Как же можно было пытаться создать синтез России и США в форме конвергенции? В таком состоянии «европейского гуманизма» перестройка СССР (особенно России) вновь перешла в колею «холодной войны» с Западом. Цивилизации не могут быстро трансформировать свою структуру.
Либеральный философ Дж. Грей пишет: «Такая рефлекторная враждебность Запада по отношению к русскому национализму … имеет долгую историю, в свете которой советский коммунизм воспринимается многими в Восточной и Западной Европе как тирания Московии, выступающая под новым флагом, как выражение деспотической по своей природе культуры русских» [41, с. 71].
«Враждебность Запада» была всегда, не только к русским. Историк евроцентризма Самир Амин писал: «Современная господствующая культура выражает претензии на то, что основой ее является гуманистический универсализм. Но евроцентризм несет в самом себе разрушение народов и цивилизаций, сопротивляющихся экспансии западной модели. В этом смысле нацизм, будучи далеко не частной аберрацией, всегда присутствует в латентной форме. Ибо он — лишь крайнее выражение евроцентристских тезисов. Если и существует тупик, то это тот, в который загоняет современное человечество евроцентризм» [640].
Показательно, что страны бывшего СЭВ, принявшие дозу социализма, потрясались от отношений Запада — стоит только приоткрыть его рынок. Вот пишет в «Независимую газету» эксперт-демократ (9 января 1994 г.): «Когда французские фермеры узнают, что из Венгрии, Чехии или Словакии идут грузовики с дешевыми, буквально разоряющими их мясными продуктами, то они просто-напросто перекрывают автомагистрали и действуют партизанскими методами… Ревностно оберегают свои заповедники от вторжения конкурентов, нарушающих привычный ритм и уклад», — «партизанские методы» — это поджог грузовиков. Однажды даже сожгли колонну с живыми овцами, и горящие животные разбежались по округе. То-то было смеху у французов!
О чем же говорит наша демократическая газета? О том, что издержки производства у западных фермеров очень велики, и если бы они были вынуждены конкурировать, то кооперативы из бывших соцстран разорили бы их моментально. И приходится им нанимать бандитов — жечь грузовики, и убеждать газетчиков, что французы правы, используя такие способы «конкуренции».
Но главное, что Россия второй раз пытается войти в систему западного рынка. Посмотрите, что писал экономист-реформатор В. А. Найшуль: «Рыночный механизм управления экономикой — достояние общемировой цивилизации — возник на иной, нежели в нашей стране, культурной почве… Рынку следует учиться у США, точно так же, как классическому пению — в Италии, а праву — в Англии» [486].
Утверждение, что «рынку следует учиться у США, а праву — в Англии», не просто невежество, но и наивно. И рынок, и право — большие системы, в огромной степени сотканные особенностями конкретного общества. Обе эти системы настолько переплетены со всеми формами человеческих отношений, что идея «научиться» им у какой-то одной страны находится на грани абсурда. Почему, например, рынку надо учиться у США — разве рынок в США лучше рынка в Германии, Японии или Сирии?
Да и как можно учиться рынку у США, если его сиамским близнецом, без которого он не мог бы существовать, является, образно говоря, «морская пехота США»? Это прекрасно выразил советник Мадлен Олбрайт Т. Фридман: «Невидимая рука рынка никогда не окажет своего влияния в отсутствие невидимого кулака. МакДональдс не может быть прибыльным без МакДоннел Дугласа, производящего F-15. Невидимый кулак, который обеспечивает надежность мировой системы благодаря технологии Силиконовой долины, называется наземные, морские и воздушные Вооруженные силы, а также Корпус морской пехоты США».
Мотивация западных политиков в нашей «перестройке» нас мало трогала. Нас удивил факт, что российская интеллигенция могла поверить западным политикам. Ведь даже если бы либеральная доктрина была хороша для условий Запада (хороша ли она для них, это особый вопрос), она совершенно не могла привести к успеху в России, какие бы законы ни принимали Верховный Совет РСФСР или Госдума РФ. Это странная слепая вера в Закон, которую проявили наши интеллигенты, просто пугала. Наша элита не раз пыталась слепо копировать Запад — сначала в соревновании с ним, потом в имитации его. И эта тяга к имитации, к отказу от творчества и синтеза, от широкого сравнения разных вариантов, испытанных в различных культурах, вдруг проявилась с тупой силой именно в интеллигенции! Ее символом веры стал давно, казалось бы, изжитый в просвещенном сознании примитивный евроцентристский миф о том, что Запад через свои институты и образ жизни выражает некий универсальный закон развития в его наиболее чистом виде. Этот миф используется в западной пропаганде и психологических войнах — а у нас его носителем стала интеллигенция!
А сейчас разумная задача для нас — не копить ненависть к Западу и не отбрасывать его идеи и знания, культуру и переживания. Только так можно ужиться и учиться у Запада всему, что есть у него полезного и приятного.
