Космология: представления о мире
Приступая к рассмотрению вопросов о том, как выглядели в понимании Беды сюжеты, связанные с «устройством» мира — космоса, земли, времени, следует отметить черту, немаловажную для изучения трудов англо-саксонского автора. Позиция Беды в вопросах вероучения и церкви была ортодоксальной. Для него оригинальность скорее ассоциировалась бы с ересью, как новшество, добавленное к канону. Когда речь идет о своеобразии взглядов англо-саксонского ученого, под этим словом подразумевается его выбор такого авторитета, такой точки зрения, которая реже других встречается в трудах других писателей, которые он читал. Как уже отмечалось, он стремился подчеркнуть свое согласие с суждениями отцов Церкви. Некоторая вариативность допускалась Бедой в повествовании об устройстве мира, поскольку на эту тему даже самыми авторитетными писателями высказывались разные мнения и были оставлены лакуны для поиска ответов на вопросы.
Представления о мире Беды имеет смысл рассматривать в широком контексте сочинений христианских авторов. Он извлекал важные для себя идеи из других трудов; эти положения осмысливались, «переживались», превращались в свои. Попытаемся выделить характерные для Беды воззрения на устройство мира, понять, каким образом в его работах соединялись представления, почерпнутые из книг и из обыденной жизни.
Беда подробно рассматривал космологические сюжеты в трактатах «О природе вещей» и «Об исчислении времен», а также в первых главах комментариев на «Шестоднев». Работая над своими сочинениями, он опирался на толкования к «Бытию» Августина, Амвросия Медиоланского и Василия Великого[307], на книги «Естественной истории» Плиния, «Сатурналии» Макробия, сочинение «О природе вещей» и «Этимологии» Исидора Севильского[308].
Космологические трактаты Беды и его теологические комментарии обычно прочитываются порознь, как если бы их принадлежность разным жанрам была столь же очевидна для их автора, как для читателя Новейшего времени, который установил правила этих жанров и границы между ними. Взаимную «непроницаемость» сочинений, в которых Беда выступает в роли «ученого» «богослова», хорошо иллюстрирует следующее высказывание О.А. Добиаш-Рождественской: «...есть какая-то не поддающаяся ближайшему определению связь между его «De rerum natura» и его комментариями на Библию»[309].
При всей относительности такого разграничения его непросто избежать. Даже если содержание трудов пересекается, как это происходит в случае с первыми главами «Шестоднева» и «О природе вещей» Беды, остается очевидной разная форма этих сочинений; отличаются исследовательские процедуры, которые использовал автор, и подходы к анализу материала.
В раннесредневековом знании многие идеи об устройстве мира были заимствованы из сочинений греческих и римских авторов; ряд положений, восходивших к учениям философов-"язычников», сделался нормой для христианского мировоззрения. Теории, их обоснования, сведения из области астрономии, географии были важны для создания основ христианской космологии; потребность их «присвоения» и нового культурного осмысления была связана с тем, что в Писании содержался минимум подробностей о «природе вещей». Во времена Беды Достопочтенного большинство идей античных авторов воспринималось не из их трудов, а из книг отцов Церкви. Немалую роль здесь сыграли работы Блаженного Августина, в которых была представлена его рефлексия по поводу различных философских систем и, в особенности, неоплатонизма[310]. Рассуждения Августина, как правило, упрощались при пересказе. Это видно и на примере сочинений Беды. За словами из трактатов Гиппонского епископа, которые часто приводил англо-саксонский монах, угадываются менее глубокие смыслы, что можно связать с утратой самого контекста философской нехристианской литературы, в которую были включены труды Августина[311].
Основные представления о строении мира христианским авторам давали первые стихи Книги Бытия; отрывочные сведения на этот счет содержались в других Книгах Ветхого Завета и Псалмах. Но христианская картина мира по Библии была незавершенной и достаточно противоречивой. Так, Земля была представлена в виде плоского круга, утвержденного на водах, или неподвижно висящего в воздухе; форма неба повторяла очертания либо скинии, либо сферы; к небесному своду были прикреплены светила. Повествование о Сотворении мира вызывало ряд вопросов, и немало комментариев раннехристианских авторов посвящалось их специальному истолкованию, доказательству внутренней согласованности и стройности, присущей тексту Библии[312].
Мнения, высказываемые христианскими авторами в таких работах, отличались значительным разнообразием. Это видно на примере сочинений Блаженного Августина «О Книге Бытия, буквально, в двенадцати книгах» и «О Книге Бытия против манихеев, в двух книгах», где рассматривались различные точки зрения христианских писателей и давались варианты ответов на сложные вопросы, которые могли прийти на ум противникам веры[313].
В этих произведениях не было однозначных утверждений. Августин предлагал читателю выбрать ответы, представляющийся более правильным, из нескольких возможных, не возражавших смыслу Библии, указывая на множественность вариантов толкования как на принцип построения текста Послания. «...многосторонне изъяснил Книгу Бытия и относительно слов, для украшения нашей мысли поставленных в неясном значении, привел различные мнения, не утверждая безрассудно чего-нибудь одного с предубеждением к другому, может быть лучшему объяснению, чтобы каждый по собственной мерке выбирал то, что может взять, а в том, где понять не может, пусть оставляет честь за Писанием Божиим, а за собою страх»[314].
Беде Достопочтенному, который рассказывал о сотворении мира и о порядке, положенном свыше творению, в «Шестодневе» и трактате «О природе вещей», приходилось определять для себя предпочтительную точку зрения из приведенных в его источниках, а иногда и дополнять их собственными соображениями. Как отмечал сам Беда, «поскольку эти труды поистине столь изобильны и столь древние, что едва ли можно добавить что-то иное, кроме как [то, что извлечено] из этих богатых томов;... со всех их, как с прекраснейшего обильно цветущего райского луга, мы собрали то, что, как кажется, удовлетворяет потребности слабых»[315]. Работы, на которые он опирался при составлении своих трудов, — две упомянутые книги Августина, беседа Василия Великого на сотворение мира, в латинском переводе Евстафия[316], комментарии на «Шестоднев» Амвросия Медиоланского, «О природе вещей» и главы из «Этимологий» Исидора Севильского, — различались по методу истолкования, по выбору тем, нуждавшихся в объяснении, по аргументации и, нередко, по самим утверждениям.
Буквальное толкование, важное для указанных работ англо-саксонского автора, в той или иной степени присутствовало во всех этих источниках. Сочинения Августина были ориентированы не только на то, чтобы объяснить «темные» места первых стихов Библии, но и продемонстрировать глубину и обоснованность священного текста. По словам автора, когда язычники «замечают, что кто-либо из числа христиан заблуждается относительно предмета хорошо им известного», или «что эти писания сообщают ложные понятия даже по таким предметам, которые сами они могли узнать путем опыта и при помощи несомненных цифр»[317], то тем самым подрывается доверие к самым существенным догматам вероучения. Отсюда проистекала необходимость доказательства правильности всех утверждений Библии о порядке творения мира. Многие вопросы были интерпретированы Августином в стиле близком к рассуждениям платоников[318] (например, понимание Провидения, соотношения времени и вечности, положения об умственном и духовном свете и т.д.); значительная часть стихов трактовалась аллегорически. Комментарии Василия Великого и Амвросия Медиоланского по форме больше соответствовали проповеди. Для рассмотрения «естественных» вопросов в «Шестодневе» Василия использовались сочинения Платона и Аристотеля[319]; в обоих сочинениях сочетались аллегорическое и моральное истолкования, раскрывался духовный смысл «событий» творения.
