— Что же после было? — спросила Марья Ивановна, глаза которой начали блестеть более обыкновенного.
— Что ж потом… известно, еще до масленой свадьбу сыграли… вот что.
— Знаешь, ведь и я осталась потому, что хочу увидеть в зеркале суженого, — таинственно передала няне молодая девушка.
— Ну что ж; это дело хорошее… только… ведь Анна Павловна, Царство ей Небесное, смотрела в зеркало в бане…
— Ну и я буду смотреть в бане, няня, — оживленно проговорила Марья Ивановна.
— В бане… но баня-то не топлена… ты и забыла… теперь там хоть волков морозь.
— Вот пустяки! Долго разве приказать истопить… няня, я прикажу…
— Ну, как знаешь, моя красавица, как знаешь. — Няня потопталась на одном месте и затем поплелась в свою каморку.
Марья Ивановна распорядилась, чтобы сейчас же протопили хорошенько баню. Она с нетерпением ожидала той минуты, когда ей представится возможность узнать свое будущее, узнать — кто будет ее мужем.
Время тянулось безобразно медленно. То и дело молодая девушка приходила в столовую смотреть на старинные часы; но время от этого все-таки не двигалось быстрее.
Марья Ивановна находилась в возбужденном состоянии. Ее сжигало и нетерпение поскорее узнать свое будущее, чтобы это страшное время, когда она — одна, в бане — будет сидеть перед зеркалом и с замиранием сердца ожидать своего суженого, поскорее наступило, и вместе с тем ее разбирал страх приближения этого необыкновенного момента.
Марья Ивановна хотя и училась в гимназии, хотя ей и говорили, что все чудесное — миф, все-таки она не могла совершенно отрешиться от веры в страшного, тем более когда ее няня, вынянчившая на руках всех их, так уверенно говорит, няня, от которой еще никто и никогда не слыхал слова лжи. Как же ей не верить, если она так положительно уверяет, что покойная тетушка Марьи Ивановны, тетя Анюта, видела в зеркале своего суженого и потом на другое утро рассказала об этом видении всем; что это видение так же точно подтвердилось все от начала до конца… Как было ей не поверить и устоять против такого соблазна?
Часы в столовой пробили или, правильнее, прошипели с большим промежутком восемь. Сидевшая одиноко за чайным столом молодая девушка нервно вздрогнула. Время близилось. Еще два-три часа — и она должна одна, без провожатых, отправиться в баню, выстроенную на краю огромного запущенного деревенского сада, занесенного в это зимнее время глубоким снегом.
Марья Ивановна вздрогнула. На минуту решимость узнать будущее поколебалась; но только на минуту.
«Трусиха, — мысленно обозвала она себя, мешая ложечкой стакан чая, — не боится же Савелий сидеть теперь в бане и топить печь… почему же мне должно быть страшно?» — проносилось в ее головке, раздраженной предстоящим сеансом.
«Пустяки… это так… просто шалость», — хотела она уверить себя; но, несмотря на эти рассуждения, Марья Ивановна невольно ощущала озноб, как только начинала думать об гаданье, не думать же она — не могла.
Через силу заставив выпить себя стакан похолодевшего чая, она пошла в свою комнату и легла на мягкую перину своей кровати. Ей сделалось холодно; лихорадочная дрожь не оставляла ее ни на минуту. Желая как-нибудь избавиться от этого неприятного ощущения, Марья Ивановна накрылась с головой бывшим на ней теплым платком. Понемногу разыгравшиеся нервы начали приходить в порядок; безотчетный страх, напавший на молодую девушку, заменился чувством нетерпения. Она хотела себя уверить, что из этого гаданья не может ничего выйти, что она никакого суженого в зеркале не увидит.
«Зачем же в таком случае я пойду в баню? — вдруг задала она себе вопрос. — Идти вечером одной по глубокому снегу, обильно завалившему весь сад, не пойду, — решила Марья Ивановна, — верить во всякие глупости… смешно».
Она решила не идти. Чувство сожаления, зачем она не поехала к Иваницким, где, наверное, будет весело, начало больше и больше расти в ней; но затем какой-то внутренний голос шептал ей, что она отказалась от гадания совсем не потому, будто это глупости, которые не следует себе позволять, но просто от страха идти одной через большой сад и остаться ночью в необитаемой бане.
«Трусиха, трусиха», — нашептывал ей в уши неведомый голос. «Не ходи, — говорил здравый смысл, — никакого суженого ты там не увидишь». «Увидишь», — снова зашептал другой голос.
Марье Ивановне сделалось вдруг стыдно за трусливое чувство, родившееся в ней в этот вечер.
«Из-за чего же я притворялась больной, из-за чего осталась дома?» — мысленно спрашивала она себя, лежа на своей кроватке, вся укутанная теплым платком.
«Скоро ли пропоют петухи… хоть бы все осталось назади», — проносилось в ее головке.
Из столовой донесся хриплый бой часов, пробивший десять.
«Скоро», — решила Марья Ивановна и начала приготавливать свечи и зеркало.
III
Через какой-нибудь час после отъезда семейства Ивлевых, возок их въехал в просторный двор усадьбы Иваницких и остановился около ярко освещенного дома. Судя по стоявшим около каретного сарая многочисленным распряженным саням и нескольким возкам, можно было судить, что съезд гостей, приехавших к Иваницким встречать Новый год, был многочислен.
