и пандемии. Эти источники проходят ужас катастроф, но потом они, возможно, выйдут на дорогу к счастью. Но позже этот синтез был заменен источниками империализма и войнами. Наши революции и наши пандемии рассмотрим позже, здесь нам надо представить картину Запада. Вот пример из доклада: «преступники эксплуатируют кризис COVID-19». Полицию послали держать пандемию, но их мало — и наверх вышел криминал. Мы увидели целую область страны во власти организованных преступных групп, которые быстро создали криминальные глобальные транснациональные корпорации — с логистики, экономики, науки, политики, культуры и армии. Преступники используют пандемии для проведения захвата части материальных и финансовых ресурсов медицинской, фармацевтической и техники промышленности и торговли. Во время пандемии обычный строй жизни распадается.
Из других стран Запада приходят много статей от ученых. А в данной тяжелой ситуации из-за пандемии COVID-19 многие историки напомнили, что «болезни влияют не только на медицинскую науку и общественное здравоохранение, но и на искусство, религию, интеллектуальную историю и войну».
Вот что в этом плане представил Р. Савиано и Италии: «Америка расплачивается за те же ошибки, что и все прочие, главными из этих ошибок я бы назвал сомнения и опоздания. Другое дело, что я впервые вижу США неготовыми к столь массовому и опасному феномену. Может быть, там были готовы к войне, но к пандемии — явно нет… Однако парадокс в том, что все эти экстренные решения принимаются лидером, который выступал за сокращение расходов на здравоохранение, и поэтому в больницах Нью-Йорка не хватает масок, спецодежды, перчаток и прочих защитных мер для персонала, есть сложности в организации приема больных. Да и статистика по смертности говорит о многом. Больше других пострадали выходцы из Латинской Америки и афроамериканцы — те, кто не может позволить себе ни самоизоляцию, ни медицинскую страховку. Количество умирающих бедняков в Нью-Йорке и впрямь ужасает…
В целом же у людей растет тревожное ощущение, что государство не в состоянии гарантировать их безопасность. Появился страх перед грабежами, а вместе с ним опасение, что защищаться придется самим. Дональд Трамп это чувствует» [461].
Гетерогенность капитализма
М. Вебер объяснял о необходимости изучения типов субъектов — носителей капитализма — и считал важной проблемой гетерогенность форм капитализма. Он писал: «“Капиталистическим” мы будем здесь называть такое ведение хозяйства, которое основано на ожидании прибыли посредством использования возможностей обмена, то есть мирного (формально) приобретательства. Основанное на насилии (как формально, так и по существу), приобретательство следует своим особым законам» [2, с. 48]. А затем после 1933 г. в нацистской Германии использовались национал-социалистические доктрины — и это называли государственно-монополистический капитализм.
Грей напоминает: «Рыночные институты вполне законно и неизбежно отличаются друг от друга в соответствии с различиями между национальными культурами тех народов, которые их практикуют. Единой или идеально-типической модели рыночных институтов не существует, а вместо этого есть разнообразие исторических форм, каждая из которых коренится в плодотворной почве культуры, присущей определенной общности. В наши дни такой культурой является культура народа, или нации, или семьи подобных народов. Рыночные институты, не отражающие национальную культуру или не соответствующие ей, не могут быть ни легитимными, ни стабильными: они либо видоизменятся, либо будут отвергнутыми теми народами, которым они навязаны» [41, с. 114].
Но сейчас нам надо понять институты Запада и сравнить их с нашими институтами, подходами, ценностями, хотя на картину нашего мира еще набегают волны хаоса.
«Рабочие в своих стачках, организованных партией, очень часто терпели лишения не ради увеличения заработка, но ради власти, ради своего мировоззрения, которое казалось или действительно было в противоречии с убеждениями их работодателей, они боролись ради нравственного принципа, причем проигранное сражение все же оказывалось моральной победой.
Английским рабочим это совершенно не понятно. Они не были бедны и при своих стачках получали сотни тысяч, которыми жертвовал в этих случаях бедный немецкий рабочий, полагая, что там, за морем, борются за то же, за что и он» [68, с. 75].
«Капитал — это великое слово, в котором выражено английское восприятие собственности. Капитал означает хозяйственную энергию, это — оружие, с которым выступают на борьбу за успех… Превращение всего мира в трест — такова конечная цель этих истинных властителей… И этому понятию собственности, за которым стоит деловой либерализм, ныне противополагается прусское понятие: собственность не как частная добыча, а как нечто только порученное собственнику неким целым, не как выражение и средство личного могущества, а как доверенное благо, в управлении которым собственник обязан давать отчет государству» [68, с. 138, 139].
