Новогодний подарок — страница 4 из 6

Песня железной ограды

Один мальчик всегда возвращался из школы домой одной и той же дорогой. Просто он еще не знал другой, а искать новую боялся. Но однажды он изменил свой маршрут и вскоре увидел большой сад, отделенный от улицы длинной железной оградой.

— Вот хорошо! — воскликнул мальчик и сделал то, что на его месте сделали бы девяносто девять мальчиков из ста: достал из портфеля линейку и пробежал вдоль ограды, прижимая линейку к прутьям. У каменного столба он повернул обратно. В ответ на быстрые удары линейки прутья издавали высокие отрывистые звуки. Когда мальчик бежал в одну сторону, звуки складывались в восходящую гамму — от низких нот к самым высоким и звонким. А когда бежал в другую сторону, гамма получалась нисходящая — от тоненьких «динь-динь!» к низким «дон!» и совсем густому «до-он!»

Мальчику никогда прежде не приходилось так играть, поэтому он долго бегал вдоль ограды туда и обратно, от начала до конца, вверх и вниз по музыкальным прутьям. Затем он немножко передохнул. А когда снова решил поиграть, то не побежал, а пошел спокойно и стучал отдельно по разным прутьям, пропуская некоторые и возвращаясь назад, чтобы ударить по тем, которые прозвучали особенно хорошо. Пожалуй, теперь можно было сказать, что он не просто шалил, а играл на железной ограде, как играют на ксилофоне или на фортепиано, когда подбирают какую-нибудь мелодию.

— Хорошо! — снова воскликнул мальчик. На этот раз у него сложилась настоящая мелодия. — Пусть она называется «Песня железной ограды».

На городской башне пробили часы, и мальчик понял, что надо спешить домой, где его ждут.

— Завтра снова приду сюда, — решил он и последний раз пробежал линейкой по прутьям.

С тех пор он часто приходил сюда. Теперь он возвращался домой новой дорогой и каждый раз останавливался поиграть на ограде. Ритмично ударяя по прутьям, он складывал все новые и новые песни. Он сложил песню для каждого дерева в саду: для сосны, ели, ливанского кедра, для тонкого кипариса, нацелившегося в небо, словно палец, который хочет пощекотать тучу. Он придумал песню для аллеи, что вела к дому в глубине сада, для тропинок, что разбегались в разные стороны, для кустов и ярких цветочных клумб. Но ни родителям, ни учителям, ни товарищам он не сказал о своем открытии. Музыкальная ограда была его тайной. Ведь каждый вправе иметь какой-нибудь секрет.

Однажды, когда он подбирал на прутьях ограды новую мелодию, из дома донесся сердитый голос:

— Мальчик, перестань же наконец! Уже целый час ты терзаешь мои уши этой дурацкой игрой!

Мальчик поднял глаза. Окна дома были распахнуты, и он вспомнил, что прежде они всегда были закрыты. Наверное, хозяева были в отъезде и теперь вернулись. На балконе стоял какой-то старый синьор в халате с книгой и очками в руках.

— Ты так шумишь, что мешаешь мне читать! — сердито закричал он. — Иди-ка домой и никогда больше не смей этого делать, иначе я позову полицейского!

Испугавшись, мальчик даже не попытался защищаться, то есть объяснить, что он вовсе не шумел, а складывал песню на этих удивительных прутьях. Он сунул линейку в портфель и убежал, а старый синьор крикнул ему вслед:

— И чтоб не появлялся тут больше! Понял?

С тех пор мальчик проходил мимо ограды очень осторожно, чаще — по другой стороне улицы, только поглядывая на сад, но либо окна в доме были открыты, либо старый синьор гулял по саду, либо у самой ограды сидела собака. Мальчик вздыхал и, ласково взглянув на запретные прутья, неторопливо шел домой. В мыслях он много всего сказал этому противному синьору. «Я просто удивляюсь, — говорил он, — что такой образованный человек, как вы, который без конца читает такие толстые книги в черных переплетах, не любит музыку! А почему бы вам самому не поиграть на ограде и не сочинить какую-нибудь песню? Почему вы такой глупый? Почему так не любите детей?»

Как раз в это время мать мальчика познакомилась с одной синьорой, которая умела играть на рояле. Придя с мамой к ней в гости, мальчик увидел этот необыкновенный инструмент и даже получил разрешение прикоснуться к его чудесным клавишам. Он стал нажимать их там и тут наугад, пытаясь соединить звуки между собой. И сердце его стучало, как барабан.

— Мне кажется, у вашего мальчика есть музыкальные способности, — сказала синьора. — Пусть он приходит ко мне. Я охотно позанимаюсь с ним, просто так, посмотрим, что получится.

Но сказала она это только из вежливости. Оказалось, что завтра она уезжает в Париж. Вернулась она из Парижа или нет, мальчик так и не узнал. Он больше никогда ничего не слышал об этой женщине и ее рояле. А потом произошло столько разных событий. Началась вторая мировая война. Отец мальчика ушел на фронт. И настало такое время, когда было уже совсем не до музыки. К сожалению, время это затянулось на долгие годы.

Мальчик вырос, окончил школу и забыл про ограду. Он вспомнил о ней только однажды, когда случайно оказался рядом и увидел, что ограды нет, — ее сняли. Железо нужно было перелить на пушки. И колокола с городской башни тоже сняли для этого.

Спустя много лет мальчик стал совсем взрослым и поступил на службу в банк. Работа была ему по душе. Любая работа по душе, когда надо зарабатывать на хлеб. Иногда, однако, он спрашивал себя: «А может, при других обстоятельствах я стал бы хорошим музыкантом?» Но он нечасто задавал себе этот вопрос: кому приходится зарабатывать на хлеб, некогда вспоминать старые мечты.

