В «Структурной антропологии» Леви-Стросс пишет об экономическом хозяйстве: «Оно предполагает безусловный приоритет культуры над природой — соподчиненность, которая не признается почти нигде вне пределов ареала индустриальной цивилизации… Между народами, называемыми “примитивными”, видение природы всегда имеет двойственный характер: природа есть прекультура и в то же время субкультура… Это знала в прошлом и наша цивилизация, и это иногда выходит на поверхность в моменты кризисов или сомнений, но в обществах, называемых “примитивными”, это представляет собой очень прочно установленную систему верований и практики» [14, с. 301–302].
Индия до англичан не знала голода как социального явления. Это была изобильная земля, которая производила такой избыток продукта, что его хватало на создание богатейшей материальной культуры и искусства. В Индии собирали высокие урожаи, возделывая поля деревянной сохой. Возмущенные такой отсталостью колонизаторы заставили внедрить современный английский отвальный плуг, что привело к быстрой эрозии легких лессовых почв.
К. Лоренц писал: «Неспособность испытывать уважение — опасная болезнь нашей цивилизации. Научное мышление, не основанное на достаточно широких познаниях, своего рода половинчатая научная подготовка, ведет к потере уважения к наследуемым традициям. Педанту-всезнайке кажется невероятным, что в перспективе возделывание земли так, как это делал крестьянин с незапамятных времен, лучше и рациональнее американских агрономических систем, технически совершенных и предназначенных для интенсивной эксплуатации, которые во многих случаях вызвали опустынивание земель в течение немногих поколений» [15, с. 302].
Дело было не в технологии. К разрушительным последствиям везде вело вторжение европейца с рыночной психологией в крестьянскую среду с общинным мышлением. А. В. Чаянов как-то заметил: «Вполне прав был фрейбергский профессор Л. Диль, который в отзыве на немецкое издание нашей книги писал, что забвение отличий семейного хозяйства и экстраполяция на него экономики А. Смита и Д. Рикардо привели англичан в их индийской хозяйственной политике к ряду тяжелых ошибок» [16].
С. А. Подолинский, разрабатывая новую («незападную») теорию труда, привел такие данные: французский крестьянин при производстве пшеницы затрачивал одну калорию труда (своего и лошади) на получение 8 калорий в зерне (пищевые калории) и 14 калорий в соломе. По энергетике он был в 80 (!) раз эффективнее, чем в США через 120 лет прогресса.
Подолинский, изучив энергетический баланс сельского хозяйства как рода деятельности, через фотосинтез вовлекающего в экономический оборот энергию Солнца, написал в 1880 г. свою главную работу — «Труд человека и его отношение к распределению энергии». В том же году он послал ее Марксу (они были лично знакомы), Маркс послал благожелательный ответ и передал текст Энгельсу. Тот внимательно изучил работу Подолинского и в двух письмах в 1882 г. изложил свой взгляд Марксу. Он повторил общий для марксизма тезис о том, что попытка выразить экономические отношения в физических понятиях невозможна.
Энгельс в «Диалектике природы» отверг второе начало термодинамики, он верил в возможность вечного двигателя второго рода. Это было его ошибкой. Но это была ошибка, допущенная во второй половине XIX века. А вот в 1971 г. в Берлине выходит 20-й том собрания сочинений Маркса и Энгельса, и в предисловии сказано: «Энгельс подверг детальной критике гипотезу Рудольфа Клаузиуса, Вильяма Томсона и Йозефа Лошмидта о так называемой “тепловой смерти” Вселенной. Энгельс показал, что эта модная гипотеза противоречит правильно понятому закону сохранения и преобразования энергии. Фундаментальные принципы Энгельса, утверждающие неразрушимость движения не только в количественном, но и в качественном смысле, а также невозможность “тепловой смерти” Вселенной, предопределили путь, по которому должны были впоследствии идти исследования прогрессивных ученых в естественных науках».
В 1971 г. отрицать второе начало термодинамики! Обязаны мы вникнуть в истоки такого упорства. Подобные примеры были и в советской литературе. Мы должны признать и осмыслить важный факт: официальный истмат активно защищал механистический материализм, воспринятый из ньютоновской картины мироздания, и выводимую из него фундаментальную модель политэкономии. Это повредило советскому строю в его главной сущности, т. к. механицизм истмата уже был очевидно ошибочным. Напротив, неолиберализм с его возвратом к политэкономии, основанной на механистической догме рынка как равновесной машины, является для этого истмата вполне правильным. Вера в истмат ослабила советских людей.
Можно сказать, что агрессивное невежество создает острые конфликты, но они относительно быстро ликвидируются в ходе изучения разных позиций, или оппоненты расходятся на разные платформы с эзотерическими структурами, соглашаясь в рациональном плане. В 1975 году психологи стали интенсивно исследовать ошибки решений людей, и один аспект получил название «гипотезы пресмыкающегося детерминизма». Такие гипотезы ведут к погружению в невежество, и это может продлиться сотни лет. Что значит «в течение трех веков образованная публика вводилась в заблуждение апологией детерминизма»? Каким образом Ньютон мог очаровать всю Европу, хотя в конце XIX в. уже работали новые дисциплины и парадигмы?