Современный Запад возник как мутация, которая разделила слово и вещь. Раньше слово (имя) представляло, выражало сущность вещи. Такие мировоззренческие сдвиги сразу сказываются на хозяйстве. Бумажные деньги отделились от золотого эквивалента вещи (товара), как Тень от своего Хозяина. Деньги сами стали «по природе своей плодоносны» (Бенджамин Франклин). Стали возникать финансовые пирамиды. Уже это породило кризисы капитализма — в моменты «сожжения» денежного пузыря неизбежна острая нехватка денег и цепной процесс банкротств. Это назвали «кризисами перепроизводства» — почти саркастический эвфемизм. А теперь «электронные деньги» оторвались от бумажных — уже знак отделился от слова.
Институтами, определяющими судьбу человечества, стали банк и биржа. Об опасности их прихода к власти спорили два виднейших социолога капитализма — Макс Вебер и Георг Зиммель. Эта новая реальность вовсе не «выросла» из производственного капитализма. На арену вышел спекулятивный капитал.
Деньги, освобожденные от связи с натуральными ценностями, наращиваются и «сжигаются» независимо от состояния реального хозяйства, при сложившейся банковской системе неизбежно возникает «навес» виртуальных денег, его периодически надо разрушать, что и приводит к кризисам. Но за свои виртуальные деньги глобальная постбуржуазия требует у должников твердой наличности — и высасывает ее из человечества. Она установила такие правила мировой экономики, что бедные всегда оказываются в проигрыше. Доктрины разделения человечества на «расы» победителей и проигравших поражают своей откровенностью.
Глобализация привела к всплеску антисоциальной и антигуманной философии и морали, сплотила ее выразителей. Как будто все темные силы, которые до этого прятались в порах общества и на социальном дне, вдруг атаковали прежний порядок. Как выразился один экономист, это революция отщепенцев, революция «союза париев верха и париев дна» — союза олигархов и воров. И эта революция регрессивна, это революция гуннов.
Структуры натурального хозяйства на периферии ликвидируются, но капиталистического производства не возникает — вот чем эти «кочевники» отличаются от промышленников. Глобализация — это посткапиталистический этап, капитал отказывается даже эксплуатировать большую часть населения Земли. Но этому населению не оставят его лесов, степей и недр. Доступ к их ресурсам будет определять лишь платежеспособный спрос.
Первая практическая задача глобализации рынка — передача территорий и минеральных ресурсов под контроль ядра мировой системы («первого мира»). Теперь доктрина глобализации написана на языке неолиберализма, который означает «возврат к истокам» либеральной политэкономии, а также социальной философии Гоббса и Локка. Иными словами, человечество вновь делится на тех, кто живет в состоянии цивилизации, и тех, кто живет в состоянии природы. Ж. Аттали ввел в оборот образ Запада как гетто или даже крепости, и этот образ быстро обретает реальные черты: за десятилетие 1980–1989 гг. на границе США и Мексики застрелено около 2 тысяч «контрабандистов рабочей силы».
Запад, как метрополия глобального капитализма, будет отделена от «внешнего пролетариата» примерно как просвещенные философы Афин были отделены от рабов. В пределе идея устроить мир как двойное общество есть новая версия фашизма, только теперь глобального «интернационального». Но и по Западу глобализация вдруг ударила неожиданными образами. С. Жижек сказал по этому поводу: «Ощущение того, что мы живем в изолированном, искусственном мире, вызывает к жизни представление, что некий зловещий агент все время угрожает нам тотальным разрушением извне». Возрождается сословное общество.
Сейчас глобализация покрыла весь мир и принесла с собой «конец организованного капитализма». Они называют это состояние переходом от национально организованных обществ к «глобальной дезорганизации». Дж. Урри пишет (2003): «Глобализация видится как формирующаяся новая эпоха, как золотой век космополитической “безграничности”. Национальные государства и общества не в состоянии контролировать глобальные потоки информации» [463].
Редукционизм человека
Явное идеологическое значение приобретает редукционизм в тех науках о человеке, предметом которых является поведение (психология, психиатрия). Тот успех, который имеет в идеологии современного индустриализма механистическое представление человека как управляемой стимулами машины, К. Лоренц объясняет склонностью к «техноморфному мышлению, усвоенному человечеством вследствие достижений в овладении неорганическим миром, который не требует принимать во внимание ни сложные структуры, ни качества систем… Бихевиоризм доводит его до крайних следствий. Другим моментом является жажда власти: уверенность, что человеком можно манипулировать посредством дрессировки, основана на стремлении достичь этой цели» [15, с. 143].