науки бытия.
После провала попытки установления диктатуры Корниловым политическая карта России резко изменилась. К руководству Советами пришли большевики, Советы имели надежную поддержку армии и флота, вооруженную и организованную Красную гвардию, и к 25 октября готовился II Всероссийский съезд Советов. Массовое сознание резко сдвинулось влево под лозунгом «Вся власть Советам!». В коалиции Февральской революции собрались выдающиеся интеллектуалы, но они мыслили в системе Просвещения XIX века, а крестьяне и рабочие мыслили в иной системе. Большевики «доработали» эту систему посредством синтеза с новой, «постклассической» наукой.
Власть Временного правительства была парализована, военный министр Верховский доказывал во всех инстанциях необходимость срочных решений об армии и мирных переговорах, но правительство уже отключилось от реальности. Керенский заявил английскому послу: «Я желаю того, чтобы они [большевики] вышли на улицу, и тогда я их раздавлю». 24 октября он дал команду пресечь попытку большевиков «поднять чернь против существующего порядка». Это и продемонстрировало погружение в невежество коалиции Февраля.
Октябрьская революция союза рабочих и крестьян была направлена на то, чтобы избежать капитализма. В конкретных исторических условиях России на пути либерально-буржуазной государственности грозила верная катастрофа. Представления о будущем типе народного хозяйства, которые излагал Ленин в предреволюционный период, шли по иной траектории, чем политэкономия А. Смита и Маркса.
Ортодоксальные марксисты выступили против Октябрьской революции потому, что она прерывала «правильный» процесс смены экономических формаций и угрожала не дать капитализму в России развиться вплоть до исчерпания его возможностей в развитии производительных сил.
Когда читаешь документы тех лет, странно видеть, что с особой страстью отвергли Октябрьскую революцию именно левые, марксистские партии (меньшевики и Бунд). Дело в том, что это для них была не социальная угроза, а ересь, нарушение их религиозных догм. При этом М. Либер (лидер Бунда) возмущался: «Ложь, что массы идут за большевиками. Наоборот, большевики идут за массами. У них нет никакой программы, они принимают все, что массы выдвигают».
Все это привело к открытому конфликту в 1917 г., а в 1918 г. уже и к Гражданской войне. В начале июня 1918 г. эсеры (ПСР) объявили войну советской власти. В ходе Октябрьской революции и Гражданской войны эсеры потерпели поражение в борьбе с большевиками — и поняли свои ошибки, поняли, что стратегия завела их в невежество. Уже в январе 1919 г. делегация эсеров вела переговоры с большевиками, а в июне 1919 г. в Москве Совет партии эсеров принял постановление о прекращении вооруженной борьбы против советской власти и замене ее политической борьбой. К началу 1921 г. ЦК ПСР прекратил свою деятельность. ЦК меньшевиков уже в октябре 1918 г. признал «Октябрьский переворот» исторически необходимым, т. к. он выражал стремление трудящихся к развитию страны всецело в их интересах. Многие видные меньшевики уже летом работали в ВСНХ и ряде наркоматов, а некоторые вступили в РКП(б).
В марте 1920 г., продолжая спор с меньшевиками и эсерами, Ленин сказал им: «Разве с февраля до октября 1917 года вы не были у власти вместе с Керенским, когда вам помогали все кадеты, вся Антанта, все самые богатые страны мира?.. Нашелся ли бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу? Почему же вы этого не сделали? Потому что ваша программа была пустой программой, была вздорным мечтанием».
Масса белых убедилась, что идеологи Белого движения питали необоснованные иллюзии относительно помощи Запада. Белые «втянулись» в полномасштабную гражданскую войну вслед за иностранной интервенцией, как ее «второй эшелон». Верхушки белых неверно оценили и мотивы, и возможности западной помощи.
Ленин сказал в 1923 г.: «Бросается особенно в глаза педантство всех наших мелкобуржуазных демократов, как и всех героев II Интернационала… Бросается в глаза их рабская подражательность прошлому… До бесконечия шаблонным является у них довод, который они выучили наизусть во время развития западноевропейской социал-демократии и который состоит в том, что мы не доросли до социализма…
Слов нет, учебник, написанный по Каутскому, был вещью для своего времени очень полезной. Но пора уже все-таки отказаться от мысли, будто этот учебник предусмотрел все формы развития дальнейшей мировой истории. Тех, кто думает так, своевременно было бы объявить просто дураками».
С. Н. Булгаков, который был «надеждой русского марксизма» (Г. В. Плеханов), но стал религиозным философом, писал в 1917 г.: «Капитализм есть организованный эгоизм, который сознательно и принципиально отрицает подчиненность хозяйства высшим началам нравственности и религии; он есть служение маммоне… Если по духовной природе своей капитализм в значительной мере является идолопоклонством, то по своему общественному значению для социальной жизни он покрыт преступлениями, и история капитала есть печальная, жуткая повесть о человеческой бессердечности и себялюбии».