Важным источником для Беды были главы из «Этимологий», «О природе вещей» Исидора, что прослеживается при сопоставлении этих текстов. У Исидора подробно описывались «составляющие» тварного мира; из его сочинений Беда мог познакомиться еще с одним методом прочтения «книги» природы — этимологическим (впрочем, сам он его никогда не использовал). Сущность и свойства ряда явлений и вещей объяснялись из этимологии обозначавших их слов[320]. Много места Исидор отводил символической интерпретации (например. Солнце как символ Христа, Луна как знак Церкви, и т.п.); одному и тому же предмету могли соответствовать разные значения и смыслы. В его толкованиях по каждому вопросу приводилось несколько высказываний христианских и античных писателей, нередко противоречивших друг другу. Внимание этого автора привлекала и останавливала красота слова в поэтической речи; высказывания поэтов могли быть для Исидора не менее авторитетным подтверждением какой-либо мысли, чем суждения философов[321].
Среди сочинений, из которых Беда заимствовал немало познаний из сферы астрономии и географии, следует особо выделить вторую книгу «Естественной истории» Плиния. При настороженном отношении англосаксонского монаха к античной литературе он не только воспроизводил фрагменты из этого произведения и прямо ссылался на Плиния, но иногда считал его мнение более верным, чем точки зрения христианских писателей. В своих библейских комментариях Беда мог использовать выдержки из книг Плиния в качестве «свидетельства» и разъяснения реалий, содержащихся в Св. Писании[322]. Подобное отношение к «Естественной истории» можно отчасти объяснять тем, что в огромном компилятивном перечне сведений не была отчетливо выражена собственная философская система, которая могла бы нанести ущерб христианскому учению. Кроме того, похоже, что сам тон, стиль изложения и метод Плиния, как «премудрого исследователя вопросов, касающихся природы»[323], отвечали представлениям Беды о том, как должно выглядеть сочинение, дававшее суммарные сведения о мироздании.
Отталкиваясь от этих сочинений, Беда выстроил собственную завершенную и обоснованную картину. Рассмотрим ее более подробно, выделим некоторые характерные черты подхода англо-саксонского автора к тем сюжетам, которые он описывал.
При очевидной включенности сочинений Беды в контекст знания, переданного предшественниками, подход англо-саксонского монаха к вопросам космологии достаточно необычен для раннего Средневековья. В то время, когда компиляция была основным методом составления ученых текстов. Беда не механически переносил блоки текста из работ Исидора или Августина в свои трактаты, но предпочитал писать самостоятельно, — выстраивать свою композицию и логику текста, цитировать и осмыслять прочитанное, сопоставлять разные трактовки того или иного вопроса, давать собственную интерпретацию и подкреплять ее аргументами. Эти особенности космологических сочинений Беды свидетельствуют о своеобразии его восприятия «естественнонаучных» тем и вопросов, делают его метод не только описательным, но и исследовательским. Отметим, что англо-саксонский автор похожим образом работал и с историческим материалом, выстраивая свой нарратив о прошлом[324].
В трудах Беды обращает на себя внимание характерная черта — умение видеть целое и достигать эффекта целостности, представлять предмет своего повествования как нечто единое, монолитное, без бросавшихся в глаза пропусков и выпадавших из общего ряда вещей, вне зависимости от того, шла ли речь о грамматике, истории, или космологии. Кажется, что обязательным требованием для Беды должна была быть внутренняя непротиворечивость того, что он писал. У Исидора Севильского перечень разных несогласующихся мнений, множественность высказываний и красота формы, в которую они были облечены, составляли достаточный противовес незнанию, создавали свое пространство, в котором автор чувствовал себя уверенно[325]. Трактатам Беды был свойственен иной принцип построения: нахождение согласия между отличавшимися суждениями, в случае важности нескольких противоречивших друг другу положений (например, отдельных мест из Писания) их сведение воедино с помощью логической аргументации или «здравого смысла».
Так, трактат «О природе вещей» начинался с разрешения в одном периоде нескольких сложных для согласования положений о порядке творения. «Божественная деятельность, которая сотворила мир и управляет им, может быть разделена и рассмотрена с четырех точек зрения. Во-первых, мир сей в замысле Слова Божьего не создан, а существует вечно: по свидетельству апостола. Бог предназначил нас для царства до начала времен этого мира. Во-вторых, элементы мира были сотворены в бесформенной материи все вместе, ведь [Бог], живущий вечно, создал все одновременно. В-третьих, эта материя в соответствии с природой одновременно созданных [элементов] не сразу преобразовалась в небо и землю, но постепенно, за шесть дней. В четвертых, все те семена и первопричины [вещей], что были сотворены тогда, продолжают [развиваться] естественным образом на протяжении всего времени, в какое существует мир, так что вплоть до сего дня продолжается деятельность Отца и Сына, до сих пор кормит Бог птиц и одевает лилии»[326].
Здесь Беда привел несколько трудных для понимания положений из Библии и через их согласование попытался устранить возможные недоумения и вопросы. Сложным было объяснение самого акта Творения. Возможно также, что Беда считал необходимым установить отношение к постулату о вечности космоса, который утверждался в античной литературе и, в частности, был поддержан Плинием.
Если Бог вечен, и если время сотворено, то, как могла появиться новая идея у Бога; значило ли это, что по отношению к Богу существовало некое «начало» и, как следствие, «конец»? что происходило до создания мира? как сочетать представления о его одновременном и шестидневном творении? По поводу этих вопросов многое было написано отцами Церкви[327]; лаконичная фраза на этот счет Беды соединяла высказанные в разных произведениях суждения в целостное утверждение, которое можно было адресовать людям, открывавшим для себя христианское учение.
При чтении сочинений Беды складывается впечатление, что для него было важно иметь ясное и отчетливое (хотя и не обязательно простое) представление о «реальном» устройстве мира, о «природе вещей», и сообщить его своим ученикам. Вопросы о причинах того или иного космического явления или о деталях построения универсума интересовали авторов, которых читал сам Беда, нередко в значительно меньшей мере. Для сравнения можно привести высказывания Блаженного Августина, который рассматривал изучение составляющих эмпирического тварного мира как нечто второстепенное по сравнению с самой верой, со спасением души: «...Какое, в самом деле, мне дело, со всех ли сторон небо, как шар, окружает землю, занимающую центральное место, или покрывает ее с одной верхней стороны как круг?» Но для того, чтобы кто-либо не счел ненужными и все остальные слова Писания «надо сказать вообще, что авторы наши имели правильное познание о фигуре неба, но Духу Божию, который говорил через них, не угодно было, чтобы они учили людей о подобных, бесполезных для спасения предметах»[328].
Возможно, нежелание Августина вдаваться в споры и уходить от главного было связано с опасением, что большая доказательность философских нехристианских систем в таких сюжетах могла вызвать сомнения в состоятельности всего учения Библии. Показательным является следующее рассуждение о движении или неподвижности неба: «...входить в рассмотрение подобных вопросов у меня теперь нет времени, да и не должно быть и у тех, которых мы должны наставить в видах собственного их спасения и потребной пользы нашей святой церкви. Пусть только знают они, что как название тверди не ведет нас необходимо к мысли, что небо стоит неподвижно, ...так, с другой стороны, и движение светил не мешает нам признать неподвижность неба, если только истина убедит нас, что оно стоит неподвижно»[329].
Для Беды Достопочтенного такого рода вопросы имели большую значимость. Англо-саксонский автор обладал определенным вкусом к подробному и внимательному изучению «механики» мироздания — по каким апсидам вращались планенты, от чего изменялся их цвет, какова была природа и особенности морских приливов, чем вызывались затмения светил, где пролегали пояса земли...
