В 1992 г. Н. П. Шмелев написал важную статью «Ближайшие приоритеты» о том, что у нас нет «нормального здорового рынка». Но ведь он был одним из главных экономистов, консультантом ЦК КПСС, академиком и т. д. — почему же за семь лет эти экономисты довели хозяйство до «ненормального»? Он совершенно спокойно объяснил свою статью: «Кризис, охватывающий ныне советскую экономику, застал врасплох, по существу, всех, в т. ч. нашу экономическую науку… При нормальном здоровом рынке роль государства сводится к тому, чтобы устранить все препятствия на пути передвижения капиталов, товаров, идей, людей. До тех пор, пока этого нет, ни человек, ни предприятие, ни общество не могут получить ни реального суверенитета, ни демократии, хотя формально они и могут быть провозглашены» [401].
Важный аспект картины мира перестройки — советские крестьяне и экономика — разобран в важной книге Н. П. Шмелева и В. В. Попова «На переломе: перестройка экономики в СССР» (1989)[58]. Там говорится о работниках советского сельского хозяйства: «Из-за пустяковой поломки машины бросают — ведь ремонт хлопотен, да и незачем чинить, когда непрерывным обильным потоком идут новые трактора, комбайны, автомобили» [132, с. 187].
Это — миф с нарушенной логикой. Чтобы в нем усомниться, образованному человеку не надо было даже глубоко лезть в справочники — авторы сами приводят необходимые для рассуждений данные, опровергающие предыдущее утверждение. Они пишут: «В минувшей пятилетке (1981–1985 гг.) 85 % поставленных селу тракторов и автомашин, 80 % зерноуборочных комбайнов пошли на возмещение выбытия» [132, с. 192]. Как это вяжется с утверждением, будто «из-за пустяковой поломки машины бросают, да и незачем чинить»?
Возьмем комбайны (хотя и в отношении тракторов логика та же). Для простоты заменим проценты абсолютными числами. Поставки комбайнов сельскому хозяйству за 1981–1985 гг. составили в СССР 557,8 тыс. штук. Как утверждают Шмелев и Попов, 80 % из них, то есть 446,2 тыс. штук, пошли на возмещение выбытия. В среднем за год, следовательно, выбывало из строя 89,2 тыс. комбайнов. Среднегодовой парк комбайнов составлял в СССР в ту пятилетку 786,5 тыс. штук. Таким образом, за год выбывало из строя 11,3 % всего парка, то есть комбайн служил тогда в среднем 8,8 года.
Теперь задумаемся, мог ли комбайн служить почти 9 лет, если, как утверждают экономисты, в колхозах «из-за пустяковой поломки машины бросают, да и незачем чинить»? А ведь это ошибочное (или ложное) обвинение вбивалось в сознание со всех трибун и телеэкранов.
Сила невежества, как бульдозер, всё еще разрушает Россию, и её пока не остановить.
Очень часто бывает достаточно всего лишь слегка расширить контекст приводимой в качестве аргумента численной величины, чтобы усомниться в самой ее достоверности или в логике рассуждения. Авторы утверждают: «Наше сельское хозяйство производит на 15 % меньше продукции, чем сельское хозяйство США, но зато потребляет в 3,5 раза больше энергии» [132, с. 169].
Подумайте сами, могло ли такое быть, если в расчете на 100 га пашни в СССР в 1989 г. имелось 259 кВт энергетических мощностей, а в США 405 кВт. Если в СССР энергия расходовалась неэффективно (в 3,5 раза больше!) и мощность 60 % от американской, то как наше хозяйство дает 85 % от продукции США? Эти аргументы не имеют смысла, т. к. экономика СССР, постсоветская Россия и США — разные системы. Как можно было внедрять людям в мозги такие постулаты!
В США на получение одной пищевой калории затрачивается 10 калорий ископаемого топлива. Американские аналитики предложили посчитать затраты невозобновляемых источников энергии. По этому критерию сельское хозяйство США оказалось исключительно неэффективным: только механической энергии на единицу продукции здесь тратится в три раза больше, чем в Индии (см. [179]). Но для США это выгодно — и что?
Очень сильно действуют на сознание большие числа — человек не может их мысленно освоить, они поражают воображение. Так, в 1980-е годы было широко распространено мнение, будто село неэффективно, потому что горожан «гоняют на картошку». Н. Шмелев и В. Попов пишут, как о чем-то ужасном: «Госкомстат сообщает, что на сельскохозяйственные работы отвлекается ежедневно в среднем 300–400 тыс. человек» [132, с. 162][59].
Воображение поражено этой величиной. Но давайте введем меру. Итак, условно говоря, постоянно в селе работало 300–400 тыс. «привлеченных». Так ли это много? Во время пиковых нагрузок в сельском хозяйстве везде привлекают дополнительных работников — в США несколько миллионов сезонников-мексиканцев, в Испании марокканцев (а теперь латвийских и российских инженеров, они обходятся дешевле марокканцев). В СССР всего в народном хозяйстве было занято 138 млн человек, следовательно, «отвлеченные на село» составляли 0,22–0,29 % от этого числа (или около 1 % от числа занятых в сельском хозяйстве). Это величина очень небольшая — несопоставимо с тем идеологическим значением, которое ей придавалось. Но в головы внедрили невежество.