Служащий банка уже давно жил в другом городе, но однажды ему пришлось приехать по делам в город детства. Вечерами он как зачарованный бродил по старым улочкам, и ему казалось, что он снова стал мальчиком, который медленно идет из школы домой и всякий раз выбирает новую дорогу, чтобы увидеть или узнать что-нибудь новое. Однажды он вновь оказался у старого сада. После войны сад опять обрел свою красивую ограду. Вот и знакомые прутья…

Впрочем, это, наверное, другие. Но все равно он живо вспомнил далекое прошлое.

Тут из-за угла выбежал маленький мальчик, размахивая портфелем. Он остановился и посмотрел на дом в глубине сада: все окна закрыты, значит, хозяев нет дома.

«Сейчас достанет линейку!..» — подумал служащий.

Мальчик и в самом деле достал из портфеля металлическую линейку и принялся стучать ею по прутьям ограды. При этом он как бы прислушивался к какому-то внутреннему ритму.

«Динь-динь! Динь-динь!» — отвечали прутья.

«Странно, — подумал служащий, — какие монотонные звуки! А впрочем, так и должно быть. Прутья все одной длины и одинаковой толщины. Почему же они должны звучать по-разному?»

Но мальчик снова и снова ударял по прутьям, внимательно к чему-то прислушиваясь.

— Привет, — сказал служащий, подходя ближе.

Мальчик вздрогнул, словно его застали за каким-то запретным занятием.

— Не бойся, — сказал служащий, — окна закрыты. Старого синьора нет дома.

— Какого старого синьора? — удивился мальчик.

— Того, который сердится, когда ты стучишь по ограде.

— Но тут живет не старый синьор, — ответил мальчик, — а старая глухая синьорина. Она ничего не говорит, потому что не слышит. Это ее служанка сердится.

«Конечно, — подумал служащий, — тот старый синьор давно уже умер. И тут живут другие люди».

— Служанка говорит, — продолжал мальчик, — что я плохо воспитан и нарушаю покой. Но это неправда. Я не шумлю, а играю. Хотите послушать?

— Давай послушаем, — согласился служащий.

— Слушайте, — сказал мальчик. — Это «Песнь умирающего каштана». Вот он там, видите то дерево. Это каштан. Он болен, как почти все каштаны в Европе. Это нам в школе объяснили.

— Послушаем, — повторил служащий.

И мальчик принялся стучать линейкой по прутьям. Лицо его стало сосредоточенным, почти страдальческим. Он ударял то в одном, то в другом конце ограды, пропуская отдельные прутья или даже сразу несколько, словно для того, чтобы получить нужный интервал.

Но служащий слышал только одну и ту же глуховатую ноту: «Дин-дин-дин-дин…»

— Слышите? — спросил мальчик. — Каштан болен, но он не грустит, потому что птицы еще вьют гнезда в его ветвях. Понимаете?

Но служащий слышал все тот же глухой, монотонный звук: «Дин-дин-дин…»

— Поэтому, — продолжал мальчик, — песня не должна заканчиваться низкой, печальной, как погребальный звон, нотой. Тут должна звучать высокая и чистая нота.

«Дин-дин…» — слышал служащий.

Теперь он понял, почему старый синьор кричал на него тогда так сердито: взрослый человек не способен услышать музыку, которую ребенок создает на прутьях ограды с помощью линейки и своего богатого воображения.

— Понравилось? — спросил мальчик.

— Очень! — сказал служащий, чтобы не огорчить его.

Часы на башне пробили пять.

— Мне пора, — сказал мальчик. — До свиданья.

— Прощай, — ответил служащий и постоял еще немного, задумчиво глядя на листья каштана, освещенные лучами заходящего солнца.

Сиренида

Сегодня эта далекая планета называется Сиренида, и вы скоро поймете почему. А поначалу, после высадки землян, ее называли просто «Аш-два-о». Смешное название для планеты. Зато — точное. Потому что «Аш-два-о» — это химическая формула воды. И она как нельзя лучше подходит для названия некоего тела, полностью залитого водой. Ни одного материка, ни самого маленького островка, ни единого утеса не было на круглом лице этой планеты! Причуда космоса, да и только!

Но водится ли хотя бы рыба в этой сиреневой воде, что на закате темнеет и становится фиолетовой?

Ответить на этот вопрос пыталась экспедиция, возглавляемая полковником Баранелли. Экспедиция базировалась на космической станции, зависшей над планетой на высоте 300 километров. Утром специальная ракета-амфибия переправляла оттуда на «Аш-два-о» группу исследователей, которые пересаживались затем на легкие резиновые лодки и проводили свои эксперименты. Ученые опускали в воду фотоаппараты, кино- и телекамеры, пытаясь заснять жизнь подводных глубин, если она существует. Или же принимались просто ловить рыбу сетями в надежде поймать хоть какой-нибудь экземпляр фауны этой планеты, если он таился в этом однообразном океане.

Первые два дня работы не принесли никаких результатов. На третий день чудовищной силы буря перевернула ракету-амфибию и лодки исследователей. Молодой кинооператор Лео, лодку которого отнесло далеко в сторону, не видел этого. Напуганный ураганом, он стал искать товарищей, но никого не нашел. Он принялся звать их, но никто не откликнулся.

«Видно, ракета-амфибия улетела, не дождавшись меня, — решил Лео. — Придется провести ночь на воде. Завтра они вернутся и найдут меня».

К счастью, буря наконец утихла. На темно-фиолетовом небосклоне засияли далекие, незнакомые звезды, и, глядя на них, Лео незаметно уснул.

А проснулся он от первых лучей необычного солнца на «Аш-два-о». Это был маленький розовый диск, низко висевший над бесконечным водным простором. Лео протер глаза, плеснул водой на лицо, а затем, чтобы не сидеть без дела, опустил в воду небольшую телекамеру и взглянул на портативный монитор. И почти тотчас же увидел на экране трех хорошеньких девушек. Они улыбались и смотрели на него с явным интересом.