Для Беды было важным попытаться понять ту сторону Божественных творений, которая была явлена и открыта Богом для человеческого познания. Изучение каждой вещи демонстрировало неизмеримую высшую мудрость, попечение о благе всего живущего, и таким образом человек возносил хвалу Творцу, обретая в созерцании гармонии созданий радость и надежду. Отметим, что в трактатах Беды отсутствовала апелляция к тайне, непостижимости мироздания, — аргумент, часто встречавшийся в трудах, на которые он опирался. Так, например, воспроизводя слова Амвросия Медиоланского о невозможности установить, какова форма земли, Исидор писал: «этого никому из смертных нельзя знать, ни нам не позволено разбирать, ни кому-нибудь еще испытывать столь великое совершенство Божественного искусства, в то время как останется неизменным, что земля пребывает незыблемой по закону могущества Божьего, либо на водах, либо на облаках. «Кто же, — говорил Соломон, — в силах описать Его деяния, или кто познает Его величие?» Поэтому то, что сокрыто от природы смертных, надлежит предоставить Божественной власти»[330].
У Беды можно увидеть обоснование другого рода: «Все это известно и, будучи вычерчено циркулем, становится совершенно очевидным»[331]. Это не значило, что его рассуждения опирались в основном на опыт, или были чересчур смелы. Из благочестия и любви к Богу следовало, что неверное представление о Его деяниях не могло служить славе Создателя. Здравый смысл в согласии с верой позволял Беде во всех вещах усматривать обращение Бога к своим творениям, находить знаки Его постоянного присутствия в мире и стремиться прочитывать эти свидетельства должным образом.
Толкование Беды в трактатах об устройстве универсума было чаще всего буквальным и «материальным». При этом необходимо обратить внимание на то, что символическое объяснение также использовалось англо-саксонским автором и было привычным для него ходом рассуждения, но в изучаемых сочинениях он практически не обращался к нему. Символическая интерпретация составляла важную черту мышления человека в средневековой христианской культуре и определяла принцип видения мира: если каждое явление могло быть понято не само по себе, а как воплощение или отражение духовного смысла, как символ трансцендентного, то природу можно было читать как книгу, как священный текст, применяя к ней те же методы, что и к прочтению Писания. Показательным примером аллегорического «прочтения» явлений природного мира в соответствии со смыслами фрагментов из текста Библии могут являться рассуждения Рабана Мавра; в его сочинениях значения и общий контекст фраз Писания проливали свет на сокровенную суть вещей, давали ключ к их пониманию[332].
Моральное истолкование, столь часто применявшееся Бедой в других произведениях, также почти отсутствовало в трактатах. В лаконичном учебнике Беда пытался изложить сложные вещи как можно более просто. Беда приводил буквальную интерпретацию (конкретные сведения о том, что представляла собой та или иная вещь с точки зрения того, какой ее сотворил Господь), отделяя ее от других видов прочтения, которые, в свою очередь, содержались в проповедях или комментариях на Библию.
Согласно общехристианским представлениям мир был создан из ничто за шесть дней и вместе с ним было сотворено время. Слово, обозначающее мир в латинском языке — saeculum — отражало его бренность, принадлежность к исторгнутому из вечности преходящему земному веку.
В первый день, писал Беда, были созданы небо, земля, воздух, вода и ангелы, а затем и свет. На вопрос, что понималось в Библии под последним, христианские писатели давали различные ответы. Для Августина, при допущении мысли о сотворении физического света, предпочтительнее была идея о свете духовном. Беда трактовал этот сюжет в более «материальном» ключе, как сотворение некоего небесного тела, источника света, вращавшегося вокруг земли[333]. Во второй день была создана «твердь посреди вод; на третий — образ моря и земли вместе со всем тем, что в земле укоренено»[334]. Под твердью подразумевалось видимое небо, твердая оболочка, разграничивавшая воды над и под нею.
Нижние воды были собраны в единый массив — море, отделившееся от земли. На четвертый день, как считал Беда, из света первого дня на небе были сотворены светила, «на пятый день — морские рыбы и птицы; на шестой — все прочие земные животные и человек, плоть которого была создана из земли, а душа из ничего»[335].
Следуя «Естественной истории» Беда писал, что вселенная (universitas) имела форму «абсолютного шара»[336]. Она включала небо и землю, причем последняя неподвижно висела «в середине и в самом низу мира», а вся вселенная вращалась вокруг нее с большой скоростью[337]. Представление о центре как о низе и периферии как верхе восходило к аристотелевской космологии[338]. В целом идеи, высказанные Бедой, совпадали с тем, что писал о вселенной Плиний. Для него также космос был Божественным по происхождению, вечным (в интерпретации Беды — вечным в Божественном плане), шарообразным[339].
Англо-саксонский автор полгал, что сама земля имела форму шара, а не плоского круга. Хотя эта идея разделялась в греческой и римской философии, в христианском мире ей противоречили утверждения Библии о земле как о диске, или о прямоугольнике, повторявшем вместе с небесами очертания шатра[340]. У исследователей нет единого мнения о том, какую трактовку этого вопроса предпочитал Августин или Исидор Севильский: авторам скорее было свойственно уклоняться от определенного суждения. Чаще в их работах затрагивалась тема местоположения земли, но и здесь, прежде всего, перечислялись очевидные противоречия.
Высказывания Исидора на этот счет достаточно характерны для раннесредневековых писателей: «Однакоже, поддерживается ли она густотой воздуха, либо висит на воде (ибо написано: «Утвердил землю на водах»)? или каким образом мягкий воздух способен выдержать такую земную тяжесть? или если на водах плавает столь огромный вес, как он не потонет и почему сохраняет равновесие и не переворачивается на другую сторону?»[341].
Беда, в свою очередь, писал "о том, что земля подобна шару»[342] и аргументировал эту точку зрения. Свои доказательства он заимствовал у Плиния[343]: именно из-за этой формы жители северного и южного полушарий всегда видели разные созвездия; «наши созвездия не видны другим — мешает земной шар. Троглодит[344] и сосед его Египтянин никогда не видят Семизвездия, зато Италия не знает Канопа»[345]. Это положение подтверждалось также изменением протяженности дня в разных частях земли.
Авторитет Беды в христианской интеллектуальной культуре был весьма велик; трактат «О Природе вещей» сохранился в более чем в ста тридцати манускриптах, эту работу читали и в Британии, и на континенте. После Беды идея о шарообразности земли редко оспаривалась в христианской литературе[346].
Большое значение для системы рассуждений англо-саксонского автора имело знакомство с аристотелевской теорией о положении элементов. Примерное изложение этого учения содержалось в трудах Августина, логике этой же теории следовал Плиний[347]. В работах Беды говорилось, что все в мире состояло из четырех элементов, которые были расположены в зависимости от их тяжести. Стремление элементов занять свое место порождало движение. Так, огонь, как самый легкий элемент, устремлялся вверх; из него состояло верхнее, огненное небо, им же светили звезды. Ниже находились воздух, вода и, наконец, земля. Ее устойчивость, согласно Беде, происходила от той же причины; самому тяжелому элементу «земля» было отведено свое, присущее только ей место в мироздании[348]. Хотя Августин достаточно подробно описывал «поведение» каждого элемента, но англо-саксонский монах «говорил» словами Плиния, цитируя «Естественную историю»: «место огню есть только в огне, водам только в воде, дух помещен лишь в самом себе». Беда добавлял, что земля таким же образом могла пребывать только в себе и висела, не опираясь ни на что, и «ее облачение, подобно паллию, — бездна»[349].
Эта мысль не совпадала с текстом псалма: «утвердил землю на водах»[350], но Беда разрешал это противоречие, указывая на взаимную связанность и необходимость элементов. Сухая земля рассыпалась бы, если бы ее не соединяли воды, пронизывая землю изнутри и опоясывая «снаружи, сверху, снизу, охватывая ее потоками, как оковами, и вырываясь иногда наружу даже на вершинах высочайших гор»[351].
