— Страшно. Да и хуже будет! Они потом только сильнее разозлятся…
— Так пойди к маме и расскажи всё! Попроси склеить эту игрушку.
Ула зажмурилась от ужаса.
В прихожей щёлкнул замок — папа возвращается!
Алу села на подоконник, перекинула ноги наружу и, придерживаясь двумя руками за простыню, спустилась в сугроб.
Из прихожей раздался радостный возглас мамы — Ула не выдержала, вскочила на подоконник и сразу ухнула с головой в сугроб.
— Ох и влетит мне за это! — только и смогла выдохнуть она.
— Я знаю, какая ты на самом деле сорвиголова! — подмигнула Алу и залепила Уле снежком в живот.
— Ах так! — Ула в долгу не осталась.
И они с гиканьем покатились под гору к заледенелой реке.
От холода лапки Улы закололо иголками, и она с неохотой вытащила из кармана фуфайки громадные и страшные варежки тёти Лоры.
— Не могу надеть, — прорычала она под нос, даже не удивившись, откуда на ней взялась фуфайка и как в карманы попали эти проклятые варежки.
— Не нравятся? — догадалась Алу.
Будто она понимала Улу лучше само́й Улы.
— А ты подари их медвежонку Колину — во-он он на льду! Ему будут в самый раз!
Ула глянула, как Колин катается с мамой по гладкому прозрачному льду. На нём была сиреневая шапочка с двумя мохнатыми помпонами — по одному на каждое ухо, и рукавички тёти Лоры к ней и вправду удивительно походили.
— Но мама будет ругаться…
— Да сколько можно! — рассердилась Алу. — Мама-мама. Что ты заладила?! Нет её здесь! Зато есть ты. И ты видишь, кого твои рукавички могут порадовать!
Ула послушалась и заскользила по реке к Колину. Вмёрзшие в лёд пузыри сияли на солнце золотом, и над сугробами разлетались крылатые радуги — ещё никогда зимняя река не была настолько прекрасна!
— Ты хочешь подарить их? Насовсем? — мама Колина от удивления вскинула над головой свои широкие лапы.
— Да, — уверенно заявила Ула и помогла Колину натянуть рукавицы. — С наступающим!
— В самый раз! — довольно улыбнулся медвежонок, и на сердце у Улы стало тепло-тепло.
— Какие же замечательные! — пробасила медведица. — У нас нет для тебя подарка, но мы можем взять тебя с собой на площадь, там выступают уличные артисты.
Ула никогда не отходила так далеко от дома, но Алу подтолкнула её кулаком в спину, и они поспешили на площадь. Что может быть прекраснее рождественских песен?
Толпа гомонила, хихикала, уплетала сладости, но благоговейно затихла, стоило музыканту дёрнуть струну. Знакомые слова сами срывались с губ Улы, вступила флейта, и ноги пустились в пляс.
А потом у солиста сорвался голос.
Но Ула не сразу это заметила — она продолжала увлечённо петь, пока не обнаружила, что поёт одна и вся площадь на неё смотрит.
— Иди к нам! — позвали её с подмостков.
И Ула захотела сжаться, чтобы стать меньше зайца, но Алу схватила её за руку и вытащила на сцену.
— Мама ругается, когда я шумлю, — прошептала Ула.
— Мама-мама! — проворчала Алу. — Ты же любишь петь, и шуметь, и веселить народ. При чём здесь вообще мама?
Вместе они исполнили целых три песни! До того чисто и звонко, что аплодисменты всё не стихали. А потом музыканты угостили лисичек печёными яблоками в карамели и горячим шоколадом.
Солнце скрылось за лесом.
— Пора домой, — вздохнула Ула.
И Алу радостно отозвалась:
— Так вперёд! Давай наперегонки?
Они побежали по золотой от заката реке, твёрдой и гладкой, в жемчужинах мёрзлых пузырьков воздуха, побежали по пушистым, словно взбитый сливочный крем, сугробам, пока не остановились перед свисающим из окна хвостом простыни.
Ула замерла, и Алу никак не могла сдвинуть её с места.
— Я так виновата перед ними! Что я им скажу?
— Как есть, так и скажешь! И про шута скажешь, и про рукавицы, и про выступление своё, и про яблоки с карамелью! Великолепный же получился день!
Ула мотнула головой и только плотнее сжала зубы. И тогда Алу недобро сощурилась:
— До захода солнца одна из нас должна вернуться домой.
— Одна из нас? — растерялась Ула. — Но я боюсь.
— Как знаешь, — прорычала Алу и, придерживаясь за простыню, влезла в окно.
И сразу стемнело.
Ула помёрзла, потопталась и всё же схватилась за простыню и полезла наверх, но…
…Окно оказалось закрыто.
Едва сдерживая слёзы, Ула прижалась носом к стеклу. На столе горела красная свеча, мама сидела в кресле-качалке, и Алу клубочком свернулась у неё на коленях — как в детстве любила засыпа́ть Ула.
— Мам… — прошептала она, но закричать побоялась.
И войти через дверь тоже побоялась — только беззвучно плакала и держалась холодными пальцами за простыню.
— Ты так совсем замёрзнешь, — раздался мелодичный голос, и зазвенели колокольчики.
Ула вздрогнула — на голых ветвях сидел золотой шут, совсем как тот, что разбился утром! Только живой и ростом с Улу. Его изящный нос пересекала трещина, и кисть казалось какой-то… приклееной?