— Наверное, какая-нибудь помеха, — решил Лео. — Или я еще не совсем проснулся.

Он покрутил ручки телекамеры и снова взглянул на телеэкран. Девушки по-прежнему с любопытством разглядывали его. Они сидели в какой-то необыкновенной подводной лодке — открытой, словно спортивный автомобиль. Сходство было еще в том, что лодка имела колеса, очевидно чтобы не только плавать, как рыба, во всех направлениях, но и передвигаться по морскому дну.

А самое удивительное было то, что девушки сидели в своей машине без кислородных масок и, видимо, нисколько не страдали от их отсутствия. Они были в красивых серебристых комбинезонах, украшенных простыми ожерельями из ракушек. Одна из них, должно быть самая юная, играла солнечными зайчиками, пуская их маленьким зеркальцем. Когда Лео, не поверив телеэкрану, посмотрел с лодки прямо в воду, она направила зайчик ему в лицо и засмеялась, показав белоснежные, совсем как настоящие жемчужины, зубы.

— Вы из новой экспедиции? — крикнул Лео, наклоняясь к воде. Но тут же и сам понял, что задает очень глупый вопрос. С каких это пор земляне могут находиться в воде без масок? Голубые волосы девушек и эти странные подводные лодки Лео тоже видел впервые в жизни. Пока он раздумывал над всем этим, до него донеслось:

— Ну что же ты? Иди сюда. Отец очень хочет познакомиться с тобой.

И что самое поразительное — эти слова он воспринял не слухом. Они были переданы ему прямо в мозг.

— Вы разговариваете, передавая мысли на расстояние? — спросил Лео, не произнося своего вопроса вслух.

— Конечно, а как же еще можно разговаривать? Ну, давай прыгай сюда, мы возьмем тебя на борт.

— Куда вы хотите повезти меня?

— К нам домой. Туда, в город. Ну смелей! Идем, мы покажем тебе наш Моан.

— Но кто вы такие? Как вас зовут?

— Я — Меа, это Сима…

— Я — Ноа. А ты?

— Меня зовут Лео.

— Забавно! Похоже на наши сиренианские имена.

— Сиренианские?

— Ну да, наша планета называется Сиренида. Ты и этого не знал?

Лео окинул взглядом небо и океан — никаких следов его экспедиции, не видно нигде и ракеты-амфибии.

«Оставлю в лодке записку, чтобы не подумали, будто я утонул», — решил он. Написав записку, он надел шлем для защиты от глубоководного давления, укрепил на спине баллон с кислородом и прыгнул в воду. Девушки потеснились. Он сел рядом с ними, и они с удивлением посмотрели на его снаряжение для подводного плавания.

— Для чего все это? — услышал он вопрос Ноа. — Разве ты не можешь дышать под водой?

— Конечно нет.

— Вот как! А мы, наоборот, не способны дышать над водой.

Меа велела Лео ухватиться за какую-то ручку, тронула какие-то рычаги, и подводная лодка рванулась прямо в пучину. Лео прикинул, что за какие-то несколько минут они опустились по крайней мере на пять тысяч метров. Внизу показались огни большого города. Отчетливо были видны ярко освещенные бульвары, площади и даже окна домов.

— Это Моан, — сказала одна из девушек, но он даже не заметил, кто именно, так был захвачен удивительным зрелищем подводного города. Вскоре рядом появилось еще несколько открытых подводных лодок. Люди, сидевшие в них, одетые в сиреневые комбинезоны, в цвет воды на поверхности океана, с этой минуты не спускали с них глаз.

— Это как же понять — меня взяли в плен? — сердито спросил Лео. — Вы заманили меня, а полиция схватит и не пустит наверх?

— Не говори глупостей, — ответила Ноа. — Мы обнаружили тебя, и наш отец, крупный ученый, приглашает тебя в гости. Полицейские только хотят посмотреть на тебя. Им же интересно. Не каждый день у нас оказываются земляне.

— Откуда вы знаете, что я землянин?

— Мы читаем мысли. Ты что, забыл? Мы знаем всё — и про экспедицию, и про бурю. К сожалению, мы не смогли спасти твоих друзей. Ты один остался в живых. И, несмотря на всё, я тебе нравлюсь — твои мысли говорят об этом. Ну вот мы и дома. Папа встречает нас.

И в самом деле, у небольшого домика стояла группа людей. Наверное, ученый — это тот высокий лысый человек у дверей, что поглаживает какую-то крупную рыбину; а та ласково трется о его руку.

— Добро пожаловать, синьор Лео! Позвольте представиться — профессор Борго, ихтиолог. Изучаю жизнь, нравы и обычаи рыб.

— Очень приятно. Благодарю за приглашение.

В этом подводном царстве тишины все происходило беззвучно: тихо, точно тени, появлялись и исчезали какие-то люди, так же неслышно скользили по дну и взмывали вверх машины, оставляя за собой белый шлейф из воздушных пузырьков. И стаи рыб, похоже, радовались свету фар. Они играли с пузырьками фонтана (очевидно, воздушного фонтана, а не водяного).

Когда все вышли из машины, Лео поплыл — не так легко и изящно, как девушки, но все же благодаря тренировкам (он регулярно занимался подводной охотой) выглядел вполне прилично. Он вошел, вернее, вплыл в дом Борго, сел на диван, утонув в подушках, которые, должно быть, были набиты водорослями, и с любопытством осмотрелся вокруг.

Не будь воды, заполнявшей комнату, он мог подумать, что находится в самой обыкновенной земной гостиной. Впрочем, профессор и его дочери, если бы не странные прически, во всем остальном тоже походили на жителей Земли.

— Вижу, вы удивлены, — мысленно произнес Борго.

— Еще бы! я впервые столкнулся с подводной цивилизацией. У нас в воде обитают только рыбы.

