рабочие. Эта статья сначала обращается в прошлое и сводится к тому, что виновником социальных и нравственных бед нашей страны был рабочий класс, сформировавшийся в процессе индустриализации. Такую «правду» трудно принять!
Но его аксиомы были иррациональны, они похожи на еретический бунт, парадоксальное предвидение, апокалиптику сивилл. Какие образы витают над рабочими, какие силы закручивают торнадо индустриализации! Надо прекратить «социалистический эксперимент» и вернуться в лоно человеческой цивилизации. Равенство, коллективизм и справедливость ведут к казарменной уравниловке и эскалации ненависти — трепещите, либералы! В СССР была жизнь в духовной пустыне, поскольку настоящее лишилось нравственного смысла. Интересно, какого нравственного смысла накопал этот философ, прозревший «творческого развития марксизма»?
И. М. Клямкин признал, что нашим отцам «удалось построить города, заводы и электростанции. Но они обманулись насчет своих сил и возможностей», — что дом, который они построили, «годится для чего угодно, но только не для жизни». Опять апокалиптика! Что-то маячит в тумане, а «свои силы и возможности» обманули.
Статья утверждала, что оплата по труду — антипод уравниловки: «Миллионы людей приучены к тому, что чем дальше вперед, тем ближе к полному равенству… Этим ожиданиям относительно будущего соответствует уравниловка настоящего. Но как совместить идеал равенства с углублением различий, к которому неизбежно приведет оплата по труду и ориентация на потребителя? Я думаю, что надо сказать себе ясно и определенно: совмещение невозможно. И — отказаться от него».
Итак, сейчас, когда мы восстанавливаем общечеловеческие ценности, нам предлагают отказаться от идеала равенства — идеала, который направляет нас с зарождения христианства[63]. Рассмотрим это его суждение.
Говорят, будто к социальному расслоению ведет оплата по труду. Источник расслоения — изначальное социальное неравенство и возможность эксплуатации. С самого начала перестройки у нас говорится о необходимости восстановить социальную справедливость. В чем же заключается несправедливость, не поясняется, дескать, что говорить, и так ясно. Поскольку за четыре года перестройки не возникло никаких намеков на то, что предполагается ущемить эту «аристократию» (наоборот, она уже получила все мыслимые и немыслимые надбавки), — движение к социальной справедливости в ближайшем будущем неизбежно должно быть движением к уравниловке.
И. Клямкин придает новое качество идеологии — «антиуравниловке». Почти вся публицистика направлена на разрушение психологии уравниловки, а в лозунге «каждому — по труду» старательно замалчивается первая часть единой формулы — «от каждого — по способностям»! В то же время не предполагается и перейти к отношениям капитализма, которые регулируются законами рынка рабочей силы. Это тенденция к социальному произволу и сокращению возможностей части населения. Перераспределение ресурсов в интересах тонкого слоя людей с высшими стандартами потребления, которое раньше стыдливо замалчивалось, теперь получило печать «социальной справедливости».
И. Клямкин впервые в нашей публицистике создает образ социального субъекта, взращенного сталинизмом. Он не называет его рабочим классом, подчеркивая, что речь идет о деклассированных элементах: «Это были люди, выброшенные из одной культуры, не принятые ни в какую другую и не создавшие никакой новой»[64]. Да и основу для объединения людей в эту многомиллионную массу И. Клямкин видит лодырями, неудачниками, завистниками.
Так у него же произошла консолидация этого «шлака»: «Это не могло нравиться ни городским рабочим, с неудовольствием посматривавшим на недоступные им частные рестораны, ни деревенской бедноте, которая землю получила, но к экономическим методам хозяйствования приспособиться не могла и попадала в зависимость от своих энергичных и удачливых соседей».
И. Клямкин развенчивает не только наш «деклассированный рабочий класс», но и пролетариат вообще. Он указывает на фатальную ошибку социалистического учения, которое предполагало, что «нужно опереться на людей, у которых нет ни собственности, ни денег, но зато есть организованность, дисциплина, сплоченность, достаточные для того, чтобы вывести человечество из тупика, — нужно опереться на наемных рабочих» (по радио можно было слышать такие выражения: «рабочие на наших предприятиях стали наймитами»). Опора на рабочий класс кажется И. Клямкину безнравственной, ибо это, по его мнению, «короткоживущий» продукт цивилизации — капитализм «на очередном витке технологической революции оттеснил индустриальное производство и индустриальных рабочих на обочину экономики и готов с ними расстаться навсегда».
И. Клямкин добавляет, что советские люди жили в духовной пустыне, что всё, что с ними происходило, было «лишено самостоятельного нравственного значения». Что на это сказать? Он пишет: «Именно при НЭПе в городе и деревне образовались большие группы людей, которые могли чувствовать себя обделенными революцией и в ком усиливалась поэтому неприязнь к тем, кого НЭП экономически поднимал вверх. Так что слово “враг” не надо было выдумывать, оно витало в воздухе, у многих было уже на языке, его оставалось лишь произнести вслух. И оно было произнесено… Обманулись те интеллигенты “наверху”, кто, прислушиваясь к их голосам, поверил, что ради будущего можно вернуться в прошлое, ради высшей культуры нырнуть в бездну внекультурья».