Вода, в соответствии с Писанием[352], находилась и над твердью, над «нашим небом... которое, ...основано посреди вод»[353]. Средневековые христианские авторы по-разному объясняли ее состояние и назначение. По логике одних, воды предназначались для нового потопа. Другие были склонны считать библейскую фразу аллегорией, понимать под ними ангелов[354]. Блаженный Августин ссылался на распространенную в его время точку зрения, что существование вод подтверждало медленное вращение самой высокой планеты — Сатурна: «потому она и медленна, что ближе других расположена к холодным водам»[355].
Возникал и такой вопрос: если небо вращалось вокруг земли, почему на нем удерживалось столько жидкости? В качестве одной из гипотез, Исидор Севильский говорил о том, что она могла проливаться на землю в виде дождей[356]. В другом месте у него же, со ссылкой на Амвросия, шла речь о том, что Творец мог сделать воды подобными льду[357]. К этой теории присоединялся и Беда. По его разумению, над твердью находились воды в кристаллическом состоянии[358], и они были необходимы для того, чтобы охлаждать светила, состоящие из огня и раскаляющиеся от вращения: «огненную природу этого неба Бог смягчил оледеневшими водами, чтобы оно не воспламенило нижележащие элементы»[359].
Беда различал нижнее и верхнее небеса. Первое, телесное, удаленное от любого места земли на одинаковое расстояние, ежедневно обращалось с огромной скоростью; вместе с «прикрепленными» звездами мир двигался в левую сторону. По утверждению античных писателей, которых Беда избегал называть и именовал обобщенно «мудрецами», небесный свод обрушился бы от этого движения, если бы навстречу ему, направо, не вращались бы «блуждающие» звезды[360]. Верхнее, духовное небо было отделено от телесного особой границей и водами и являлось местопребыванием ангельских сил. Ангелы, как писал Беда, нисходя к людям, «облекаются в эфирные тела, так что даже пищу могут вкушать подобно человеку, а возвращаясь назад, сбрасывают их»[361]. Падшие духи, низвергнутые с высоты, обречены «мучаться ожиданием Судного Дня» в воздухе, где «летают птицы и облака»; являясь человеку они «одевают воздушные тела, соответствующие достоинству каждого»[362]. Граница между воздухом и эфиром проходила по орбите Луны; «говорят, что недалеко отсюда находится вершина Олимпа»[363].
В соответствии с представлениями Платона и Аристотеля, светила двигались по орбитам — частям неба, на которых они были зафиксированы. В сочинениях Беды производились расчеты времени обращения планет, их апсид. Англо-саксонский монах углублялся в достаточно сложные вопросы, подтверждая выводы примерами, вычислениями, ссылками на мнения «древних» писателей. В ряду прочего, Беда подтверждал положение, восходящее к теории Птолемея, о том, что планеты кроме обращения вокруг земли, двигались вокруг какого-то иного, собственного центра, по эпициклам[364]. Беда подробно рассказывал о природе лунных затмений и фаз и, по словам исследователей, его суждения на этот счет в целом не опровергаются современными научными теориями[365].
Большое внимание в работах Беды уделялось астрономии. Этот предмет имел особое значение в системе христианского знания. Он был связан с практическими потребностями — ведением календаря, установлением сроков церковных праздников, своеобразного общего «ритма» для католической церкви. В области астрономии христианская культура переняла многие идеи из античной философии, с использованием которых в раннее Средневековье сложилась картина «христианского космоса» и устройства мира[366]. Не последнюю роль в этом сыграли труды англо-саксонского писателя. «При папе Сильвестре II на рубеже X-XI вв. космология Беды Достопочтенного получила официальное признание церкви»[367].
В своих работах Беда обычно подчеркивал, что сложные явления были обусловлены разными причинами, но все они подчинялись главной — Творцу. Всему было отведено свое «естественное место», все совершалось «естественным образом» из сотворенных Богом «семян и первопричин вещей»[368]. Творениям был придан определенный порядок, положены общие нерушимые «правила». Имея представление о них можно было объяснить происхождение ряда повседневных и необычных явлений в природе.
Все живые и неживые тела состояли из четырех элементов, которые обладали известными различиями и единством. Каждому из них соответствовал ограниченный и устойчивый набор качеств. Благодаря этим признакам они могли смешиваться друг с другом в некоторой последовательности, давая начало вещам. Похожие рассуждения встречаются почти во всех сочинениях, которые использовал Беда для написания своих трактатов.
«Сухая и холодная земля смешивается с холодной водой, а вода, холодная и влажная, — с влажным воздухом; затем влажный и горячий воздух — с горячим огнем, а горячий и сухой огонь соединяется с сухою землей»[369]. Вследствие этого, одни элементы могли присутствовать среди других. Так, огонь был спрятан от воды в железе и камне. Он помещался и в центре земли, о чем свидетельствовали горячие источники; (в первой книге «Церковной истории» Беда писал о таких источниках в Британии).
По логике Беды, одна и та же причина влекла за собой определенное следствие. Например, если любое столкновение вызывало огонь, то молния могла появляться либо от удара двух облаков, либо от столкновения верхних и нижних слоев воздуха, содержащих огонь и воду, появившуюся там из-за испарения с земли и моря[370].
Все в мире «имело обыкновение» вести себя в соответствии со своими свойствами. Ветры, подвижные по своей природе, кружились внутри облаков, стремясь дать волю своему качеству, «силясь вырваться наружу; вырываясь они производят страшный шум и треск, подобно четверке лошадей, выскакивающих из конюшни», — так возникал гром[371]. Сухость земли приводила к образованию в ее недрах пустот. Просачиваясь через них и пробиваясь на поверхность воды вызывали извержения вулканов; (хотя их не было в Британии, о вулканах Беда знал из книг и позаимствовал главу из «Этимологий» об извержении Этны)[372]. Пролетая сквозь подземные пещеры ветры сотрясали землю — такова была причина землетрясений[373].
Экстраординарные явления также, по мысли англо-саксонского монаха, не нарушали общих правил и не противоречили порядку природы. Так, в небесах иногда появлялись кометы, «звезды с длинными волосами из огня». Они были предназначены Богом для того, чтобы возвещать людям о «смене королевской власти, или чуме, или войне, или ветрах, с штормовыми приливами»[374]. В «Церковной истории» Беда отмечал появление такого рода знамений дважды. Первый раз (в 678 году) за ним следовало смещение епископа Йорка Уилфрида, во второй (729 год) — смерть короля Нортумбрии, смуты во время правления его преемника, кончина епископа Эгберта, а так же «расплата за злодеяния» «сарацинов»[375]. Это последнее небесное явление было особенно грозным и в его облике, согласно Беде, таился определенный смысл: «вокруг солнца появились две кометы, повергая в ужас тех, кто их видел. Одна комета поднималась перед солнцем утром в то время как другая следовала вечером за закатом, как будто предсказывая страшное бедствие и востоку и западу. Или же, поскольку одна комета предшествовала дню, а другая ночи, они указывали, что смертным угрожали беды и в то, и в другое время»[376].
Это знамение, скорее всего, англо-саксонский писатель видел собственными глазами. В сочинениях Беды о «природе вещей» можно встретить нетипичные для его времени рассуждения: описания и анализ природных явлений, построенные на личном опыте. Так, например, он рассказывал о морских приливах, которые мог исследовать самостоятельно, — об их видах, особенностях, зависимости приливов от Луны. Наблюдение, подразумевавшее как доверие к собственному опыту, так и его ценность, включалось Бедой в способ изучения устройства мира. Главы, посвященные приливам, дают пример того, как в «книжной» культуре могло опровергаться суждение предшественников на основе наблюдения и изучения[377]. Иные по своей природе материалы инкорпорировались в корпус знания «древних». Беда производил такое соединение органично, подавая свои изыскания не как «новшество», а в качестве продолжения уже известного. Такое отношение Беды к космологическим вопросам отчасти напоминает его же способ репрезентации исторических событий, когда новый материал мог быть включен в текст произведения, если его рассказывал достойный доверия свидетель, очевидец. И если этот ход был вполне распространенным при написании истории, то для повествования об устройстве мира он был редким. На этом примере прослеживается важная черта, характеризующая подход англо-саксонского автора к исследованию: знание здесь рассматривалось не как нечто готовое и завершенное, подлежавшее одной лишь трансляции, но и как то, что могло быть произведено, открыто, преумножено.
