- Попробуй сбежать еще раз, и пощады не будет, - сказал командир. - Я сам сниму твою голову и повешу ее на своей колеснице.
Хуэй с трудом поднялся на ноги.
- Я больше не буду пытаться сбежать. - Эти слова были подобны ударам молота по его сердцу. Фарид был прав. От гиксосов не было спасения. Но что тогда делать с Ипвет? Что тогда делать с Исетнофрет и угрозой, которую она представляла для всего Египта?
Кхиан схватил Хуэя сзади за шею своей огромной рукой и притянул его к себе. Его глаза горели.
- Тебе придется доказывать свою правоту заново, - прорычал он так, чтобы слышал только Хуэй.
***
И Хуэй доказал свою состоятельность, упорным трудом и послушанием. С течением времени его мнение о гиксосах тоже менялось, потому что любая группа людей, которые могли изливать такую любовь на этих великолепных лошадей, не могла быть такой уж плохой. Большинство из них выказывали истинное восхищение своими скакунами; они не видели в них просто вьючных животных или оружие, подобное лукам и ятаганам. Они знали характер каждого из них, который был таким же переменчивым, как и у любого другого человека.
Когда-то гиксосы были странствующим земледельческим народом, пока их не одолела лихорадка завоеваний, так гласили древние предания. Это варварское племя жило в горах на далеком севере.
Многое в них показалось Хуэю странным, когда он слушал разговоры этих воинов. Они создали эту удивительную колесницу с колесами и луком, и все же они не умели ни читать, ни писать. Они жили под тиранией одного-единственного царя, которого звали Салитис, и именно его прихоти управляли их жизнью.
Пока он ухаживал за Муном, Хуэй наблюдал за воинами. Они нянчились со своими мечами, как матери с младенцами, поглаживая лезвия точильными камнями, чтобы кромка оставалась острой, как бритва. Каждый день они упражнялись, закручивая эти полумесяцы в захватывающие дух узоры. Хуэй отмечал их танец, взмах клинка, и через некоторое время почувствовал уверенность, что сможет повторить то, что видел, если когда-нибудь возьмет в руки один из ятаганов. Луки тоже казались простыми в использовании. Благодаря изогнутой конструкции их было гораздо легче натягивать, чем луки, которыми пользовался его народ, и они изгибались с такой силой, что пускали стрелу на расстояние, в три раза превышающее расстояние любого египетского лука. С помощью одного из них он смог бы пронзить стрелой сердце своей матери, когда она стояла на крыше дома его отца, а он стоял у городской стены. Но это ни к чему хорошему не приведет, решил он. Он хотел увидеть глаза Исетнофрет, когда она умирала, чтобы она осознала, какие ужасные преступления совершила, и именно Хуэй наказал ее за них.
Прошло несколько недель – возможно, семь. Он сбился со счета. Они бродили взад и вперед по восточной пустыне в поисках добычи. Иногда гиксосы совершали набеги на караваны, чтобы получить больше припасов и рабов, или нападали на поселения, расположенные вплотную к оазису. Они были такими же кровожадными в разгар битвы, как он слышал. Хотя они и были варварами, однако они не были дикарями. Они убивали с холодной эффективностью закаленных воинов – спокойных, безжалостных, сосредоточенных на победе над своими врагами. Судя по рассказам, Хуэй ожидал, что они будут лакомиться сердцами своих жертв и разрывать трупы на части. Но они проявляли уважение к павшим.А вдали от битвы, когда они отдыхали у костра и пили пиво, раздавался их смех, звучали их песни, и казалось, что они живут жизнью так же полно, как любой из тех, кого Хуэй знал в Лахуне.
Хуэй жадно извлекал уроки из всего, чему был свидетелем. Теперь все будет направлено на единственное, что имело значение в его жизни - убийство Исетнофрет. Когда он смотрел на лагерь, который они разбили той ночью, он сжимал кулаки с такой страстью, что ногти впивались в плоть.
На следующий день он подошел к Кхиану и сказал: - Научи меня обращаться с твоим мечом и луком. Я хочу сражаться рядом с тобой.
Кхиан запрокинул голову и рассмеялся.
Хуэй почувствовал, как у него запылали щеки, но он не сдавался.
- Это мое право по рождению.
На этот раз Кхиан посмотрел на него искоса, его глаза сузились.
- Твое право по рождению, да? Возможно, так оно и есть. Очень хорошо. Посмотрим, на что ты способен.
Он обратился к своим генералам и махнул рукой, чтобы они собрались вокруг.
- Крысеныш хочет быть воином, - сказал он.
Генералы захохотали.
Кхиан приказал Утану передать свой меч Хуэю.
- Тогда сразись со мной, - сказал командир, вытаскивая свой собственный клинок.
Хуэй взвесил полумесяц меча в руке. Он оказался тяжелее, чем он ожидал, но ему понравилось его ощущение. Он взмахнул им и почувствовал, как напряглись мышцы его руки.
Кхиан поднял свой меч, держа его свободно.
- Иди на меня.
Хуэй взмахнул мечом, как он видел у воинов, но меч неловко повернулся в его руке, и его слабая рука не смогла удержать его. Кхьян лениво стукнул мечом о меч, и оружие Хуэя отлетело в сторону. Шагнув вперед, Кхиан взмахнул правой ногой и выбил ноги Хуэя из-под себя.
