Такую тяжёлую революцию, какую Россия должна была пережить, не каждый народ переживает» [807].
А вот что сказал генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс во время Нюрнбергского процесса в ответ на вопрос адвоката: «Советская стратегия оказалась настолько выше нашей, что я вряд ли мог понадобиться русским, хотя бы для того, чтобы преподавать в школе унтер-офицеров. Лучшее тому доказательство — исход битвы на Волге, в результате которой я оказался в плену, а также и то, что все эти господа сидят сейчас вот здесь на скамье подсудимых» [808].
С точки зрения современной исторической науки в России (тем более в мире), развитие Советской России — это был рывок, в нем было сделано много открытий мирового значения. В основе советского проекта был крестьянский общинный коммунизм. Но после Великой Отечественной войны картина нашего мира резко изменилась, а мы все смотрели на старую картину. Так, постепенно, соединились тучи, и подошли грозы и бури.
Теперь нам надо рассмотреть некоторые парадигмы Запада.
Расизм
Расизм западных народов укреплялся длительными интенсивными контактами с «иными», в том числе прямо обращенными в рабство. В хозяйственной системе Запада рабство долгое время было одним из важнейших элементов. Мы как-то не представляли себе масштабы рабства и его влияние на человеческие отношения в целом. Между тем вот данные за 1803 г.: в 1790 г. в английской Вест-Индии на 1 свободного приходилось 10 рабов, во французской — 14, в голландской — 23.
Маркс пишет в «Капитале»: «Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накопления… В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. — 53 корабля, в 1760 г. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля… Вообще, для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете» [173, с. 769].
Но уже на излете Средних веков в Западной Европе стало возрождаться осознание себя как наследника Рима и восстанавливаться в правах рабство. Возродили работорговлю варяги, посредниками у них были фризы, через Турцию в Средиземноморье поступали рабы на европейские невольничьи рынки. Ф. Бродель писал о Средиземноморье конца XVI в.: «Особенность средиземноморских обществ: несмотря на их продвинутость, они остаются рабовладельческими как на востоке, так и на западе… Рабовладение было одной из реалий средиземноморского общества с его беспощадностью к бедным… В первой половине XVI века в Сицилии или Неаполе раба можно было купить в среднем за тридцать дукатов; после 1550 года цена удваивается» [809]. В Лиссабоне в 1633 г. при общей численности населения около 100 тыс. человек только черных рабов насчитывалось более 15 тысяч [810].
Влияние расизма и рабовладельчества на формирование европейских народов Нового времени — большая и больная тема. Изживание расизма идет с большим трудом и регулярными рецидивами. Дело в том, что расизм — не следствие невежества какой-то маргинальной социальной группы, а элемент центральной мировоззренческой матрицы Запада.
И дело не в политической конфронтации, а в иррациональной реакции на образ «враждебного иного». Как известно, США совершили агрессию против Ирака под предлогом уничтожения оружия массового поражения, несмотря на все старания оккупационных частей США, такого оружия там найдено не было, что и было официально заявлено. Тем не менее в 2003 г. большинство американцев поддерживали агрессию, а треть была абсолютно уверена, что оружие массового поражения в Ираке имеется. В массовое сознание американского общества вера в прирожденные злодейские качества некоторых народов внедряется очень легко. Этот расизм — часть магического сознания современных западных наций. Факты и логика против него бессильны.
Революция индустриализации в обществе Запада
Мы не извлекли уроки из прошлого, в том числе в должной мере не изучили Запад.
Вот одна из пропущенных страниц. К. Поланьи в книге 1944 года «Великая трансформация» пишет о процессе становления капитализма на Западе: «Вера в стихийный прогресс овладела сознанием масс, а самые “просвещённые” с фанатизмом религиозных сектантов занялись неограниченным и нерегулируемым реформированием общества. Влияние этих процессов на жизнь народов было столь ужасным, что не поддаётся никакому описанию. В сущности, человеческое общество могло погибнуть, если бы предупредительные контрмеры не ослабили действия этого саморазрушающегося механизма» [811].
Итак, прогресс, индустриализация травмировали общество.
Всем странам, хотя и по-разному, пришлось пройти через «перемены в направлении индустриализации». Кризис индустриализма стал общим фундаментом, независимо от социальных формаций. Но в СССР ни власть, ни население, ни учёные-обществоведы, не увидели этот важнейший процесс, спровоцировавший неявный раскол общества. И этот неявный раскол стал определяющим фактором кризиса советской системы.