В рассуждениях Беды важной категорией, организующей знания о вещах, существенной для постижения порядка творений и для описания земной и небесной жизни было «similitudo» — «подобие»[378]. Все в мире могло быть сопоставлено одно с другим, быть понятым через другое, через «сходство». Если между различными вещами можно было провести аналогию, то незнакомое могло быть «присвоено» и включено в систему знания при помощи сравнения с известным. Общая целостность, связь, установленная среди творений, одновременно «замыкала» мир на себе самом. В этот «круг» входил и небесный мир, и между земным и небесным выстраивалась своеобразная череда отражений.
В изображении Беды сопоставляемые предметы представали не просто похожими, но как бы взаимно повторявшими соотношения между своими частями, свойствами, причинами. «Сотрясение земли — то же самое, что и гром в туче, а трещины — то же, что и молния»[379]. Бренный мир отражался в явлениях высшего плана. Как можно понять, писал Беда, что рай орошала река? Точно также, как Нил орошал Египет. Одно было открыто для постижения другого за счет подобия[380]. Милостью Бога всему было приданы сходства, сближавшие любые «фигуры мира».
В качестве близкого по смыслу понятия в работах Беды выступала «типология». Какое-либо явление, как правило, относившееся к высшей жизни, воплощало общий «тип», под который подходили другие вещи и события. Сходство, зафиксированное на такой основе, связывало различные области знания, создавало эффект присутствия многих смыслов в рассматривавшемся предмете. К примеру, Беда писал: «рай, в который был помещен первый человек, заключает в себе тип или настоящей Церкви, или будущей родины»[381].
Согласно Беде, существовала аналогия между элементами и временами года. И тех, и других было по четыре, причем холодная и влажная зима обладала свойствами воды, влажная и теплая весна виделась подобием воздуха, лето уподоблялось огню, а осень земле[382]. Точкой сосредоточения, суммой сходств был человек. Беда воспринял учение о нем как микрокосме в его отношении ко вселенной как макрокосму[383]. В нем «отражались» времена, элементы, природные явления. Его составляющими, по распространенным представлениям, были четыре жидкости, уравновешивавшие одна другую. Кровь имела те же качества, что весна и воздух, красная желчь походила на огонь и лето, черная желчь, как и осень, ассоциировалась с землей, флегма — с зимой и водой. Каждому из четырех возрастов соответствовала своя жидкость; преобладание одной из них в человеке определяло его характер. Те, в ком доминировала кровь, были веселы, милосердны, много смеялись и говорили; красная желчь порождала в людях быстроту, подвижность, храбрость, гневливость, а также склонность к чревоугодию; черная — давала начало твердости, уравновешенности, осмотрительности и хитрости; флегма делала человека медлительным, сонным и забывчивым[384].
Единство природы, постоянство причин и свойств, присущих вещам, позволяло Беде находить в них «уравновешенность» и «умеренность», согласовывать «все» со «всем». Из сочинений Гиппонского епископа Беда имел представление о значении чисел, через которые выражалось более совершенное знание. Для Августина скрытые в творениях числа, «спроецированные» Богом на мир, составляли внутреннюю основу вещей — в соотношениях, пропорциях, являли подобие Божественной премудрости[385]. Хотя в трактатах англо-саксонского автора нет рассуждений, аналогичных изысканиям Августина, к примеру, «о совершенстве шестеричного числа»[386], но близкая логика создавала в сочинениях Беды схемы, сопоставимые с приведенной выше. Ее перечень частей, составлявших четыре части целого, можно расширить за счет встречавшихся у Беды отсылок к четырем сторонам света, райским рекам, Евангелиям.
География
Географические представления Беды включали в себя положения из античных и христианских сочинений. Так, теория зон или поясов земли вошла в книги многих средневековых авторов, поскольку в целом не противоречила тексту Библии. Беда также приводил ее в своих трактатах. Мир подразделялся на пять кругов, в зависимости от их отношения к солнцу; «одни его части населены благодаря умеренности климата, другие же необитаемы из-за чрезмерного холода или жары»[387]. Первый и пятый пояса, расположенные вокруг Северного и Южного полюсов, были непригодны для жизни из-за царившей там вечной зимы; «о том свидетельствует замерзшее море, что лежит в одном дне пути от острова Туле на север»[388]. Третья зона равноденствия, где всегда светило солнце, тоже не была населена из-за нестерпимого жара. Между ними находились два пояса с климатом, пригодным для обитания, однако, по мнению Беды, люди жили только во втором[389]. По сути дела, речь шла о том, допустимо ли христианским учением существование антиподов, о которых в свое время писал Плиний. На эту тему рассуждал Августин, по мысли которого от Адама не могли произойти народы, живущие за недосягаемым для человека экваториальным поясом, за них не мог страдать Спаситель и в землях, отрезанных от ойкумены, невозможно было проповедовать Слово[390]. Беда Достопочтенный, по всей видимости, разделял эти воззрения.
При объяснении вопросов, способных вызвать затруднения у его учеников, Беда стремился излагать предмет как можно проще, периодически обращался к менее искушенным в науках слушателям, адресуя специальные экскурсы «тем, кто не умеет считать». Для большей понятности Беда приводил наглядные примеры. Один из них касался поясов мира. «Совсем простой пример этих зон дают те, кто в лютый зимний мороз согревается у костра..., где сам огонь словно серединная зона, и до мест, прилежащих к нему, нельзя прикоснуться из-за жара, а места, что расположены дальше, удаленные от пламени скованы холодом. Затем, пространство, находящееся между ними по обе стороны, умеренное и пригодное для обогрева, если те, кто приготовил себе костер для света и тепла во мраке ледяной ночи под открытым небом, захотят встать с одной, или с другой его стороны. Если бы огонь мог двигаться по кругу подобно солнцу, он сделал бы конечно пять кругов; он... очерчивает пять поясов, один в середине горящий, два по краям холодные и столько же между ними умеренных»[391].
С вопросами о форме земли и о ее климатических зонах была связана проблема деления мира на массивы суши и пространства, покрытые водой. Для античных авторов была приемлема теория о двух океанах, омывавших землю, которые разграничивали ее на четыре части, из которых одна и была ойкуменой, подразделявшейся на Европу, Африку и Азию[392]. Христианские писатели чаще придерживались иной точки зрения, по которой от трех сыновей Ноя происходили люди в трех частях света. Исидор Севильский добавлял к ним четвертую часть (где возможно жили антиподы)[393]. Что же касается Беды, то, по словам исследователей, он был едва ли не единственным, кто излагал версию о четырех участках суши и двух океанах, заимствовав эти идеи из сочинения Макробия[394].