С трудом открыв плотно запертую дверцу возка, оттуда по очереди вышли все приехавшие члены семейства Ивлевых.
Сердечко русалки Зины начало бить тревогу, когда ее глаза, во время раздевания в передней, заглянули в большую залу, где уже сновало многочисленное замаскированное общество.
Зинаида Ивановна первый раз в жизни присутствовала на маскараде; неудивительно, что, войдя в залу, она немного растерялась. Ее выручил Борис, отрекомендовавший сестру и начавший сейчас же дурачиться и всех смешить.
Мало-помалу чувство новизны положения прошло; общество перемешалось. Визг, писк, звон бубенчиков и шум трещоток наполняли многочисленные ярко освещенные комнаты в ожидании того времени, когда двери столовой откроются и глазам приехавших представится приготовленная там большая елка, обильно увешанная всевозможными бонбоньерками, свечами, фонариками и сюрпризами.
Душою вечера сделался Борис Ивлев, замаскированный шутом. У него для каждого были готовы остроты, которые смешили всех до слез.
Наконец двери столовой открылись и гостей пригласили войти.
Чувство восторга молодежи не имело границ. Большая елка, очень красиво декорированная, вся увешанная подарками, представилась взорам вошедших приглашенных. Радушные хозяева раздавали сюрпризы; лакеи в то же время разносили гостям конфекты и фрукты; но еще не успели быть розданы всем подарки, как в зале пронеслись первые звуки оркестра, заигравшего вальс.
Все перемешалось, капуцин с гречанкой, столетний дед, изображавший, должно быть, лесовика, вертелся в бешеном вихре вальса с херувимом; ведьма с распущенными косами — с шутом; монах — с гризеткой.
Кончился вальс; уставшая молодежь снова направилась в столовую, где принялась за истребление в изобилии поставленных лакомств.
Чувствовавшаяся сначала некоторая сдержанность и натянутость исчезла окончательно. Все веселились и не замечали, как шло время, как полька сменялась кадрилью, кадриль — вальсом, полькой-мазуркой, галопом. Никто и оглянуться не успел, как по приказанию радушного хозяина оркестр оборвал игру на полтакте.
— Господа! — крикнул Иваницкий, обращаясь к гостям. — Через пять минут наступит следующий, новый год. Прошу пожаловать в столовую для встречи этой минуты.
И вот снова потянулся длинный ряд замаскированных в обширную столовую, где уже, на месте недавно стоявшей убранной елки, был накрыт длинный, хорошо сервированный стол.
Гости заняли места и с замиранием сердца ожидали наступления двенадцати часов.
— С Новым годом, с новым счастьем! — горячо поздравил хозяин, высоко поднимая бокал и принимая поздравления от гостей. Столовую огласил шум оркестра.
Вино еще более придало оживления костюмированному вечеру Иваницких. По окончании ужина начались снова танцы. Молодые люди, разбившись на группы, в промежутках танцев весело болтали; произошло даже несколько объяснений в любви. Зинаида Ивановна Ивлева почти целый вечер ходила под ручку с молодым красивым человеком, замаскированным в испанский костюм, и о чем-то оживленно рассказывала, причем на ее свеженьких щечках часто вспыхивал румянец. Старуха Ивлева внимательно следила за дочерью и, по-видимому, была очень довольна ее кавалером.
— Итак, Зинаида Ивановна, — шептал молодой человек, — навек… да…
— Да… впрочем… нет… — смешалась интересная русалочка, — я не знаю… может, мама и папа не согласятся, — растерянно шептала она.
— О, я все устрою… вы позволите?
— Хорошо, хорошо! — Дальнейшую беседу их прервали звуки игривого голоса. Молодая влюбленная парочка быстро двинулась с места и смешалась в толпе танцующих пар.
Гости, кто жил неподалеку, стали разъезжаться.
— Пора, Зина; лошади готовы, — прервала разговор дочери подошедшая мать.
— Так я завтра же буду у вас, — шепнул на прощанье молодой испанец, пожимая нежную ручку интересной русалки.
— Да, да… приезжайте…
Снова знакомый возок, запряженный тройкой, подъехал к крыльцу. Семейство Ивлевых начало усаживаться.
— Как бы не сбиться с дороги, — проговорила старуха Ивлева, — вон какая метель поднялась.
Действительно, сухой снег, подгоняемый сильным ветром, лепил глаза и заметал дорогу. Отличная погода, какая стояла весь день, сменилась метелью.
— Не бойся, не собьемся… дорога здесь одна, — успокаивал ее муж. — Трогай с Богом! — приказал он кучеру.
Возок глухо заскрипел полозьями и через минуту нырнул в совершенную темноту зимней ночи. Один лишь ветер временами яростно накидывался, как бы желая перевернуть возок; но экипаж был тяжел и крепок.
IV
Как ни храбрилась Марья Ивановна, но, когда раздался едва донесшийся до нее крик петуха, возвестивший, что полночь наступила, сердечко молодой девушки невольно вздрогнуло, когда она, захватив с собою две свечи и зеркало, накинув на плечи теплое пальто на беличьем меху, начала пробираться по едва заметной тропинке по направлению к бане.