— Э, нет! — рассмеялся профессор. — Вы не впервые встречаетесь с нашей цивилизацией. Припомните-ка сирен из «Одиссеи»…

— Сирен? Русалок — наполовину женщин с рыбьими хвостами? Но это же мифы. Русалки бывают только в сказках…

— Не сказал бы… Надобно вам заметить, что много тысячелетий назад на нашей планете разразилась ужасная война…

— Подводная, разумеется?

— Естественно. И народ, потерпевший поражение, вынужден был покинуть планету. Люди переправились через космическое пространство в летающих аквариумах. Вообразите себе, звездолет вроде вашего, но только заполненный водой. И нашли они пристанище в теплых водах Средиземного моря, у берегов Греции и Италии.

— Выходит, Одиссей действительно видел сирен?

— Да, древние греки встречались с нашими сиренианками. Они, конечно, не могли рассмотреть в воде хвостов по той простой причине, что у них хвостов не было, но греки вообразили их. Древние, вы же знаете, были скорее поэтами, нежели учеными. Ну а через несколько веков на нашей планете настолько расцвела цивилизация, что всякие войны прекратились навсегда. И мы вспомнили об изгнанниках, оказавшихся на Земле, и вернули их. Они охотно возвратились на Сирениду, потому что от отца к сыну передавали любовь к своей древней отчизне… И должен вам сказать, моя семья происходит именно от этих изгнанников. Мы прежде жили у берегов Сицилии, в воде, и очень возможно, что одна из сирен, которых встретил Одиссей, была моей пра-пра-пра-прабабушкой…

— Но сирены могли выходить на берег, дышали воздухом…

— Это не совсем так. Они могли ненадолго нырнуть в воздух, так же как вы ныряете в воду. Потом мы изобрели специальный аппарат, с помощью которого можем дышать воздухом.

Вслед за этой беседой с профессором Борго последовало много других. Лео показали Моан и другие подводные города. Он встречался с сиренианскими учеными и присутствовал на празднествах, которые устраивались в его честь. У сиренианцев были большие запасы кислорода — они использовали его для очистки воды. И Лео, когда нужно, мог без труда пополнить свой кислородный баллон.

Между тем чувства его раздваивались. С одной стороны, он хотел вернуться на Землю, к родным и друзьям, рассказать об увиденных чудесах. С другой — он не мог расстаться с Ноа, такой славной и веселой. Вот бы жениться на ней и навсегда остаться в прозрачных и гостеприимных водах Сирениды… Мечтать об этом было мучительно больно.

Профессор Борго нашел выход из положения.

— Женитесь, — сказал он молодым людям, — и отправляйтесь на Землю. Наш Совет Мудрецов считает, что это лучший способ установить контакты между людьми нашей планеты и землянами. Представляете, только познакомились, и уже родственники… Немного поживете на Земле, а потом опять к нам, тоже ненадолго. Возможно, и земляне захотят научиться жить в воде… Как вы думаете?

Лео и Ноа согласились. Даже фейерверк устроили под водой. Но не спрашивайте, каким образом. Рыбы подплывали поближе, чтобы полюбоваться молодыми. Они кружили возле жениха и невесты, сопровождая свадебное шествие. А потом небольшой «летающий аквариум» переправил молодоженов на Землю. Выйдя из него, Лео снял наконец кислородную маску. Но теперь Ноа пришлось надеть свою маску, чтобы жить на Земле.

Не будем описывать, как удивлялись им люди, не скажем ничего о заголовках газет, интервью по телевидению, о встречах с учеными и членами правительства. Все это нетрудно себе представить.

Лео и Ноа поселились в небольшой вилле на окраине Рима. В саду устроили просторный бассейн, где Ноа могла проводить несколько часов без маски. И в самом доме, в одной из гостиных, тоже был бассейн, и Ноа, чтобы доставить удовольствие гостям, входила в него, сняв маску. Она показывала, что сирениане могут дышать под водой, как рыбы.

Тем временем между Землей и Сиренидой установились постоянные связи. С планеты на планету прилетали туристы, ученые, гости.

За несколько дней до годовщины свадьбы Ноа захотела слетать на родину. Всего на несколько дней — повидать сестер. Лео обрадовался. «А я за это время смогу спокойно подготовить свой сюрприз, и она ничего не заметит», — подумал он.

Когда Ноа должна была вернуться на Землю, Лео не поспешил ей навстречу в звездопорт, а остался дома. Точнее — в бассейне. И — без маски, без кислородных баллонов! Это и был его сюрприз. Тайком от Ноа он с группой ученых работал над специальным клапаном, который позволял землянам находиться под водой без маски — сколько угодно долго. И Лео захотел первым вшить себе в плечо этот клапан.

Ноа влетела в дом веселая и стремительная, словно порыв ветра. Увидела Лео в бассейне и рассмеялась. И Лео тоже рассмеялся… Потому что Ноа стояла посреди комнаты — на воздухе — без всякой маски. Она могла дышать воздухом, как земляне. Для этого она и летала на Сирениду, где ученые тоже придумали клапан, позволяющий сиренидам дышать над водой!

Лео вышел из бассейна и крепко обнял Ноа. Оба были счастливы, что позаботились об одном и том же, что сделали друг другу одинаковые подарки.

— Я теперь, как ты, а ты, как я…

А вместе они стали чем-то таким, чего прежде никогда не было. Такое всегда бывало и всегда будет случаться.

