ычны к простуде — а мышки пришли в ужасный ужас, всё валилось из лап. Видимо, они думали, что вот-вот — и начнут помирать от такого жуткого недуга.
Тогда-то Эгелин и пришёл к Королю. А тот чихал в два носа, и слёзы текли по усам — в общем, вид имел самый жалкий. Поглядел на Эгелина — и дуэтом сказал: мы знаем, мы догадались, это ты — наша смерть. Скажи, чего ты хочешь?
А вокруг сидели его несчастные крысаны, чихали, плакали, тёрли носы и смотрели с печальной надеждой.
Эгелин ухмыльнулся. Я, говорит, хочу одного: твоего честного королевского слова. Оно чего-то стоит? Дашь честное слово не тырить сласти у моей женщины — избавлю твою банду от страшной болезни. А если это слово нарушишь — моё биохимическое проклятие вернётся снова, даже не сомневайся.
Вот тут-то Король и поклялся страшной клятвой, дважды, каждая голова — отдельно. А Эгелин вытащил из кармана ингалятор с кучей сменных стерильных насадок — и вкатил в каждый мышиный нос честное противоядие. И враз прекратил их почихоту.
Король сказал: ну что ж, ты — не простой двуногий, ты практически такой же, как мы. С тобой можно иметь дело. А Эгелин ответил: хорошо, я буду иметь в виду. И ушёл.
Король, конечно, не изменил своего отношения ко всем остальным ни на волосок со своего хвоста. Но к Эгелину и кондитерше мыши впрямь воспылали… уважением, а, быть может, и чем-то посерьёзнее уважения. Я, наверное, могу и не упоминать, что за сластями они больше не лазали. Как знахарка отшептала. Кондитерша даже прониклась, прислала Королю в подарок целый контейнер сластей — и это, видимо, его здорово тронуло… И случилась удивительная вещь.
Не знаю, чего Королю и его мышкам это стоило. Вряд ли украли — где такое украдёшь. Скорее, заплатили за разработку кому-то очень нетривиальному. Может, даже букахам. Или змеям, хотя вообще-то змей побаивались. Но добыли. И принесли Эгелину, который уже собирался улетать восвояси, дар.
Флакон с ингалятором и банку с гелем. Чтобы вдыхать и втирать. Такие дела.
Уж не знаю, что это была за формула — но короста сошла с Эгелина полностью, бесследно, буквально за пару суток. Сначала ещё были заметны рубцы, а потом исчезли и они. Сущая, честное слово, магия. Очень похоже на змеиные разработки.
И Эгелин не улетел. Остался у кондитерши, видать, не отпустила она его: парнем-то он стал хоть куда, можно даже сказать, красавцем. А потом, если мне не наврали, у него даже были какие-то дела с Королём. Но это уже, всё-таки, другая история.
— Отличная история, — сказал я. — Главное, правдивая.
— До единого слова! — сказал Лек.
— Между прочим, — вдруг вспомнил Йонлин, — ты ж обещал не просто истории, а новогодний земной фольклор. А на поверку…
— А это тебе чем не фольклор? — удивился Лек. — Как есть легенды, а я — точно землянин. Вот, например, сказка-сказка, практически земная, старинная. Про рукавичку.
История пятая. Рукавичка
Народ удивился, даже придвинулся поближе.
— Такого даже не слышал, — сказал Хрипатый. — Рукавичка была от скафандра?
— Не забегай вперёд! — осадил Лек. — Рассказываю по порядку. Всё началось с того, что один орёл, лаконец, грохнулся в какой-то совершенно дикой местности, на незнакомую планету, у которой в его каталоге и номера-то не было. Но это ещё, понимаете, не самое худшее: его Железная Мама от удара слегка спятила — и запустила систему самоуничтожения. Вот это уже сущий ужас. Врагу не пожелаешь.
И лаконец, в одном скафандре с НЗ, только и прихватив аварийный передатчик и столько пластинок регенерации воздуха, сколько в руки влезло, дёрнул бегом от собственных крыльев по ледяной целине чужого мира, такие делишки.
Время оглядеться по сторонам у него появилось только когда за спиной шарахнуло — и взрывная волна подтолкнула в спину. Ну… холодных-то камней в Просторе, пожалуй, что побольше, чем тёплых или горячих. И этот показался холодным: всё кругом бело, снег и лёд, обледенелые скалы. Но торчат из снега со льдом какие-то странные штуковины, а это уже не так уж и типично. Присмотрелся лаконец — и понял: растения местные. Лес. Прямо даже деревья и ветки, по крайней мере, изрядно похоже: причудливые такие заиндевелые наросты на длинных корявых стволах. Парень порадовался: значит, думает, тут бывает жидкая вода худо-бедно, может, как-то и жить получится. Запустил все анализаторы, которые на его планшете имелись — и вычислил, что таки да, есть биосфера. В принципе, и дышать кое-как можно.
Но поднимать шлем лаконец не спешил. В скафандре теплее. И он шёл в скафандре и думал всякие мрачные мысли.
С одной стороны, вода — хорошо. Жизнь. С другой стороны, жизнь… дело такое. Могут мимоходом сожрать — и никому ничего не докажешь.
А между тем снег вокруг задымился под ветром — явным образом начиналась буря. И какой-никакой свет с серого неба начал темнеть, то бишь ночь в этом мире наступала. Определённо требовалось где-то укрыться — а где ты тут укроешься, в диком лесу, в чужом мире, в такую-растакую паршивую погоду.