Необходимо вдуматься в этот фундаментальный фактор, на который наше общество не обратило внимания в 1950-е и до сих пор внимания не обращает.
И здесь нужно обратиться к понятиям, введённым в оборот ещё в конце XIX века французским социологом Э. Дюркгеймом — механической и органической солидарности. Механическая солидарность характерна для доиндустриального, традиционного общества, общества-семьи, это жёсткое подчинение частного коллективному, это прочная сплочённость на основе общих ценностей и коллективной совести. Органическая солидарность — результат индустриализации, это разнообразие во взглядах, мотивах, функциях, это — интеграция общества на основе взаимозависимости, связанной с разделением труда.
В книге «О разделении общественного труда» Дюркгейм указывал, что смена одного типа общества, переход от механической солидарности к солидарности органической непременно сопровождается глубоким кризисом морали. А другой философ сказал, что «идеи Дюркгейма… лишь незначительная, но зловещая прелюдия» (К. Вольфф).
В Америке прошел трудный кризис: «Изучение 1700 представителей среднего класса показало, что в число совершивших зарегистрированные преступления вошли и “вполне уважаемые” члены общества. 99 % опрошенных подтвердили, что совершили как минимум одно из сорока девяти нарушений уголовного законодательства штата Нью-Йорк, каждое из которых было достаточно серьезным для того, чтобы получить срок заключения не менее года… Противозаконное поведение, далеко не являющееся следствием каких-либо социально-психологических аномалий, встречается поистине очень часто» [285].
А в Германии один из немногих близких к Гитлеру интеллектуалов, архитектор А. Шпеер, пишет в своих воспоминаниях: «И Гитлер, и Геббельс знали, как разжигать массовые инстинкты на митингах, как играть на страстях, прячущихся за фасадом расхожей респектабельности. Опытные демагоги, они умело сплавляли заводских рабочих, мелких буржуа и студентов в однородную толпу, формируя по своей прихоти ее суждения» [812, с. 684][146].
А. Моль пишет о СМИ: «Они фактически контролируют всю нашу культуру, пропуская ее через свои фильтры, выделяют отдельные элементы из общей массы культурных явлений и придают им особый вес, повышают ценность одной идеи, обесценивают другую, поляризуют таким образом все поле культуры». Таким образом, современный человек не может уклониться от воздействия СМИ и искажения реальности[147].
Внедренное в сознание сообщение действует уже независимо от его истинности или ложности. Во второй половине XX века возник совершенно новый тип общественной жизни — СМИ стали использовать технологии психологической войны. Эта война против СССР и России стала важной частью холодной войны, что, кстати, является важным признанием того факта, что холодная война не была метафорой.
Солидарность и распад
Вспомним распад традиционных уважения и солидарности. Разбежались торговцы, активная часть буржуазии, старые заводчики, помещики и разночинная интеллигенция. Газета «Утро России» сказала (1910 г.): «Дворянину и буржуа нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа: одному из них приходится уходить». Так эти группы начали понемногу входить в сферу индустриализма, хотя они это не понимали и держали свои традиции.
Но в начале XX в. их противники соединились, особенно молодые крестьяне и рабочие из нового поколения, и были радикальными. Сказали, что «хлынул мощный антибуржуазный революционный поток». Масса крестьян и рабочих соединилась в особую систему — общинного крестьянского коммунизма, в период Октябрьской революции и Гражданской войны стал складываться особый тип хозяйства и общества (как будто традиционный, но это были синтезы и инновации). Часть буржуазии, помещиков и интеллигенции уехала, а другие молчали, и им лучше было жить в СССР.
Так, во времена с 1930 до 1955 г. действовала неявная наша структура механической солидарности (как называли на Западе). Тогда люди считали, что они соединились в общину и эта солидарность их бережет. Например, «дети войны» сразу в 3–4 года это поняли, а подростки жили в общинах — и иначе было нельзя.
И вот уже в конце 1950-х годов советское общество ликвидировало механическую солидарность — прочную солидарность общины, — а мы этого не увидели и не осознали. Все думали, что будем жить, как было, и даже веселей.
Постепенно появлялись странные группы студентов, преподавателей, где уже стали проявляться, хотя и нечасто, антисоветизм, западничество. Можно было услышать рассуждения о нежизнеспособности системы, которая абсолютизирует государство, встречались и те, кто говорил о необходимости перманентной революции, а кого-то называли «экзальтированными коммунистами». В лаборатории вечером говорили, спорили — но можно ли было с должной степенью критичности отнестись к опасным высказываниям, ведь это были