Таков был образ: Февральская революция, их гражданская война и их погружение в невежество.
Но сейчас мы видим, что за 1917–1921 гг. население России поправило основу матрицы мышления и здравый смысл.
Латентное создание «политэкономии социализма» на платформе «Капитала»
Делались попытки развить труд Маркса о капитализме для создания советской политэкономии. Эти попытки считались безобидными.
Советские граждане первого периода (1917–1950 гг.) обдумывали сложные проблемы, объяснения Ленина, его решения и решения последующих руководителей. Мыслили в «методологической системе Ленина», сложившейся к 1917 г. Можно сказать, эта система была принята большинством уже к Октябрьской революции (важно, что на нее перешли не только те, кто признали советскую власть, но и их оппоненты — они мысленно вели спор или диалог).
Люди понимали проблему и доводы для решения — большинство соглашалось, другие сомневались или отрицали. Они осваивали реальность и в каждом конкретном явлении, почти из эмпирического опыта, потому что они получали объяснения, которые создавали образ. Но, похоже, никто не думал, что познавательная «обработка» всех этих явлений опиралась на новую и сложную методологическую систему.
В этой форме мышление и Ленина, и его аудитории опиралось на знание и понимание особого типа, которое называется неявное знание.
В середине 1950-х гг. постепенно проявились смены поколений, структуры общества, изменения политэкономии и социального строя — и эти фрагменты частично связывали разные этапы жизни СССР. Продолжился спор о политэкономии социализма на основе труда Маркса. Как только, после смерти Сталина, в официальную идеологическую догму была возведена «политэкономия социализма» с трудовой теорией стоимости, в советском обществе стало распространяться мнение, что и в СССР работники производят прибавочную стоимость и являются объектом эксплуатации.
В воображении был создан и «класс эксплуататоров» — бюрократия. Сам марксизм создал «троянского коня», в чреве которого в СССР ввозились идеи, разрушающие общество, принявшее марксизм в качестве идеологии. Очень странно, что хотя уже в начале XX века великий труд Маркса «Капитал» стал историей, что кардинально изменился западный капитал (даже меньшевики признали, что теория Маркса устарела), возник фашизм, поднялась Азия, прошли мировые войны в самой цитадели капитализма, картина мира изменилась, а советские экономисты-марксисты целый век спорили о трудовой теории стоимости.
В 1949 г. Ю. А. Жданов, тогда зав. сектором науки ЦК ВКП(б), в докладной записке М. А. Суслову писал: «Философию развивали революционеры и ученые. Что же касается наших философов-профессионалов, заполняющих институты философии и философские кафедры учебных заведений, партийных школ, то никто из них за тридцать лет советской власти и торжества марксизма в нашей стране не высказал ни одной новой мысли, которая вошла бы в сокровищницу марксистско-ленинской философии. Более того, никто из наших философов-профессионалов не высказал ни одной мысли, которая обогатила бы какую-либо конкретную область знания. Это в равной степени относится к Деборину и Митину, Юдину и Александрову, Максимову и Кедрову и всем остальным».
Историк С. В. Балакин свою статью закончил словами: «Таким образом, во второй половине XX в. в мировоззрении ученых-экономистов произошли значительные изменения… Оценки многих экономических явлений закрепились в эмоционально-чувственном слое сознания и превратились в стереотипы, незыблемую веру. Поэтому данный процесс оказался противоречивым и конфликтным… Анализируя современные публикации, можно констатировать, что та дискуссия многих научных работников так и ничему не научила» [30].
Но уже ни общество, ни КПСС, ни государство не видели, что мировоззрение советского народа быстро смешивается с невежеством. То, что на СССР надвигается грозная туча, почти все старались не видеть.
Третий провал и повторение погружения в невежество: оружие для краха СССР
Во время последних 30 лет мы в урагане и грозах форсированных программ и войн не заметили, что реальная советская политэкономия (инновационная и неотшлифованная) постепенно сдвинулась снова к понятийному аппарату политэкономии Маркса. То есть сдвинулась к политэкономии капитализма времен XIX века со всеми категориями и понятиями, со смыслами и ценностями — классического дремучего невежества.
Именно этот провал разрушил советский строй и нашу государственность. А теперь это невежество вновь стало для населения актуальной угрозой. И эта угроза надвигается все более и более быстро. Здесь приведем несколько точек, чтобы очертить поле проблемы, наметить основные части образа структуры этого небывалого для России невежества.