Генералы засмеялись еще громче, и Хуэй почувствовал, что его щеки покраснели еще больше.
-Лук, - сказал Кхиан.
Один из генералов протянул Хуэю лук и стрелы.
Кхиан указал на хилое дерево, торчащее из склона берега.
- Бей туда, - сказал он.
Это будет проще, подумал Хуэй.
Лук был удивительно легким. Он закрепил древко, натянул тетиву и пустил стрелу. Она вонзилась в землю на расстоянии копья от места, где стоял Хуэй.
На этот раз смех был оглушительным.
Кхиан забрал лук и бросил его владельцу.
- В твоих жилах течет ослиное молоко, а не кровь гиксосов, - сказал он.
Хуэй смотрел, как воины уходят, все еще посмеиваясь. Он почувствовал, как в груди закипает непокорность. На этом все не закончится.
***
Однажды на рассвете Хуэй мельком увидел Кхиана, уходящего из лагеря за ряд покачивающихся финиковых пальм, окаймлявших прохладный оазис. Он прижимал к груди какой-то сверток. Хуэй решил последовать за ним.
В лучах восходящего солнца командир опустился на колени в пыль и развернул свой сверток. Это была маленькая статуэтка, черная, как эбеновое дерево, хотя и отливавшая стеклом. Хуэй прищурился, но больше ничего не смог разглядеть. Кхиан отломил кусок лепешки и раскрошил его перед идолом, прежде чем склонил голову к песку и пробормотал.
Молится, подумал Хуэй.
Через некоторое время, бормоча что-то на языке гиксосов, Кхиан поднялся, завернул полотно вокруг статуэтки и повернулся к лагерю. Он увидел, что Хуэй наблюдает за ним.
- Приношу свои извинения, - сказал Хуэй, протягивая руку. - Я не хотел мешать вашим молитвам.
- Ты любопытен. Это понятно.
- Вы молитесь богам?
- У каждого человека есть боги. Так уж устроен мир.
Кхиан развернул свой сверток, и появилась черная стеклянная статуя. Хуэй разинул рот, увидев изогнутую звериную голову и длинные уши.
- Ты поклоняешься Сету.
- Мы зовем его Сутех, бог бурь.
Когда Кхиан продолжил описывать ужасные атрибуты этого бога, у Хуэя не осталось никаких сомнений в том, что это действительно был Сет.
- Одно и то же, - пробормотал Хуэй.
- Один мудрый человек сказал мне, что боги известны повсюду, но в разных местах им дают разные имена на языках их почитателей. Боги вечны и неизменны. Только люди меняются, как времена года, как приливы и отливы.
- И ваш бог играет какую-то роль в вашей жизни?
- Боги формируют нас, направляют нас и наказывают нас. Они забирают и посылают нам дары, - Кхиан сделал паузу и посмотрел на горизонт. - Повсюду говорят о камне, который упал на землю и который наполнен силой самих богов. Любой человек, владеющий им, может стать похожим на царя. Это был бы отличный приз, а? Тот, который заслуживает того, чтобы оказаться в руках гиксосов. Держу пари, мои братья сделают все, чтобы завладеть этим богом данным камнем.
Хуэй уставился на идола, но все, что он мог видеть, была Исетнофрет, обнаженная, измазанная крокодильей кровью, просящая Сета войти в нее. Он почувствовал, что его братство с этими варварами начинает ослабевать.
Исетнофрет и гиксосы были похожи во многих отношениях. Хотя Хуэй был пленником, эти люди все равно приняли его и проявили к нему доброту. И все же он не должен испытывать никаких угрызений совести по поводу того, что обманет их, когда придет его время вырваться на свободу.
***
Однажды ночью, когда Хуэй дремал рядом с Муном, вдыхая успокаивающий мускусный запах своей лошади, ему приснился его отец. Хави сидел на крыше их дома, глядя на Лахун, рассказывая волшебные истории о прошлом и восхваляя Хуэя за то, что он был хорошим мальчиком, храбрым мальчиком, у которого было сердце, наполненное добротой. Когда он проснулся, его щеки снова были мокрыми.
Он, спотыкаясь, пробрался между фыркающими лошадьми и конюхами туда, где Фарид присел на корточки, глядя на восточный горизонт. Каждое утро он приветствовал восход солнца, и каждую ночь он склонял голову к западу, когда оно садилось. Это был путь хабиру.
Глаза Фарида метнулись к нему.
- Ты подумал, что это хорошая идея - нарушить мой покой?
- Ты слишком много времени проводишь в одиночестве. Ты становишься кислым, как молоко пятидневной давности.
Фарид хмыкнул и снова посмотрел на горизонт. Было все еще темно, но он, казалось, чувствовал, что свет близок.
За эти недели Хуэй проникся к нему симпатией, несмотря на его холодность. Он обладал обнадеживающей мудростью не только в отношении пустыни, ветра, птиц и зверей, но и в отношении сердец людей. Его морщинистое лицо было картой жизни, которая так хорошо его научила.
- Говори, - сказал он, как будто мог читать мысли Хуэя.