И чтобы у нас не было уж совсем никаких сомнений в том, что благодарить отцов нам не за что, И. Клямкин говорит об утрате нравственного смысла жизни индустриальных рабочих СССР, которые «не имели личного быта» и «готовы были всем пожертвовать, все отдать, могли работать столько, сколько надо, и намного больше». Он даже удивляется непонятливости воображаемого читателя: «Вдумайтесь, это же очень просто: если вы лишили себя настоящего, если вы в нем не живете, а “переживаете” его, то что принесете вы в будущее? Только то, что имеете. И ничего больше».
Те же, кто во всем себе отказывал, чтобы строить для будущих поколений, заслужили в 1989 г. такую сентенцию: «Это было время всеобщего, тотального временщичества, ощущающего себя посланием вечности… Ничего своего. Ни у кого. Всё временно. Все временщики». Сравнивая якобы погрязшего в варварстве советского рабочего с цивилизованным индивидуумом капиталистического общества, И. Клямкин пытается вернуться к преодоленному было «классовому подходу» — и объясняет: «Им легко было отдавать все, что имели, так как они не имели почти ничего».
В этом невежестве есть бесшабашность, которая не раз оборачивалась трагической ошибкой «удачливой» части России.
Овчинникова Ирина Григорьевна[65]
Во времена перестройки значительные группы (в основном интеллигенции) сдвинулись к мессианским сферам. К ним потянулись разные люди — и радикалы, и идеалисты, и др. Кто-то — романтики или искренние демократы, а кто-то — жулики. Эти сдвиги — травмы культуры. Это — болезнь общества.
Большинство поняли: «путч» ГКЧП — провокация. Видный публицист А. Бовин сказал, перефразируя Вольтера: «Если бы этого путча не было, его следовало бы выдумать!» Горбачев также выразил удовлетворение: «Все завалы с нашего пути сметены!» Почти все поняли, что начался быстрый удар и разрушение общественного строя.
И вдруг на митинге «в защиту Горбачева и Ельцина» появилась старейшая журналистка «Известий». Как говорили о ней: «В этот момент схватила неизвестно откуда взявшуюся табуретку, влезла на нее и, перекрикивая Ефремова, начала свою пусть наивную, но искреннюю речь на стихийном митинге: “Ребята, от того, уступите вы сегодня или настоите на своем, зависит завтрашняя жизнь ваша и ваших детей, — говорила она. — Проявите чувство собственного достоинства, подчиняйтесь только собственной совести. Если не уступите, напечатаете обращение президента, за которого мы с вами недавно проголосовали, — конечно, не сможете, как раньше, получать квартиры в награду за послушание, но будете свободно покупать их по банковским кредитам, как это принято в нормальном мире…”.
Говорила что-то еще — взволнованно, сбивчиво, но очень убедительно. В результате “Известия” стали единственной в стране газетой, которая опубликовала обращение Ельцина» [344].
Что это за явление? Как могут известные интеллигенты, ученые и публицисты, которые десятки лет работали в центральных государственных структурах, пускать в публику «наивную, но искреннюю речь… взволнованно, сбивчиво, но очень убедительно»? Ведь люди действительно находят эту «наивную, но искреннюю речь» очень убедительной. Мы же видели именно массовый процесс погружения в невежество! Какие манипуляции сознания!
После ГКЧП, 23 августа 1991 г., в газете вышла статья «Непуганые дети». Как сказано, эта статья «поет дифирамбы новому поколению, которое свободно от пороков сознания советского человека». И. Овчинникова пишет: «Да, десять дней спустя на первых уроках учителю наконец-то не надо будет далеко ходить за так называемыми положительными примерами. Пережитые нами три дня явили их в таком множестве, что позволяет разрушить нравственные завалы, образовавшиеся за десятилетия и состоявшие более всего из искаженных понятий. Сегодня есть возможность каждое из них наполнить подлинным смыслом. Как под увеличительным стеклом мы видели преданность и предательство, трусость и рыцарство, верность и измену. Ни душой не придется кривить, ни в книжную пыль погружаться, чтобы рассказать детям, кто есть кто и что есть что».
Вот другая статья обозревателя «Известий» И. Овчинниковой: «Нас пугают. И многим страшно» (1992). Прежде всего она делает выговор тем гражданам России, которых ужаснуло неслыханное повышение цен и угроза приближения голода. Она называет эти опасения кощунственными и взывает к памяти Великой Отечественной войны. Автор и ее домочадцы «многого себе не позволяют, но на хлеб, молоко, овощи, иногда мясо, немножко масла хватает». Вывод таков: раз я, Ирина Овчинникова, и мои домочадцы не голодаем, значит, голода в России нет, и все разговоры о нем — козни оголтелых «наших»!