами к двери, словно посылая Шэю прощальный поцелуй.
Мы оказались одни; оставалось полчаса.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Гм… – промычал Шэй. – Лучше не бывает.
– Да уж, глупый вопрос. Хочешь поговорить? Помолиться? Побыть одному?
– Нет, – быстро произнес Шэй. – Не это.
– Могу я что-то еще для тебя сделать?
– Угу, – ответил он. – Расскажите снова о ней.
Я помедлил.
– Она на игровой площадке, – начал я, – качается на качелях. Когда она поднимается вверх, думая, что заденет кроссовками облако, то соскакивает с качелей, боясь, что сейчас улетит.