Поэтому мы должны рассмотреть картину мира России с Евразией, других стран, и особо Запада…
Конвергенции не получилось, но в ходе перестройки российские институты вошли в уже созданные структуры для соединения с системами Запада. Вот, например. Известно, что школа СССР сформировала новый культурно-исторический тип со многими исключительными качествами. Но в перестройке в 1987–1988 гг. началось преобразование школы. Была принята программа «гуманитаризации российского образования Дж. Сороса». Подрядчиком был фонд «Культурная инициатива» — благотворительная организация Сороса. Об их агентах мы не будем говорить.
Все понимали, что при смене общественного строя неизбежны изменения, но мало кто ожидал, что целью реформы станет отказ от единой общеобразовательной школы. Эта модель в XX веке была эффективна в разных странах при разных условиях и могла бы работать в «рыночной» России с некоторыми изменениями.
Министр образования В. М. Филиппов объяснил: «Изменившееся российское общество требует адекватных изменений и от системы образования — нельзя консервировать то, что когда-то было лучшим в мире». Это объяснение не понятно! Почему в «изменившемся российском обществе» не пожелали иметь «лучшее в мире» образование? Идеологи этой реформы не отвечали на простые и ясные вопросы или изъяснялись метафорами и абстрактными понятиями — как будто с этой части российской элиты ветром снесло разум и элементарные нормы общения.
Министр привел такой аргумент: «Кто-то очень метко заметил: “В США есть цивилизация, но нет истинной, древней культуры. В России — богатая культура, но нет цивилизации”. Наша задача — сохранить российскую культуру и создать цивилизованное общество». Выходит, он видит смысл школьной реформы в изменении образования так, чтобы Россия получила цивилизацию в понимании американцев. Перестройка школы по американскому шаблону была предусмотрена и в документах министерства. Там прямо и без обиняков была поставлена задача «эволюционной смены менталитета общества через школу».
Немецкий историк Л. Люкс писал: «Россия с удивительной наглядностью, как никакая другая страна, продемонстрировала последствия такого явления, как радикальнейшая конфронтация интеллектуальной элиты страны с существующей системой (самодержавием), — этот процесс шел рука об руку с преклонением перед идеалом всеобщего равенства. Синтез хилиастических планов русской интеллигенции с целями марксизма привел к возникновению большевистской партии профессиональных революционеров, у которой на Западе не было аналога. Создание Лениным этой партии для мировой истории имело не меньшее значение, чем наметившийся к этому же времени на Западе кризис модернизации. После 1917 г. большевики попытались завоевать мир и для идеала русской интеллигенции — всеобщего равенства, и для марксистского идеала — пролетарской революции. Однако оба эти идеала не нашли в “капиталистической Европе” межвоенного периода того отклика, на который рассчитывали коммунисты…
Именно представители культурной элиты в Европе, а не массы, первыми поставили под сомнение фундаментальные ценности европейской культуры. Не восстание масс, а мятеж интеллектуальной элиты нанес самые тяжелые удары по европейскому гуманизму» [347].
Изучая европейскую интеллектуальную элиту, Г. П. Федотов увидел, что культура Запада под угрозой и возникают «трагические искания целостного мировоззрения». Он пишет: «Буржуазия не была создательницей гуманизма, но судьбой своей она поставлена на страже его. Она связана с ним общим грехом и вместе с ним живет под угрозой кошмарной расплаты… Однако это наследие буржуазии далеко не безвредно для социализма. Чего стоит одна прививка буржуазного миросозерцания! Это настоящая отрава, которая вошла в тело социализма — с самого его рождения» [357, с. 429, 431].
То, что Запад нас к себе не впустит, стало очевидно уже к концу 1990-х годов. Но беспристрастной и хладнокровной рефлексии в этом изменении нашей картины мира не было до сих пор. Дискуссии в телевизоре принимали форму низкопробного шоу. А ведь можно было структурировать эту проблему и прийти к выводу уже в 1980-е годы. В среде интеллигенции даже не возник вопрос: почему в начале XX века у России не было возможности встроиться в систему западного капитализма? А в 1905 г. эта проблема вызвала общую дискуссию и в социал-демократии, и у консерваторов, и у либералов, над этим вопросом работал М. Вебер и оставил ценные наблюдения, актуальные и сегодня. Но в российских революциях и во время краха СССР дух капитализма не накрыл большинства нашего народа. Только небольшую часть интеллигенции привлек культ «сильных» Запада. И об этом предупреждали русские эмигранты.
Представим несколько фрагментов истории России.
Образ русской революции (и ее предыстории) очень сложен в изложении. Но теперь нам надо обязательно увидеть его «лицо» и понять вектор Запада. Раньше доминировал формационный подход (на основе марксизма — истмата). Образ истории представляли как ступенчатое развитие от первобытно-общинного строя к рабовладельческому строю, затем к феодализму, потом к капитализму, а далее будут социализм и коммунизм — или история остановится с всеобщей победой капитализма. Другие формы существования, такие как цивилизации, были в тени.