А ветер крепчал, даже идти становилось тяжело, и снег стучал в шлем, и парень начал думать, что выживать тут может оказаться гораздо неприятнее, чем было бы просто разбиться — и истории конец. Но вдруг ему померещилось в сумерках что-то вроде дома недалеко впереди. Небольшого такого. Лавиец подошёл поближе и рассмотрел что-то похожее на грузовой контейнер — металлическую штуковину такую, высотой в его рост, даже чуть больше, а длиной, пожалуй, в два роста. Форма — как у коробки для обуви. На петлях, с торца — то ли дверь, то ли крышка, приоткрыта, и снег туда наметает.
И парень, разумеется, туда забрался и задвинул эту крышку, насколько смог. И сразу стало тихо и хорошо, просто замечательно — прямо-таки жизнь веселее пошла. Он даже огонёк зажёг — аварийную лампочку от аккумулятора, пока тот тянет — и стал думать, откуда на него свалился такой подарок судьбы. И вывод делался такой, что эта штуковина — деталь его собственных крыльев, которые разваливались на лету, после того, как его ракетой приласкали. Лаконец, правда, штуковину в упор не мог признать — но откуда ещё металлическому контейнеру взяться в диком лесу? Только свалиться с неба, больше неоткуда.
Ну всё. Вдохнули-выдохнули, живы-целы — уют, поэзия.
Парень слегка расслабился, начал даже понемногу задрёмывать — и вдруг слышит: кто-то тихонечко скребётся к нему в контейнер.
Ясное дело, у любого вменяемого орла Простора в НЗ должны быть оружие и дешифратор. Но, поскольку конкретный парень был твоим, Проныра, соотечественником, он и парапсихиком был, как и ты — так что, кроме дешифратора, имел и более тонкий инструмент. Нет, он, конечно, на всякий случай спросил, кто там — но уже знал, что не ответят. Потому что уже почувствовал: маленькое, тёплое, горячую боль, крохотный разум — безобидное, попавшее в беду. И приоткрыл дверцу.
А из снежной бури к нему в укрытие заполз здешний, я так думаю, зверь. Такое мохнатое, с глазами — аж четыре штуки, два больших, пониже, два — поменьше и повыше. Кожистые крылья с перепонками, на одном запеклась кровь. А размером — ну вот, вот, приблизительно, такой. То есть, небольшой, но не совсем крохотный. Распластался на полу и смотрит.
Лаконец даже поднял прозрачное забрало шлема. Сразу, конечно, стало холоднее — зато и чувствовать намного легче. Раненая живая тварь, искала укрытие. Примитивные мыслишки-импульсы: не ешь меня, холодно, больно, буду тебя греть, хочется жить.
Видимо, местная зверюшка тоже кое-какой эмпатией обладала, потому что сообразила, что убивать и есть её не станут. Даже подползла поближе. А лаконец сначала протянул ей руку — она то ли оглядела, то ли обнюхала — а потом почесал где-то за глазами, и это, судя по всему зверюшке понравилось.
А на улице уж совсем ревёт и гудит. Лаконец попытался поплотнее закрыть дверь, но никак не получалось: наверное, примёрзло.
И вдруг в щель прямо струйкой просочились другие существа. Вот такие вот, с ладонь. Штук шесть. Представьте: пушистые, серовато-белые, маленькие, с глазками, много лапок — и лезут. Словили телепатический сигнал лаконца: мол, тут тепло и безопасно, охотиться не буду. И припёрлись. Прямо за спину ему забрались и там устроились кучей.
Парень думает: ядрёны астероиды, у них тут разума особо нет, зато эмпатия есть — ну ничего ж себе! И жить тут, видимо, можно, хотя бы охотой. Но как вот на этих охотиться, когда они так в руки лезут? Даже как-то неловко и неприятно. Одно хорошо: нормальный обитаемый мир, а погода, быть может, ещё исправится.
Пока он так размышлял, снаружи, среди всей этой завирухи, послышались довольно-таки тяжёлые шаги. Лаконец сосредоточился — а там большое, почти разумное, больное, неприкаянное и замёрзшее. И уверено, что его выгонят умирать, но решило попытать счастья. Парень только вздохнул.
И оно пропихнулось в двери. Крылатое шарахнулось и спряталось под ноги парня, мелкие так за спиной и сидели — а это кое-как разместилось впритык к его коленям. Ростом почти с лаконца. Рыжеватое и серое — клоками. Шесть когтистых лап, хищное, зубастая пасть, над ней четыре влажных глаза — гноятся, больные и несчастные. Запёкшаяся рана на боку. Воняет, прямо скажем, не райскими ароматами, паразиты какие-то прыгают по нему… Но, вы понимаете, мысленно орёт просто: не прогоняй меня, здесь тепло, я отлежусь.
Всё. Последняя стадия.
Лаконец отстегнул портативный диагност от скафандра и прицепил электроды к инопланетной зверюге. А сам думал: идиот я жалостливый. Сейчас вот помогу ему — и он меня съест. Ну да ладно, хоть соберу информацию.
Ну и собрал. Прямо-таки определил, что выжить и питаться на этой планете сможет — и из благодарности к зверюге накачал его стимуляторами и протектором регенерации. А зверюга уже основательно настроилась на волну лаконца, поняла, что её лечат, и из благодарности положила ему на ноги свою тяжеленную башку. И думала при этом: мы — родичи, с тобой тепло.
И, надо сказать, ведь действительно было тепло. Надышали. Вонюче, предположим. Но тепло. И кислородные пластинки не расходуются, и теплоподачу лаконец себе снизил до минимума.