Игра в четыре угла

Представьте себе прямоугольный садовый участок — тридцать метров в длину и двадцать в ширину. На той стороне этого сада, что проходит возле домика, растут слева направо — сосна, магнолия и липа. А на противоположной стороне, где металлическая сетка отделяет владения учительницы Сантони (вдовы, пенсионерки) от соседского участка, стоят по углам только два дерева — два кедра: обыкновенный и ливанский. И никаких других деревьев между ними нет. Как нет ничего и на середине сада. Эту спокойную, симметричную картину учительница Сантони созерцает вот уже пятнадцать лет, изо дня в день наблюдая, как растут эти деревья — как опадают и вновь появляются листья липы, распускаются и увядают цветы магнолии, тянется в вышину ливанский кедр и вырастают два новых ствола у кедра обыкновенного (ох и трудно же собирать кедровые шишки, а затем вылущивать из них орешки, которые так нужны, когда делаешь торт).

По другую сторону домика находится еще один участок, поменьше, с аккуратными клумбами и грядками, имеющими свою особую геометрию помидоров, салата и кабачков. Раньше учительница Сантони не раз, бывало, подшучивала над ребятами, которых приглашала к себе на обед. Она подавала им на первое отварные кабачки — то самое блюдо, которое дети ненавидят всей своей чистой душой, и только потом угощала их жареным картофелем, мороженым, клубникой со сливками и в довершение всего ставила перед ними торт, густо посыпанный толчеными кедровыми орешками.

Там и тут — и на большом участке и на маленьком — растет также множество кустов черной смородины, ежевики, барбариса и граната, которые привносят в строгую симметрию обоих садовых участков живописность и причудливость. Учительница Сантони всегда отличалась любовью к порядку и никогда не страдала чрезмерным воображением.

Но однажды утром столь любимый ею порядок был самым неожиданным образом в корне нарушен. Выглянув, как всегда, из окна, чтобы бросить приветливый взгляд на свое маленькое садовое царство, учительница Сантони не верит своим глазам, как принято говорить в таких случаях. Магнолия, на которую она посмотрела с особым вниманием, потому что накануне среди ее твердых зеленых листьев вспыхнул первый белоснежный бутон, эта самая магнолия стоит не на своем обычном месте — посередине проходящей возле домика границы сада, а в самом центре его, там, где пересекаются две воображаемые, но с точки зрения геометрии вполне реальные линии, соединяющие по диагонали два угла, то есть практически в десяти метрах от того самого места, где учительница и учитель Сантони когда-то вместе посадили ее, полили водой, взрыхлили вокруг землю, а затем любовно растили столько лет. Ну а все остальное на участке, как прежде.

«Не может быть», — с изумлением думает про себя учительница Сантони.

— Не может быть! — единодушно соглашаются с ней по телефону коллеги — и те, что уже на пенсии, и те, что еще работают в школе, — когда учительница Сантони сообщает им о своем открытии.

— Я помню, что она всегда стояла в центре участка, — решительно утверждает учительница Амброзоли, которая пользуется в учительских кругах неоспоримым авторитетом, — она всегда была там. Как же она могла поменять место? Не хочешь ведь ты сказать, что магнолии умеют передвигаться?

Учительница Сантони смотрит на магнолию, но даже не в силах хоть сколько-нибудь восхититься огромным белым цветком, только что раскрывшимся в ее густой листве.

Растерянная, потрясенная, она спрашивает себя, не изменяет ли ей память или, быть может, то, что она видит, — печальное последствие атеросклероза и не следует ли ей по такому случаю показаться доктору Алонги, который так терпелив с пожилыми людьми вообще, а с учительницами-пенсионерками особенно.

«Завтра, — решает она, — к врачу пойду завтра. Сегодня столько дел в огороде!»

Но наутро ее ожидает новый сюрприз. Выйдя в сад, чтобы взглянуть, не поспела ли черная смородина, она видит, что на месте магнолии в центре сада теперь стоит ливанский кедр, широко раскинув свои могучие ветви, словно вздохнув наконец легко и свободно. А магнолия стоит в западном углу, где прежде была сосна, перебравшаяся в угол, который, раньше занимал ливанский кедр.

«О господи! — шепчет про себя учительница Сантони. — Если б я не знала более или менее прилично ботанику, я бы решила, что эти деревья принялись играть в четыре угла».

И в ее воображении сразу же встают сначала школьный двор, где ее ученики столько раз играли в эту игру, а затем и скромный квадратный дворик ее детства, где она сама девочкой с волнением перебегала из угла в угол, чтобы не остаться без места, не оказаться на середине, то есть не проиграть, не выйти из игры.

«О господи!» — повторяет она про себя, словно цепляясь за некую формулу, которая может спасти ее от умопомешательства.

На этот раз учительница Амброзоли говорит по телефону еще убежденнее, чем прежде, еще увереннее, чем когда бы то ни было.

— Дорогая, не предавайся подобным фантазиям! — советует она. — За редчайшими исключениями, которые не имеют отношения к нашим садам, растения рождаются, растут и умирают на своих неподвижных корнях. Тебе же надо показаться окулисту. Хорошему окулисту. Профессору Вербиграция, например. Учительницам-пенсионеркам он делает скидку, потому что у него самого мать учительница. Да ты тоже, наверное, ее знаешь! Не помнишь? Она преподавала…

Учительница Сантони не слушает ее. Она смотрит на свой совершенно преображенный сад. Деревья стоят перед ней в новом порядке, сомнений тут нет. Она трогает деревья одно за другим. Она ведь знает каждую трещину на их коре. Она сама сажала их вместе со своим бедным мужем. Это он уговорил ее посадить магнолию и липу, потому что в детстве часто играл в парке, где было очень много старых магнолий, и бедная мама не раз лечила его липовым отваром. Бедняга! Он вышел на пенсию и через полгода умер. Так нередко случается с людьми, для которых работа — это сама жизнь.

