А. В. Кириллов (доктор исторических наук, профессор) писал: «В статье осуществляется противодействие попыткам фальсификации исторической победы советского народа в Великой Отечественной войне. Проводится обстоятельный анализ полярных отзывов в Интернете на многосерийный документальный фильм “Великая война”. Подвергнуты обстоятельной критике необдуманные заявления отдельных политиков и публикации в прессе, искажающие важнейшие события Второй мировой войны, огульно очерняющие советский народ и руководителей страны в годы Великой Отечественной войны. Показаны некоторые подтасовки и внутренние противоречия псевдооткрывателей истории войны… Приведены документы, отвергающие обвинения в умышленном искажении реальной обстановки в документах советского командования. В заключение подчеркивается, что без противодействия попыткам фальсификации нашей истории Россия не обретет духовно-нравственной устойчивости» [323].
Он представил четкую форму: «попустительство фальсификациям Великой Отечественной войны — преступление против современной России». Но ведь продукт этой формы можно представить только как преступные фальсификации! На них смотрят и молчат — политики и власть, ученые и военные, интеллигенция и молодежь. Разрешается горстке авторов напечатать короткие туманные статьи — без конкретных образов, без принципиальных разборов структур этих фальсификаций, и никаких диалогов. Такое состояние «молчащего» общества похоже на признак неизвестной угрозы.
Предательская литература — это не только книги Резуна, но и масса «научных» книг и статей. Известные и хорошо документированные события войны начинают излагаться российскими «историками» на основании архивов и мемуаров западных (и даже немецких) материалов — часто без указания альтернативных отечественных сведений. В 2000 г. ряд организаций ветеранов ВОВ даже попытался возбудить в судах иски против НТВ и некоторых авторов газеты «Известия» за переходящую всякие рамки фальсификацию истории войны в «документальных» фильмах и статьях. Об этом рассказал один из руководителей Комитета общественной организации ветеранов, объединяющей 70 тысяч ветеранов, проживающих в Москве, Б. Лебедев («Советская Россия», 8 мая 2001 г.).
В частности, обозреватель «Известий», историк Б. Соколов в годовщину битвы на Курской дуге 12 июля 2000 г. напечатал текст, что «безвозвратные потери вермахта составили 5 танков, а Красной армии — 334 танка»[106]. Союз ветеранов подал на «историка» в суд. Суд поддержал заведомых фальсификаторов, хотя истцы привели виднейших военных экспертов, историков и участников битвы, представили подробные документы с картами боя, включая германские источники, труд германского военного историка генерала вермахта Б. Мюллера-Гиллебранда, воспоминания о битве под Прохоровкой начальника Генштаба вермахта и главного специалиста по танковым войскам Гудериана, публикации историков США. Таким образом, разрушение исторической памяти о войне осуществляется идеологизированными СМИ под надежным прикрытием судебной власти.
Президент Академии военных наук М. А. Гареев пишет в 2006 году: «За последние 10–15 лет не показано ни одного нового фильма… где бы правдиво и доброжелательно по отношению к участникам войны отображалась ее история. 60-летие Курской битвы газета “Известия” ознаменовала “сенсационным” сообщением: оказывается, немцы в знаменитом Прохоровском сражении потеряли 5 танков, а советские войска — 334… Не менее десятка писателей и историков написали о том, что Ленинград не надо было оборонять, а следовало бы сдать его. … Доходит даже до утверждений о том, что это была позорная война, в которой мы потерпели поражение» [326].
Профессор В. Литвиненко написал статью «Курская битва. Мифы и реальность» и показывает, как легко распространить фальсификации истории Отечественной войны, без всякой ответственности. Так, авторы изданной в 2017 г. книги «История России» (под ред. А. Б. Зубова) утверждают, что в Курской битве потери в людях у советских войск были в 4,5 раза больше, чем у немецких. Б. Соколов в новой книге «Цена войны. Людские потери России и СССР в XX и XXI вв.» (издана в 2017 г.) утверждает: «Соотношение безвозвратных потерь в Курской битве в июле оказывается 18,6:1 в пользу немцев» [330].
Множество подобных «историков» и публицистов стараются убедить граждан России, что якобы советская военная наука была несостоятельна и сильно уступала «западной». Но исследования самих западных и прежде всего германских военных историков говорят о крайне низком уровне планирования немецким командованием крупнейших военных операций начиная со Сталинградской битвы. Опубликованные в 1992 г. архивные исследования историков приводят к неопровержимому выводу, что под Сталинградом имела место «не героическая гибель в боях против превосходящих сил противника, но — жалкая голодная смерть».
Вот краткое резюме этой работы: уже в октябре 6-я германская армия осталась без продовольствия, и расчет делался только на грабеж оккупированных советских территорий. После 23 ноября, когда замкнулось кольцо окружения, продукты перебрасывались по воздуху, но масштабы переброски были мизерными. В начале декабря хлебная норма была уменьшена до 200 г в день, а к концу декабря до 50–100 г. В середине января выдавать продовольствие солдатам перестали[107]. Один из ведущих военных историков ФРГ Б. Вегнер считает весь замысел наступления 1942 г. на Волгу и Кавказ столь авантюрным, что армия Паулюса «уже за несколько недель до окружения была армией, сражавшейся без надежды на успех». А подготовка операции по ее деблокированию была, по мнению историков, совершенно безответственной и не имела никаких шансов на удачу (см. [308]).