После критики сельского хозяйства Н. П. Шмелев с соавтором перешли к обвинениям других отраслей советской экономики. Следующим было лесное хозяйство. Сказано: «Сейчас примерно два из каждых трех вывезенных кубометров древесины не идут в дело — они остаются в лесу, гниют, пылают в кострах, ложатся на дно сплавных рек… С каждого кубометра древесины мы получаем продукции в 5–6 раз меньше, чем США» [132, с. 144].
Какое глубокомысленное утверждение — два из каждых трех вывезенных из леса кубометров древесины… остаются в лесу. Но давайте вникнем в тезис о том, что из советского бревна выходило в 5–6 раз меньше продукции, чем в США. Это действительно суровое и строго количественное обвинение в адрес экономики. Заглянем в справочник и увидим такую сводку:
Таблица. Выход изделий из древесины в СССР и США. 1986 г. (в расчете на 1000 кубических метров вывезенной древесины)
Где здесь эти фантастические «в 5–6 раз меньше продукции»? Отходов при переработке бревна в деловую древесину в США было чуть-чуть меньше, чем в СССР (а с учетом опилок, пошедших на изготовление древесно-стружечных плит, эту разницу вообще трудно определить). Как использовать продукцию первого передела — деловую древесину, зависит уже от приоритетов. Строишь дом из пиломатериалов — делаешь больше бруса и досок, строишь из фанеры — делаешь больше фанеры. Много в США бездомных, живущих в картонных ящиках, — делаешь много картона. Много тратишь бумаги на упаковку — перерабатываешь древесину на целлюлозу.
Замечу, что сказка про прирожденную неспособность русских цивилизованно использовать лес, кочевала во время перестройки из книги в книгу и из газеты в газету. И дело тут, опять-таки, не в Н. П. Шмелеве, главное в том, что читающая публика приняла эту версию про «5–6 раз» — а ведь она должна была встрепенуться, если бы имела чувство меры. «Как могло случиться, чтобы при переработке пропало 80 % от привезенного из леса бревна? Возможно ли это?» — вот что должно было не давать покоя. Но ведь никакого беспокойства эти странные количественные данные не вызывали.
Далее — тяжелая промышленность. Подобного же рода количественные данные приводятся для того, чтобы заклеймить советское машиностроение. Читаем в той же книге: «Известно, например, что на машиностроительных предприятиях от 30 до 70 % металла уходит в стружку — в отходы» [132, с. 171].
Это, видимо, должно было повергнуть читателя в изумление, но в те времена на головы людей подобные странные утверждения сыпались с утра до вечера, и конкретно на это утверждение никто, похоже, не обратил внимания. Рассмотрим сейчас. Начнем с того, что само строение этого утверждения выдает ошибку или невежество. Почему указан такой широкий диапазон для вполне четкого показателя — «от 30 до 70 % металла»? Ни на одном предприятии при обработке стальных заготовок не бывало образования стружки менее 30 %? Ни на одном никогда не превышали максимума в 70 %? Мыслимо ли слышать такое от докторов экономических наук? Скорее всего, это не сознательное искажение понятий, а элементарное невежество.
В действительности достаточно взять справочник, и мы получим точные данные, ибо отходы металлов учитывались в СССР скрупулезно, вплоть до окалины (как, впрочем, и в других промышленно развитых странах). Показатель «образование металлоотходов в машиностроении и металлообработке» хорошо известен и идет в справочниках отдельной таблицей. Так, в 1988 г. в СССР в этой отрасли было потреблено черных металлов 91,7 млн т, образовалось отходов в виде стружки 8,1 млн т, или 8,83 %. Какие тут 30–70 %? Кстати, доля ушедшего в стружку металла (как и вообще металлоотходов) в СССР снижалась — в 1970 г. в стружку ушло 10,35 % использованного металла, а в 1988 г. менее 9 %[60].
Неспособность отсеивать ошибочные (или ложные) количественные данные или хотя бы переводить в разряд «сомнительных» — результат массового поражения инструментов рационального мышления.
О стали в этой книге говорится в главе «“Черные дыры”, в которых исчезают ресурсы». Примечателен сам тип изложения, который применили здесь видные экономисты, — мысли излагаются уклончиво, с таким объединением разнородных понятий и явлений, что в каждом тезисе возникает большая неопределенность, необычная для людей, связанных с научной деятельностью. Всегда очень размыта мера, которую прилагают авторы к тому или иному явлению, хотя вполне доступны точные достоверные данные. Вот авторы пишут об СССР: «Мы производим и потребляем, например, в 1,5–2 раза больше стали и цемента, чем США, но по выпуску изделий из них отстаем в 2 и более раза» [132, с. 169].
Рассмотрим это утверждение. Прежде всего в один ряд в нем ставятся две категории разной природы — «производим» и «потребляем», — и большинство читателей сразу оказывается в ловушке. Например, многие страны потребляют сталь, не производя её ни грамма. В открытой экономике США очень велик импорт и стали, и