В эту ночь учительница Сантони не спит. Она остается в гостиной, окна которой выходят в большой сад, и, слегка отодвинув штору, наблюдает за деревьями, надеясь узнать секрет их ночной жизни. Она ждет долго, очень долго. В ночную тишину и покой лишь изредка вносят некоторое оживление дерущиеся кошки, осторожно переселяющийся куда-то дикобраз, жалобный крик совы, скрип половиц, похрустывание древесного червя. По ночному небу одна за другой проносятся темные тучи. Луна запаздывает. Но вот она все же появляется, испуская слабый, далекий свет. И в тот же момент, словно по сигналу, деревья пробуждаются и молча отрываются от корней. Вот они все пятеро сходят со своих мест — кто величаво и медленно, кто короткими перебежками. Теперь в центре стоит липа. Она волнуется и, как только угол остается пустым, устремляется, чтобы занять его, но не успевает, возвращается на место и затем снова пытается успеть в другой угол.

Теперь учительница Сантони улыбается. Она смеется и над собой, и над своими коллегами, и даже над сердитой учительницей Амброзоли, и над врачами — терапевтами и специалистами, но главным образом над тем, что происходит в саду, а это — теперь она абсолютно уверена — не плод ее воображения и не сон.

— Это именно так, — шепчет она, — деревья играют в четыре угла! А почему бы и нет? Что мы, в сущности, знаем о растительном мире? Мы когда-нибудь интересовались планами деревьев на будущее? А может быть, растения собираются достичь уровня развития животных?

Эта мысль ее удивляет. Надо поговорить с директором Ло Форте — он последний, с кем ей довелось работать, и он еще не ушел на пенсию. Он всегда с уважением относился к ней и был терпелив с пожилыми учительницами, ведь именно они — фундамент школы. Нет, лучше она напишет ему письмо, в котором изложит свои наблюдения и попросит у него совета относительно выводов, которые проистекают из них.

Письмо отправлено. И в скором времени приходит ответ, в котором директор Ло Форте очень уважительно и терпеливо советует старой коллеге не увлекаться такими головокружительными гипотезами, которые могут весьма серьезно отразиться на школьных учебниках.

— Я поняла, что он хочет сказать, — заключает учительница Сантони. — Слово — серебро, а молчание — золото!

Но затем, однако, она чувствует, что вынуждена снова прибегнуть к услугам почтовой связи. На этот раз речь идет не только о деревьях, которые каждую ночь без устали играют в свою игру, но и о кошках. И о собаке булочника Далиле, которая так растолстела, что не может пролезть между прутьями ограды. Однажды ночью, когда деревья в саду играют, как всегда, живо и бесшумно в четыре угла, учительница Сантони слышит разговор, который лишь чуть громче обычного шепота.

— Молодец эта сосна, — говорит первый голос, — никогда не уходит далеко от угла, всегда держится поблизости.

— Да, молодец, — отвечает другой голос. — Меня удивляет, однако, липа, такая пугливая. Вот уже неделю сидит в своем углу, не решается отойти от него дальше, чем на два шага, и чуть что — сразу кидается обратно. Просто трусиха!

Учительница вынуждена верить своим ушам, так же как и своим глазам: разговор ведут два соседских кота, ее частые гости, готовые полакомиться чем угодно в любое время суток, постоянные обитатели ее сада по ночам, неизменные кавалеры кошки синьоры Амброзоли, когда ее заносят в эти края непрестанные скитания. А тут к дуэту присоединяется еще и третий голос. Он доносится из-за ограды, за которой сидит и скулит Далила.

— Мне тут ничего не видно, — жалуется Далила. — Что делает ливанский кедр? Куда делась магнолия? Ну-ка, помогите мне пробраться сюда!

— А ты сделай, как мы, — отвечает один из котов. — Похудей и пролезай между прутьями.

«Да, — думает учительница Сантони, — конечно, надо было догадаться. Ведь это почти неизбежно. Если деревья становятся как животные, то животным не остается ничего другого, как перебраться в ближайший к ним мир, то есть в наш. Это верно, что мы, люди, тоже в свою очередь принадлежим к животному миру. Но за много тысячелетий мы отдалились от него. Наша культура делает из нас иной мир, отличный от мира кошек, блох и мышей».

Новый вопрос рождается в голове учительницы Сантони.

«Если животные заполнят владения людей, а растения — владения животных, — спрашивает она себя, — кто же займет растительный мир?»

Наутро, надев удобную прогулочную обувь, учительница Сантони отправляется на экскурсию в горы. Она взбирается по крутым тропинкам, по которым прежде приводила сюда на свидание с природой целые классы, спускается к бегущему по камням ручью, громкий говор которого так хорошо знаком ей, снова и снова оглядывает эти родные места и улыбается — вон там, на камне, распустились цветы рододендрона, а там, подальше, ландыши, тут — горные фиалки. И видно, хорошо видно, что все они растут прямо из камней, без всяких корней, без поддержки ветвей или листьев. Камни цветут! Да, они явно переходят в мир растений. «А мы? — задумывается учительница Сантони. — А мы куда движемся? Мы — это люди, разумеется…»

Охваченная волнением, она внимательно оглядывает себя и нисколько не удивляется — после всех своих наблюдений и гипотез, — когда обнаруживает у себя ноготь, на который достаточно только взглянуть, особенно ей, с ее знанием минералогии, чтобы определить — речь идет о самом настоящем восьмигранном красном железняке. А соседний ноготь вне всякого сомнения — это благородный серпентин из пьемонтских Альп. А ноготь на безымянном пальце — несомненно, красная яшма с вкраплениями кварцита, в то время как о мизинце, пожалуй, сразу можно сказать, что это алюминиевый боросиликат.

«Я минерализуюсь, — заключает учительница Сантони, — и это вполне логично. Я не удивлюсь, если завтра или через неделю обнаружу, что одна моя нога состоит из апуанского оникса, а другая — из кристаллического рубеллита. Уже сейчас, возможно, в моих суставах кристаллизуются лазурит и малахит. Возможно, и корунды. Могут быть также бериллы, аквамарины, изумруды».