В средневековой литературе практически «общим» было представление о том, что в одной из сторон света (как правило, на востоке, в соответствии с Библией), находился Эдем, рай Адама и Евы. Оттуда проистекали великие реки — Фисон (Ганг), Геон (Нил), Тигр и Евфрат. В библейском переводе Иеронима, который использовал Беда, указание на восток как на местоположение рая отсутствовало[395]. В связи с этим англо-саксонский монах, говоря о том, что Эдем был создан Богом на земле, отмечал свое незнание того, где именно он был насажден. Беда писал: «не следует сомневаться в том, что рай... должен пониматься буквально, то есть как восхитительное место с тенистыми рощами плодовых деревьев, большое и изобильное великим источником. О нем в нашей редакции (editio) [Библии][396], которая была истинно переведена с еврейского, сказано: «от начала», а в древнем переводе значится «на востоке»; поэтому некоторые хотят, чтобы в восточной части земного шара был расположен рай, хотя бы и сокрытый ото всех регионов, которые ныне населяет человеческий род, расстоянием огромной протяженности или Океана, или земель. Там не смогли до него добраться воды потопа, которые высоко залили всю поверхность земного шара. Но, так или иначе, — Бог знает, нам же не позволено усомниться, что такое место было и есть на земле»[397]. Его удаленность косвенно подтверждалась тем, что четыре далеко отстоящих друг от друга реки имели общий исток в раю и часть их русла была скрыта под землей.
Свои познания об отдаленных и близких территориях, о расселенных в них народах и их государствах Беда Достопочтенный черпал также из книг, преимущественно из Библии, а так же из трудов Павла Орозия, Плиния и Исидора[398]. В его распоряжении было упоминавшееся выше сочинение ирландского аббата Адамнана, описывавшее паломничество по Святым местам епископа Аркульфа.
В трактатах Беды перечислено немало названий далеких местностей; своеобразным эффектом книжного знания являлась известность этих земель для англо-саксонского монаха, выражавшаяся в точно подсчитанных расстояниях, осведомленности о нахождении того или иного города в определенном поясе, о продолжительности дня в тех местах и т. п. Таким образом, об отстоящих областях Беда мог писать как о хорошо известных: «Тень от стрелки солнечных часов, которую называют гномоном, ...в городе Риме ...меньше гномона на одну девятую его часть. В той же части Италии, которая называется Венецией, в те же часы тень бывает равна гномону. А на пять тысяч миль выше Александрии тот же гномон в полдень при солнцестоянии вообще не отбрасывает тени... у Троглодитов тень отбрасывается на юг в течение девяносто дней в году... А на Нильском острове Мерое в пяти тысячах стадий от Сиены тени исчезают дважды в год, когда солнце находится в восемнадцатой части Тельца и четырнадцатой частиЛьва»[399].
На самом севере мира располагалась упоминавшиеся у римских авторов легендарная страна гипербореев, которая находилась в одном поясе с Британией, остров Туле, где бывали наиболее длинные дни и ночи в году; к северным областям относилась и Скифия[400], откуда по мысли Беды, в свое время переселились пикты. Ближайшим соседом Британии была Ирландия, значительно превосходившая остров Беды по протяженности, — земля меда и молока, с прекрасным мягким климатом, «здоровым» воздухом, невыносимым для змей[401]. Более того, любая вещь из Ирландии обладала свойством противоядия[402]. «Крайним пределом» известных земель на юго-западе, в Африке была гора Атлант, от которой выходили на поверхность земли воды Нила, на западе — Геркулесовы столпы. На удаленном юге Африки находилась страна эфиопов; описание известных земель на востоке завершалось упоминанием Индии[403].
В произведениях Беды весь мир был представлен как потенциальнохристианский: его регионы и народы виделись в их соотношении с католическим вероучением и с священной историей. В этом пространстве выделялись более «желанные» места, освященные деяниями святых, «телами блаженных апостолов», реликвиями. Центр этого мира помещался в Иерусалиме; кроме него городом, к которому стремились герои Беды, и где находился апостольский престол, был Рим. Паломничество, в которое вела верующего его любовь к Богу, воспринималось как испытание, сопряженное с большими опасностями, но с другой стороны, оно обозначало духовный путь к внутреннему совершенствованию и спасению[404]. Дальнее путешествие рассматривалось англо-саксонским автором как часть пути к царству небесному; герои «Церковной истории» могли «странствовать по земле некоторое время, вблизи от мест блаженных апостолов, и тем заслужить более дружественный прием у святых на небесах»[405]. «Святые места» создавали своеобразные «точки притяжения», размечавшие пространство; оно могло быть не только описано как «предмет географии», но и передано в стремлениях, движениях души праведников, современников Беды.
Как уже говорилось, Британия, лежавшая на периферии вдали от этих городов, представлялась Беде краем света. Частично такое отношение складывалось у этого писателя из прочтения сочинений его предшественников. В книгах Беды можно встретить примеры взгляда на Британию из Иерусалима или Рима и даже сравнения ее природных условий с некоторой «нормой». Любые несовпадения требовали объяснений, как, например, почему на Британском острове продолжительность дня отличалась от той, о которой говорил Христос[406].
Особенность восприятия Библии в этом «отдаленнейшем уголке мира» заключалась в том, что большинство реалий Ветхого и Нового заветов относились к другой культуре и нуждались в дополнительном объяснении. В частности, так обстояло дело с названиями городов, областей, стран, которые упоминались в Писании. В своих работах Беда уделял много внимания тому, чтобы сделать их более знакомыми; англо-саксонский автор отмечал, что его ученикам приходилось представлять себе все в сжатом виде, без «живых» подробностей. В этом смысле сочинения о паломничестве к святым местам были «весьма полезными», «в особенности тем, кто живут вдали от этих мест, где были патриархи и апостолы, и знают о них только то, что усвоили из чтения»[407].
Для описания какого-либо места отбирались сведения о его расположении, примерном облике; основу же составлял рассказ о храмах и часовнях, о хранившихся там реликвиях. Главы «Церковной истории», в которых Беда пересказывал фрагменты книги Адамнана, дают пример подобного повествования об Иерусалиме[408]. «Когда ты вошел с северной стороны в город Иерусалим тебе, из-за расположения улиц, следует повернуть к первому из Святых мест — к церкви Константина, которая называется Мученичества. Император Константин построил ее с царским убранством и великолепием, потому что на этом месте его матерью Еленой был найден крест Господа. Отсюда к западу видна церковь Голгофы, где взгляду открывается та гора, которая некогда несла на себе тот самый крест с пригвожденным к нему телом Господа, а ныне поддерживает огромный серебряный крест, над которым висит большой бронзовый диск со светильниками»[409].
Благодаря таким экскурсам христианский мир с его основными местами, где произошли главные события истории, делался более узнаваемым. Обращает на себя внимания особая оптика Беды: предметы описания рассматривались как бы вблизи, что позволяло отмечать отдельные детали; в каком году какой храм в Галлии или Италии украсил свои стены, обрел священные реликвии, и т.п.
В мире действовала благая сила, представленная Церковью; ей противостояли силы, уводившие людей от единства во Христе. Достаточно сложно сказать, как именно Беда представлял себе различные государства и народы, которые он упоминал. Однако главной характеристикой для него была их приверженность христианству и католической Церкви, или враждебность вере. С этой точки зрения интересный материал дает «Хроника» англо-саксонского автора. Трактовка Бедой современной ему истории на континенте показывает условность употребления в историографии таких понятий как «единая церковь» в Британии и «народ англов». В «Хронике» история народов континента (как и история англов) представлена как целостность, а римская Церковь выглядит как объединяющее начало[410]. По-видимому, можно говорить о том, что в сознании Беды Церковь существовала как универсальное пространство, объемлющее земной мир.
Хронология
Интерес Беды к хронологии проявился в таких сочинениях как «Об исчислении времени», «Об искусстве счета», «О праздновании Пасхи», во фрагментах других произведений, которые были посвящены христианскому календарю и определению времени церковных праздников[411]. Часть вопросов относилась к «технической стороне» искусства счета («computus») — измерению отрезков времени, определению календарных дат, согласованию систем исчисления лет и месяцев у иудеев, римлян, англо-саксов. Предмет изысканий — время — лежал в области астрономии; «времена» исследовались в связи с разрешением практических задач. В результате предложенные Бедой расчеты христианского календаря оказались настолько удачными, что они использовались католической церковью на протяжении нескольких столетий[412].