— Да, всё можно починить и исправить, — улыбнулся шут.
— Но я так виновата! Я такая плохая! И Дед Мороз мне ничего не подарит!
— Почему?
Какой глупый шут!
— Потому что я плохая девочка.
— А ты уверена, что Дед Мороз дарит подарки только хорошим девочкам?
— Мама так говорит.
— Мама, конечно, права, просто она… взрослая и успела кое-что позабыть про Деда Мороза.
— Тебе-то откуда знать? — грустно спросила Ула. — Ты же не Дед Мороз.
— Не Дед Мороз, — согласился шут, — но я неплохо его знаю. И знаю, что подарки он дарит всем детям. И не дарит взрослым. Как ты думаешь, почему?
Ула пожала плечами.
— Дети никогда не врут, — подмигнул шут. — По крайней мере, не врут самим себе.
Ула смотрела недоверчиво. На морозном небе загорались первые звёзды.
— Загляни в свою комнату, кого ты видишь?
Ула послушно прильнула к окну. Алу по-прежнему спала на коленях у мамы, которая плавно покачивалась в кресле.
— Я вижу себя, — всхлипнула Ула. — Только хорошую себя, которую мама любит.
— Разве Алу все делала «правильно»?
— Нет.
— Она всё делала искренне. И не побоялась честно признаться маме.
Ула кивнула и уткнулась носом в стекло. Звёзды искрились на морозном узоре.
— Алу — это я.
И в тот же миг Ула оказалась по другую сторону стекла, на коленях у мамы, которая тихонько напевала колыбельную.
Месяц светит из окна,
Нашей Уле спать пора.
Звёзды сыплются с небес,
Шелестит листвою лес.
— Прости меня мамочка, я очень тебя люблю, — прошептала Ула и открыла глаза.
Сияло солнце, на столе стояли горячие оладьи с карамельным сиропом, и мама смеялась и щекотала Улу.
Вернулся папа, поставил ёлку, и золотого шута повесили на самую почётную ветку.
А на следующий день под ёлкой очутилась пара белоснежных рукавичек для самой искренней на свете лисички.
Андрей МалаховЖетоны счастья
Однажды холодным декабрьским вечером мальчик Егор возвращался домой из гостей. Он только что был у своего друга и одноклассника Данилы, которому родители, не став дожидаться Нового года, подарили заветный подарок.
Ах, что это был за подарок! Игровая консоль нового поколения, большая, в белом глянцевом корпусе, она манила к себе, завораживала, притягивала взгляд. Он вспомнил глаза других одноклассников, пришедших поглазеть на Данин подарок, их завистливые взгляды и заискивающие улыбки, и сердце мальчика учащенно забилось.
«Везет же Дане! — думал Егор, загребая ногами снежные заносы. — Вот если бы у меня была такая приставка, со мной бы тоже все хотели дружить. И Витька Рябцев, и Сашка Ковалев, и весь-весь класс…»
«Хотя нет, всего класса, пожалуй, все-таки не нужно», — немного поразмыслив, решил Егор. Задиристого Марка и вечно ноющего по пустякам Артема он видеть категорически не желал. Другое дело, Варя — вот ее бы он хотел видеть в первую очередь. Она очень нравилась Егору, и он часами напролет мог смотреть на ее очаровательную улыбку и смеющиеся карие глаза. А еще он всегда давал ей списать домашку и помогал на контрольных, если, конечно, у них был одинаковый вариант.
На улице весь день шел снег, заметая окрестности сплошным белым покровом. Ни дорожек тебе, ни тропинок. Ноги мальчика провалились в наметенные за день сугробы по самые колени, а до дома было еще далеко. Он посмотрел на часы, и сердце под тяжестью зимних одежд забилось еще сильнее. Уже почти восемь часов вечера, а он обещал маме быть дома к шести. Ух, и влетит ему, как говорит их классный руководитель, по первое число! Он заторопился еще сильнее, пыхтя, как маленький трактор, что очищает поутру заметенные снегом городские улицы.
«Вряд ли родители подарят мне такую, — размышлял Егор, подходя к подъезду собственного дома. — Они и так вечно ругаются, что я просиживаю в телефоне часы напролет. Зрение порчу, психику, и вообще, как говорит мама, там только гадость всякую показывают и ничему хорошему не учат». А еще у родителей была ипотека. Это слово было строго-настрого запрещено произносить в доме, словно это какой-нибудь злой колдун вроде Волан-де-Морта. Таинственная ипотека забирала в свои щупальца большую часть заработанных за месяц средств, оставляя немного членам семьи. «Видимо, чтобы мы окончательно не умерли с голоду», — думалось мальчику. Ведь тогда питать ипотеку будет некому, и она со временем тоже погибнет.
Уже у самого подъезда взгляд Егора привлек пестрый клочок бумаги, приклеенный поверх выцветших листовок на доске с объявлениями. На рекламе, изображающей Деда Мороза в окружении своих верных помощников — снеговиков и лесных зверей, ярко-красными буквами была выведена надпись: «Ищем активного промоутера для раздачи листовок», а ниже приписка: «Возраст: от 14 лет» и номер телефона.
Глаза мальчишки загорелись. Он не раз слышал от старшеклассников, что за такую несложную работу дают вполне приличные деньги, и за оставшееся до праздника время он сможет заработать на консоль пусть и неполную, но все какую-то часть.