Нет, на этот раз учительница Сантони не довольствуется письмом своему бывшему педагогическому шефу. Она напишет прямо в Рим, министру образования. Напишет подробное аргументированное письмо, приложит листья и рисунки и укажет высшим руководителям школы на необходимость иметь в виду при составлении новых школьных программ необыкновенное открытие, которое она сделала.

«Природа, —

пишет она своим аккуратным каллиграфическим почерком и со своей безупречной орфографией, —

охвачена всеобщим преобразованием. Минералы переходят в мир растений, растения в свою очередь — в животный мир, а этот последний очеловечивается, и людям не остается ничего другого — именно это и происходит сейчас, — как занять место камней и кристаллов. Нечто подобное можно наблюдать также во всем известной игре в четыре угла. Мироздание открывает нам свою истинную сущность».

Спустя несколько недель, то есть необычайно быстро, она получает ответ за подписью главы кабинета министров.

«Уважаемая синьора! —

пишет он. —

Чтобы играть в четыре угла, нужно пять игроков. В вашей гипотезе имеют место, во всяком случае в данный момент, только четыре. А кто же будет пятым? Благодарим вас за сообщение и просим держать нас в курсе последующего развития ваших исследований. Школьные программы и учебники пока останутся без изменений, в соответствии с постановлением номер… и т. д., и т. д.»

Учительница Сантони читает и снисходительно улыбается. В сущности, она ведь знала, что так будет. Еще когда работала в школе, она не раз писала министру, подавая разные хорошие советы, но к ним так никто никогда и не прислушался. Она не питала тогда иллюзий. Да и сейчас тоже не обманывает себя, глядя, как играют в четыре угла деревья в большом саду, как овощи, сидящие в ровных прямоугольниках своих грядок, составляют геометрические орнаменты, складывают фигурки неведомых животных или буквы загадочных алфавитов, слушая, как разговаривают соседские кошки и собаки, наблюдая, как цветут стены ее дома, на крыше которого — прямо на черепице — расцвел прекрасный черный тюльпан, и, видя, какое медленное, но неизменное превращение происходит с ее собственным телом, которое может стать украшением любого школьного кабинета минералогии. И она тоже спрашивает себя — а кто же будет пятым в этой игре? Господь бог? Марсиане? Какая-нибудь новая, неведомая земной биологии форма жизни? Существа из чистой энергии? Антиматерия?

Учительница Сантони старательно выстраивает вопросительные знаки и с улыбкой вспоминает все случаи, когда ее ученики ставили восклицательный знак вместо вопросительного и наоборот и когда заканчивали свои сочинения не точкой, а запятой, словно повисшей над бездной, вот так: ,

Подарочные мышки

Однажды кот задумал разбогатеть. У него было трое дядюшек, и он решил отправиться к ним за советом, как это лучше сделать.

— Надо стать вором, — сказал ему дядя Первый. — Нет лучшего способа разбогатеть без особого труда.

— Я слишком честен для этого, — ответил кот.

— Ну и что? Среди воров немало честных людей, а среди честных сколько угодно воров. Так на так не получается. К тому же ночью все кошки серы.

— Ну я подумаю, — ответил кот.

— Можно стать певцом, — сказал ему дядя Второй. — Нет лучшего способа разбогатеть и прославиться без всякого труда.

— Но у меня нет голоса.

— Ну и что? Многие певцы поют, как петухи, но все равно превращаются в богатых акул. Надо же, как я удачно выразился! Постой, я запишу эту мудрую мысль. Ну так что, решил?

— Я подумаю, — ответил кот.

Дядя Третий сказал:

— Займись торговлей. Открой какую-нибудь милую лавочку, и люди будут выстраиваться в очередь, чтобы принести тебе свои деньги.

— А чем бы стоило торговать?

— Роялями, холодильниками, электровозами…

— Слишком громоздкие вещи.

— Ну тогда дамскими перчатками.

— Но в таком случае я потеряю половину покупателей — мужчин.

— Сделай так: открой табачную лавку на Капри. Великолепный остров. Круглый год прекрасная погода. Туда приезжает множество туристов, и каждый покупает хотя бы одну открытку и марку, чтобы отправить ее родным.

— Ладно, подумаю, — ответил кот.

Он думал целую неделю и наконец решил открыть небольшой продовольственный магазин. Снял подходящее помещение на первом этаже нового здания, разместил там шкафы, прилавки, кассу и усадил за нее кассиршу. А затем, чтобы не тратиться на художника, сам нарисовал вывеску:

«ПОДАРОЧНЫЕ МЫШКИ

(Новый консервный деликатес)».

— Какая прелесть! — сказала кассирша. Это была совсем молоденькая кошечка, впервые поступившая на службу. — Подарочные мышки! Гениальная мысль!

— Если б она не была гениальной, — уточнил кот, — она не пришла бы мне в голову.

На другой вывеске, поменьше, кот написал:

«Тот, кто купит сразу три банки, в награду получит бесплатно консервный нож».

Кассирша нашла, что у ее хозяина прекрасный почерк.

— Так уж я устроен, — ответил кот, — пишу только прекрасно. Я бы не смог ошибиться, даже если б мне прищемили хвост.

— Однако, — заметила кассирша, — где же эти консервы?

— Будут. Всему свое время. И Рим не сразу строился.

— А если придут покупатели, что мне делать?

— Записать их заказы вот на этом листе. Пусть оставят адреса. Мы будем доставлять товар на дом.

— Синьор кот, — спросила кассирша, — а рассыльного вы уже нашли? Я потому спрашиваю, что, если не возражаете, мой брат мог бы…

— Пусть придет и поработает недельку. Посмотрим, годится ли. Оплата — две банки в день.

— А мне сколько?

— Вам — три.

— С консервным ножом?

— Консервный нож вы будете получать на Новый год, в День национального праздника, а также в день моего рождения.

Кассирша нашла, что ее хозяин очень щедр.

На следующий день были получены консервные банки.