Другой круг проблем касался исторического времени. В своих рассуждениях на этот счет Беда не затрагивал сложных тем, подобно тому, как это делал Блаженный Августин[413]. В целом Беда разделял общие представления, которые существовали в раннесредневековой христианской культуре; но в изложении англо-саксонского автора они приобретали новые подтверждения, детали.
Выше упоминалось, что Беда описывал время, сотворенное Богом, как линейное, направленное из прошлого в будущее, из вечности в вечность, стремящееся к собственному завершению. В «Церковной истории» приводился пример, который показывал человеческую жизнь и земную историю в ее соотношении с вечностью: они были подобны птице, на мгновение влетавшей в освещенный пиршественный зал и снова уносящейся за его пределы в неизвестность[414].
Такое видение времени было распространенным в средневековой христианской книжности. Однако у Беды обнаруживается и другое представление об историческом времени, достаточно специфичное, хотя и поддержанное практикой аллегорического метода толкования Писания. Время, увиденное автором через библейский текст, имело свой центр и кульминацию — рождение Христа и Его жизнь среди людей. Все события, поэтому, делились на произошедшие «до», «после» и «в течение» этого переломного периода. В сочинениях Беды человеческое время «до» и «после» инкарнации как бы «смотрелись» друг в друга, взаимно отражаясь, отсылая к уже совершенному или грядущему событию. И прошлое, и будущее могли быть выражены во время пришествия Спасителя. Таким же образом соотносились книги Ветхого и Нового Заветов. Иными словами, в воображении Беды на историю распространялись «сходство» и «подобие»: принципы, которые помогали упорядочивать вещи в мире, были приложимы для объяснения деяний прошлого и настоящего. При интерпретации исторических событий автор усматривал подобие в поступках королей и праведников, в сражениях, заключениях союзов, победах и бедствиях народов в истории до и после Рождества Христова; предполагалось, что такие «повторы» выражали в разных формах общую суть. Такое ощущение сближенности и взаимной отраженности Ветхо- и Новозаветной истории, позволяло Беде рассуждать об англо-саксах как о новых иудеях[415]. — Это дат возможность говорить о том, что Беде Достопочтенному было присуще своеобразное восприятие времени как симметрического. Такая симметрия сочеталась с линейностью и направленностью времени: подобное видение отсутствовало у Августина, для которого времена были четко разделены.
Из трактата Августина «О граде Божием» и хроник Исидора англосаксонский монах воспринял идею о периодизации истории по шести векам, уподобленным возрастам человека и дням Творения. Вслед за этими авторами Беда полагал, что мир достиг старости; причем если для Августина этот возраст ассоциировался с настоящим, шестым веком, то в представлении Беды он наступил уже ко времени рождения Христа.
«Времена мира различают по шести возрастам», — писал Беда в своей «Хронике», — «Первый век от Адама до Ноя насчитывал десять поколений и 1656 лет. Он целиком погиб в потопе, как имеет обыкновение погружаться в забвение младенчество. Второй — от Ноя до Авраама, охватывал также десять поколений, годов же 292. Во время него был изобретен язык, то есть еврейский. Ведь человек начинает говорить в детстве, после младенчества (infantia), которое и получило отсюда название, то есть не способно «fari», — говорить. Третий — от Авраама до Давида насчитывал четырнадцать поколений и 942 года. И поскольку в юности человек становится способным рождать, Матфей принял начало родословия [Иисуса Христа] от Авраама...». Четвертый возраст, согласно Беде, — молодость, — был временем Царей, поскольку царское достоинство соответствовало молодости. Продолжаясь 473 года он завершился переселением в Вавилон. С того момента вплоть до пришествия Спасителя 589 лет длился пятый возраст — старость, когда еврейский народ был поражен как немощью пороками. Шестой же, «который совершается ныне, не определенный рядом поколений или лет,.. должен закончиться смертью всего мира»[416].
В седьмой день Господь отдыхал от трудов и за настоящим веком должна была последовать вечная суббота, отдохновение праведников. Те, кто утверждали, что за ним наступит седьмое тысячелетие, когда на земле они, бессмертные, будут царствовать с Христом, осуждались Бедой как еретики[417].
При воспроизведении идеи о шести возрастах, христианские авторы по-разному определяли число лет, соответствовавшее каждому веку. Хотя Беда позаимствовал много материала для составления своей всемирной хронике из сочинений Исидора Севильского, он не принимал хронологических расчетов своего предшественника, поскольку они базировались на латинском переводе Септуагинты, в котором библейский текст подвергся искажениям; (как уже говорилось, сам Беда предпочитал перевод Иеронима). Цифры, приведенные в рассуждении англо-саксонского автора, были результатом его собственных вычислений[418]. С сотворения мира до пришествия Христа, согласно Беде, прошло 3952 года (на 1259 лет меньше, чем у Исидора). С этими расчетами был связан вопрос о том, сколько лет выпадало на долю последнего века. Если шесть веков соответствовали такому же количеству тысячелетий, то знание числа прошедших лет косвенно указывало на то, сколько их оставалось до Страшного Суда. Из рассуждений Беды выходило, что нынешний возраст мира должен был длиться около 2000 лет, то есть, существенно больше, чем ему отводили другие писатели.
По убеждению многих писателей, которое разделял и Беда, конец света не только не мог быть предсказан, но и попытка его вычисления противоречила учению Христа[419]. Это относилось не только к словам Иисуса о том, что о Дне Суда не знает никто, кроме Отца. Значимость скрытого срока Апокалипсиса Беда усматривал в его возможности произойти в любой день[420]. Его главный моральный урок состоял в том, что христианин должен был ежечасно быть готовым предстать перед Судом и держать ответ за свои дела. Даже когда все знамения станут свершаться, заключал Беда, «не думайте, что уже настает конец мира, но что приходит пролог, приходят некие предтечи, которые указывают, что конец близится и уже у самых дверей»[421].
При этом интересно обратить внимание на то, как Беда писал комментарии к эсхатологической проповеди в Евангелиях и к «Апокалипсису». Практически всем словам Христа давалась такая трактовка, как если бы предсказанные события уже однажды свершались в прошлом. Например, пришествие Антихриста толковалось как появление многих антихристов после смерти Иисуса; таким же образом были явлены знамения на суше и на море. Народ израильский понимался расширительно — как все человечество. В проекции на людской род пророчества не только уже осуществились, но и продолжали реализовываться ежедневно, вплоть до наступления конца времен, когда они осуществятся все вместе[422]. Таким образом, конец света понимался Бедой аллегорически, исторически, типологическим и в моральном прочтении: помимо определенного рубежа в грядущем он помещался и в прошлом, и в настоящем времени.
На слова Христа из Его эсхатологической проповеди «Когда же увидите мерзость запустения, ... стоящую где не должно, ... тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы» (Марк, 13:14), Беда давал следующий комментарий: «Это, согласно записи, так и совершилось, когда по приближении римской войны и избиения иудейского народа... все, кто были христианами в провинции далеко отступили... Согласно же духовному смыслу, когда мы увидим мерзость запустения, стоящую где не должно, то есть когда станет видно, что ереси и позорные дела царят среди тех, кто причастен к небесным таинствам... находящиеся в Иудее, то есть мы, исповедующие истинную веру, не должны предаваться слабым земным делам, но нам следует подняться на высокую гору добродетели... Эти слова Господа частично относятся к завоеванию иудеев римлянами, частично — ко Дню Суда»[423].