Вот другой показательный случай, о котором рассказывает видный историк из ФРГ М. Хеттлинг. В 1950 г. в Германии вышла книжка «Последние письма из Сталинграда» с 39 письмами немецких солдат из окружения. Она стала бестселлером и была переведена на многие языки. Вскоре, однако, выяснилось, что все эти письма — фальсификация. Историк пишет: «Их поначалу остававшийся неизвестным автор, личность которого все же была установлена, — военный корреспондент Хайнц Шретер, находившийся в Сталинграде до середины января 1943 г. Весной того же года он получил задание министра пропаганды Геббельса подготовить работу, прославляющую доблесть германских войск в Сталинграде. Книга эта основывалась на собранных в Министерстве пропаганды материалах о битве на Волге. В нацистский период она не была опубликована, так как показалась Геббельсу недостаточно героической» [305].
На фоне всего прочего это, конечно, мелочь. Мало ли что в ведомстве Геббельса стряпали. Не стоило бы даже упоминать, если бы не тот факт, что и эта разоблаченная фальшивка пошла в дело в информационной войне в годы перестройки[108]. Историк Н. Э. Вашкау (зав. кафедрой истории России Университета Волгограда) писала: «Интернет полон информации и переводов писем на русский язык, в том числе и того источника, который давно и аргументированно подвергнут критике (публикация немецких писем в 1949 г. журналом “Шпигель”, повторенная в 1954 г. издательством “Бертельсман”, переведенная на русский язык и опубликованная в 1990 г. журналом “Знамя”). Эта фальшивая публикация ставит пред историками как раз задачу привлечь внимание к действительным источникам, которые сохранились в архивах и отражают реальное состояние духа армии противника. Этот источник продолжает вызывать интерес у молодежи» [304].
В советских архивах имелось множество подлинных писем немецких солдат из Сталинграда, их предоставляли историкам ГДР и ФРГ, и они были введены в оборот как очень ценные материалы. Первая книга, в которой были собраны подлинные письма окруженных под Сталинградом немецких солдат и офицеров, была издана в СССР в 1944 г. К моменту перестройки она была забыта, и переиздали не ее, а геббельсовскую фальшивку — и ее читает молодежь.
Вот воспоминания немецких военнопленных:
«Случилось это летом 1946 года. Нашей бригаде выдали мешки, и она получила задание собрать для кухни крапиву и лебеду. Дорога вела через маленькую деревушку. В этой деревушке около заборов, изгородей и кустов “овощи” росли в огромном количестве. Мы усердно принялись за работу и наполняли мешки один за другим. Из одного домика вышла пожилая русская женщина и спросила, зачем мы обдергиваем растения. Когда мы ей ответили: “На кухню надо. Кушать”, она сразу повернулась и зашла в дом. Но скоро она вышла обратно и принесла из того немногого, что имела сама, хлеб и молоко. Неожиданно мы заметили, что она плачет и вытирает слезы фартуком. Мы узнали, что ее муж и два сына погибли на войне от немецких пуль. Мы смутились, но и поняли сразу, что эта матушка выполняет перед нами высшее человеческое действие» (Кемеровская обл., июль 1946 г.).
«О работе в привокзальной бригаде у меня сохранилось такое прекрасное воспоминание. Однажды холодным январским утром мы стояли, стуча зубами, с нашими лопатами на рельсах. У меня были разорванные рукавицы, и я был вынужден, чтобы согреть руки, постоянно отставлять лопату в сторону. Неожиданно ко мне подошла молодая женщина, которая, очевидно, уже некоторое время наблюдала за мной. Она торопливо сняла свои красивые, белые рукавицы из шерсти, сунула мне их в руки с выражением глубочайшего сострадания на лице и, взяв голыми руками свой багаж, пошла прочь, прежде чем я смог выразить слова благодарности» (Ленинградская обл., январь 1946 г.).
«Когда я в первые дни моей новой шахтерской жизни и как раз хотел притушить сигарету, ко мне подошел русский шахтер, который только что поднялся на поверхность, ни слова не говоря, взял у меня изо рта наполовину выкуренную сигарету и пошел дальше, продолжая курить ее. С горечью я подумал, что теперь можно делать с нами все, что угодно, ведь в конце концов мы проиграли войну. Но в следующие дни я заметил, что русские шахтеры после подъема берут без всяких слов сигареты не только изо рта немецких военнопленных, но и у русских горняков и докуривают их дальше. Наконец, через несколько дней я подошел после подъема к одному русскому, который должен был спускаться в шахту, и, волнуясь спросил: “Разрешите, пожалуйста, докурить вашу сигарету?” Русский удивленно посмотрел на меня: “Чего ты спрашиваешь? На, возьми, Фриц!” С тех пор с полной уверенностью я использовал эту “табачную солидарность” русских и ни разу не услышал при этом недоброго слова» (Прокопьевск, ноябрь 1945 г.).