М. Фуко объясняет, что политэкономия — особое знание, в которое неразрывно вплетена идеология. В то же время это знание не экспериментальное, оно основывается на постулатах и моделях. Поскольку политэкономия связана с идеологией, неизбежно сокрытие части исходных постулатов и моделей, а ядро в них — картина мира капитализма. И сегодня для того, чтобы как-то соотнести экономические модели с ценностями, идеалами, видением мира и человека, приходится произвести целое историческое исследование по реконструкции исходных постулатов и моделей (Фуко называет этот поиск «Археология знания»). Действительно, забывание тех изначальных постулатов, на которых базируются основные экономические модели, произошло очень быстро.
Каркасом главной модели в политэкономии была ньютоновская модель мироздания, Адам Смит просто представил ее как производственную и распределительную машину. Для этого был полезен материальный детерминизм. Из науки в политэкономию были перенесены модели, идеология и антропология (методологический индивидуализм).
Адам Смит вслед за Ньютоном должен был ввести в модель потустороннюю силу, которая бы приводила ее в равновесие. Это — «невидимая рука рынка», аналог Бога-часовщика. На деле эта политэкономия тщательно обходит источники неравновесности и механизмы гашения флуктуаций, возвращения системы в состояние равновесия. Гомеостаз, равновесие поддерживается только в ядре системы, способном вобрать лишь небольшую часть человечества (в чем, собственно, и заключается нынешний кризис индустриализма). Иллюзия, будто все в мире предопределено, как в часах, что мир детерминирован, до сих пор лежит в основании механистического мироощущения Запада.
Над всем этим висит покров невежества.
Так, институты «рыночного» хозяйства (МВФ и Всемирный банк) продолжали и продолжают распространять экологически разрушительные модели под прикрытием «зеленой маскировки». За «зеленой» ширмой продолжалась та же экономическая политика. Вот казус — просочившийся в печать конфиденциальный меморандум главного экономиста Всемирного банка Лоуренса Саммерса, который он разослал своим ближайшим сотрудникам 12 декабря 1992 г.: «Строго между нами. Как ты считаешь, не следует ли Всемирному банку усилить поощрение вывоза грязных производств в наиболее бедные страны? Я считаю, что экономическая логика, побуждающая выбрасывать токсичный мусор в страны с низкими доходами, безупречна, так что мы должны ей следовать» [18].
Помимо размещения грязных производств начался «экологический демпинг» в огромных масштабах. В Амазонии с участием Всемирного банка масштабы вырубки леса таковы, что только в ходе одного из проектов (Grande Carajas) будет очищена территория, равная Франции и Германии вместе взятым. Таков постулат политэкономии капитализма — от Адама Смита до Маркса и далее до неолиберализма. Но оболочку этого постулата многие считают невежеством.
В книге Ф. Коттрелла «Энергия и общество» (1955) был приведен подсчет: при механизированном выращивании риса в Арканзасе фермер экономит по сравнению с японским крестьянином, работающим мотыгой, 88 человеко-дней на 50 бушелей риса. Но при этом он вкладывает только в покупку трактора, горючего, электричества и удобрений сумму, которая эквивалентна покупке энергии 800 человеко-дней (не считая затрат энергии на производство этих технических средств) [19, с. 58]. Экономическая эффективность очевидно вела к колоссальной энергетической неэффективности, которая рано или поздно должна была достичь критического значения.
В предисловии к книге «Конец техноутопии» об этом сказано так: «После Второй мировой войны мы, американцы, до такой степени стали верить в научно-технические чудеса, что для нас перестали существовать физические ограничения… Следующее после войны поколение, несмотря на все большую зависимость от импортируемой нефти, … продолжало цепляться за миф о технологическом разрешении любых проблем. Этот миф назывался “Проект Независимость”. Напомню: наши ученые, которым мы, безусловно, доверяли, должны были разработать способы, позволяющие Америке стать самодостаточной в обеспечении себя энергией» [19, с. 8–10].
Несколько современных сюжетов Запада и других культур
Нам полезно рассмотреть несколько структур невежества у Запада и у других культур. Скажем о важном процессе невежества — взаимодействии (и часто столкновениях) разных культур: от племени и до цивилизаций. Во время становления системы колоний и империализма у Запада были интенсивные контакты с аборигенами — колониальная администрация, ученые, миссионеры и пр. Взаимные объяснения систем своей деятельности были трудны с обеих сторон. Европейцы считали, что население не знает хорошие методы ведения хозяйства, и хотели заменить им архаические способы современными. Но аборигены эти предположения отвергали, а европейцы удивлялись — какое упорство невежества!