Из Книги Экклезиаста христианскому автору было известно, что всему на свете предназначались свои сроки, свое время. В Книге Премудрости Соломона говорилось, что от начала творения Бог дал миру «меру, число и вес»[424]. Располагаясь в соответствии с ними, вещи занимали предназначенные им места, выстраиваясь в иерархию. Идея иерархичности всего сущего, изложенная и многократно повторенная Августином, стала «общим достоянием» христианских авторов[425]. Элементы учения неоплатоников согласовывались с положениями Писания. Живые способные чувствовать создания помещались выше бесчувственных и неживых, над ними стояли разумные существа. Согласно Книге Бытия, созданный по образу и подобию Божью человек получил владычество «над рыбами морскими, и над зверями, и над птицами небесными... и над всею землею»[426]. По словам Беды, после грехопадения, обозначавшего, что сам человек «отказался подчиниться своему Творцу, он утратил господство над ними». Но святые и смиренные слуги Божьи обладали такой властью и им с готовностью повиновались и птицы, и звери, поскольку все они выполняли волю их общего Создателя[427]. Над разумными смертными находились бессмертные ангелы, имевшие свои чины; над всеми пребывал и властвовал Творец. Небесная иерархия проецировалась на землю: ее наглядно воплощала структура римской католической церкви.
Все сущее мыслилось Бедой как мир Божественной власти. Все, что происходило от Бога было добром и благом[428]. Каждая частица мира свидетельствовала о Божественной силе, мудрости и благодати. Человеку было дано увидеть проявление могущества Творца в чудесном устройстве Его созданий. В англо-саксонской литературе общехристианская тема прославления Бога-Творца имела собственное звучание. Приведем фрагмент гимна Кэдмона: «Ныне восславословим всевластного небодержца, / Господа всемогущество, благое премудромыслие / И созданье славоподателя, как он, государь предвечный, / Всякому чуду дал начало. / Кровлю упрочил для земнородных высокую, / Небосвод поставил святой создатель, / Мир серединный сделал всеславный народодержец, / Предел для землерожденных, государь предвечный, / Бог небесный, эту обитель смертных»[429]. С этим текстом перекликается и церковный гимн самого Беды о «начале творений»[430]. Комментируя слова Библии «и увидел Бог свет, что он хорош...», «и сказал Бог: да произрастит земля зелень... И увидел Бог, что это хорошо» Беда писал о совершенстве всего сотворенного; мир представал как бы увиденным заново, и все в нем прочитывалось как свидетельство искусности и заботы Создателя. «Не так, как если бы Он внезапно увидев неизвестный доселе свет восхвалил (его), ибо сказал, что это хорошо; но знал, что достославно то, что будет создано, и показал людям, что уже сделанное заслуживает хвалы и удивления»[431]; «из этих слов Бога ясно, что весной мир в совершенстве украшен. На земле в это время обычно появляются зеленеющие травы и деревья обременяются плодами...»[432]. С этим согласуется этимология «mundus», которую приводил Беда, цитируя Исидора: мир именовался так «из-за своего совершенного и полного изящества; ведь и у греков он называется «космос» из-за красоты»[433].
Как уже отмечалось, по мысли Беды, в книге мира и в Книгах Заветов, рассказывавших о ней, можно было усматривать более ценные для спасения души тайные смыслы, но при этом не следовало пренебрегать уровнем буквального прочтения. Представляется, что при таком рассмотрении своеобразной чертой взгляда Беды на творения Бога была некая «вещность» и конкретность видения изучавшегося предмета.
На примере толкования англо-саксонского автора к одной из фраз Книги Бытия можно проследить, как Беда показывал согласованность текста Библии и с каким неторопливым вниманием фиксировал детали мироустройства, которые говорили о премудрости Бога, позаботившегося обо всех созданиях, определившего всем свое место. На слова: «И сотворил Бог рыб... и всякую птицу... благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле». Беда писал: «То, что сказал, плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, относится к обоим видам живых тварей, сотворенных из вод, то есть к рыбам и к птицам, потому что как все рыбы не могут жить нигде, кроме воды, так существуют и многие птицы, которые хотя иногда отдыхают на суше, и продолжают там свой род, но кормятся не столько на земле, но в море, и в море же охотнее находят себе место, чем на земле. То же, что прибавил и птицы да размножаются на земле, имеет отношение к обоим видам птиц, то есть к тем, которые вкушают пищу из моря, и к тем, кто питается на суше, потому что конечно даже те птицы, которые не могут жить без вод, так что зачастую много времени в году, подобно рыбам, скрываются в водных глубинах, иногда имеют обыкновение выходить на землю, особенно когда производят на свет и вскармливают птенцов»[434].
В комментариях на «Шестоднев» Василия Великого и Амвросия Медиоланского, которые использовал для написания своего сочинения Беда, помимо аллегории также присутствовало буквальное прочтение, но их язык был значительно более поэтичным. В этих сочинениях авторы могли рассказывать о красоте земного мира, подробно говорить об искусности творений — моря, деревьев, животных и т.д., об их переживании человеком, читателем, к которому они обращались[435].
Подобные описания отсутствуют в работах Беды; в них не выражена идея созерцания красоты творений. В исследовательской литературе неоднократно отмечалось, что представление о красоте природы надолго ушло с культурой Римской империи[436]. Мир виделся Беде прекрасным как премудрое и благое устройство вещей, как создание Бога; (характерна, например, такая фраза: «более всего среди других вещей заслуживает восхищения согласованность Океана с движением Луны»). При этом англо-саксонский автор подчеркивал бренность всего сущего[437], невозможность сравнить его с будущим преображенным миром[438]. Земное, телесное существование противопоставлялось небесному, духовному. Помыслы человека, смотрящего на преходящие предметы, должны были перейти на их вечного Устроителя и обратиться к спасению души.
Творение мира, по словам Беды, продолжалось каждый день; шестой век смертных был аналогичен шестому дню Книги Бытия[439]. Своим ученикам Беда не уставал повторять, что Бог постоянно пребывал в мире, управляя им, заботясь о своих созданиях. Ощущение ежечасного присутствия Бога в жизни человека должно было побудить его в ответ устремиться к Нему душой и целиком положиться на Господа.
Представления Беды в области космологии, географии, хронологии характеризуют способность англо-саксонского автора органично соединять идеи, высказанные античными и христианскими писателями, в рамках одной непротиворечивой и целостной картины, дополнять их собственными наблюдениями и соображениями, передавать в сочинениях свое отношение к предметам. Исследование трудов англо-саксонского ученого позволяет понять, как могли выражать себя черты уникального, тем более — индивидуальный голос автора, при ориентации христианского писателя на следование традиции и воспроизведение суждений предшественников. Возможность представления авторского видения существовала даже в случае, когда работа строилась на основе «переноса» цитат, большого заимствования из трудов других писателей. Чужие слова наделялись собственным смыслом, или помещались в иной контекст. Присутствие Беды, его индивидуальный подход прослеживается на уровне выбора того, что нуждалось в записи и объяснении, определения того, какие мысли предшественников должны были быть сохранены, повторены, сообщены другому кругу читателей. Важной индивидуализирующей чертой был и сам способ заимствования, включения в произведение той или иной идеи.
В то же время в космологических сочинениях Беды обнаруживается его нетипичность как ученого, большая самостоятельность в понимании и трактовке вопросов о «природе вещей». Можно предположить, что это было связано со спецификой англо-саксонской христианской культуры, дававшей возможность для самостоятельного восприятия сюжетов, границы интерпретации которых не были жестко оговорены в церковной традиции. Думается, что в связи с этим будущие элементы эмпирического метода в средневековом знании неслучайно получили развитие именно в Британии, где знание о вещах выстраивалось как более открытое, позволявшее включать в себя результаты наблюдений и личный опыт автора.