— Синьор кот, — сказала кассирша, — но ведь они пустые.

— Так и должно быть. О мышках позабочусь я сам. А вы пока наклейте на банки этикетки. И пусть вам поможет ваш брат.

Брат кассирши был совсем маленьким трехмесячным котенком. У него было прекрасное настроение, и он носился по магазину, засунув голову в банку.

— Ну-ка, веди себя получше, — сказал синьор кот, — не то я запишу тебе штраф.

Этикетки были яркие и блестящие. На каждой была нарисована мышка, подмигивающая одним глазом, и внизу такая надпись:

«Подарочные мышки. Высший сорт. Следите за сроком годности. Остерегайтесь подделок».

— Как? — изумилась кассирша. — Банки еще пустые, а уже есть подделки? А что же в них? Кроты, хомяки…

— Разумеется, пока еще подделок нет, — объяснил синьор кот, — но, когда торговля пойдет полным ходом, они непременно появятся. А если и не появятся, то такая надпись все равно не помешает. Покупатели будут думать: вот как, если эти консервы даже подделывают, значит, они очень хорошие!

— А они и в самом деле будут очень хорошие?

— Великолепные! Экстракласс!

Кассирша вздохнула. Как умен ее хозяин! У него определенно исключительные способности к торговле. К тому же он еще не женат.

Брат кассирши наклеил этикетку себе на нос и теперь не мог отодрать ее.

— Глупец! — строго сказала кассирша. — Хочешь, чтобы тебя уволили в первый же день? А ведь ты еще не знаешь, что значит заработать банку «Подарочных мышек»!

— Прошу вас, — сказал синьор кот, — присмотрите за магазином. А я отправлюсь на поиски сырья.

Кассирша проводила его томным взглядом. Она находила, что ее хозяин очень красив и усы у него, как у настоящего преуспевающего коммерсанта. Так элегантен! И какой властный взгляд!

«Коммерсант, — подумала она, — это, конечно, не генерал, но почти. А мне к тому же генералы не нравятся, потому что они, как правило, все женаты».

На следующий день кот нашел в подвале первую мышку. Она пряталась там за кучей угля.

— Добрый день, — сказал кот.

— Не знаю, — ответила мышка.

— Ну что это за ответ, любезная?

— А я не знаю, будет ли день добрым. Обычно коты не приносят мне счастья.

— Это будет великолепный день, — заверил кот, — больше того — исторический! Вы будете иметь честь стать первой подарочной мышкой на планете. Разве этого мало?

— Не знаю, — ответила мышка.

— Вы никогда ничего не знаете, — рассердился кот. — Ну-ка сделайте маленький прыжок, заберитесь в эту красивую, нарядную баночку и увидите.

— Что увижу?

— Увидите, что я прав!

— Я бы предпочла посмотреть мультфильм. Кстати, я вспомнила, он как раз сейчас начнется. Всего доброго!

Мышка шмыгнула в свою норку и, сколько кот ни просил и ни умолял ее, не высунула наружу даже кончик хвоста.

Вторая мышка, которую нашел кот, жила на чердаке, и ее норка была за старым чемоданом.

— Вам повезло, — издали крикнул синьор кот, едва увидел ее.

— Не знаю, — ответила мышка.

— Плохо, — рассердился кот. — Такой ответ я уже слышал от одной вашей подружки, что живет там, в подвале. Придумайте что-нибудь другое.

— Сначала скажите, в чем же мне повезло.

— Да в том, что моя фирма выбрала именно вас для открытия торговли «Подарочными мышками».

— Если мне надо выступить с речью, то я не согласна.

— Никаких речей. Вам нужно только войти вот в эту красивую баночку. Затем вас продадут по нормальной цене и оценят по достоинству.

— Прекрасно!

— В самом деле?

— Жаль, но я не могу принять ваше предложение. Мне нравится идея, и я не могу не отметить изящество, с каким выполнена этикетка. Только сейчас я собираюсь в отпуск, у меня уже есть билет в Палермо. Не могу же я обидеть государственную железную дорогу и отложить поездку. Всего доброго, и привет жене!

— Я не женат! — выходя из себя, заорал кот.

— Неважно. Передадите привет, когда женитесь.

Третья мышка наслаждалась свежим воздухом на полянке, на краю города, но хвостик свой опустила в норку, и его держал там ее кузен, готовый по первому же сигналу втянуть ее обратно.

— Как поживаете? — спросил кот.

— Да как вам сказать… — ответила мышка. — В вашем присутствии я обычно чувствую себя неважно.

— Уж очень вы, мышки, пугливы, — сказал синьор кот. — А ведь я пришел сюда с наилучшими намерениями…

— Наилучшими для кого?

— Для вас, разумеется! Знаете, что я думаю? Что вы будете отличным компаньоном в моей торговле продовольственными товарами. Вас устраивает?

— Что именно?

— Вот эта баночка. Смотрите, какая красивая! Будем торговать «Подарочными мышками»! Я возьму на себя большую часть работы, так как займусь продажей.

— Недурно.

— Спасибо.

— Недурно.

— Спасибо. Но почему вы дважды повторили это?

— Один раз для правого уха, другой раз — для левого.

— Ну так пошли?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что мне надо навестить мою бабушку и покатать ее на карусели.

— Вот! — вскипел синьор кот. — Вот все вы, мыши, такие! Вам нет никакого дела до торговли! Вы пальцем не пошевельнете для ее развития, для подъема экономики и укрепления финансов. И вдобавок у вас еще какие-то сумасшедшие бабушки — они еще способны кататься на карусели!

— Ну да, и на качелях тоже. И вы лучше оставьте мою бабушку в покое. Она потому и славная такая, что почти сумасшедшая. Всего доброго, и привет вашим детям!

— Но у меня нет детей! Я не женат.

— Так женитесь и пришлите мне свадебных конфет.

Мышка дала сигнал, и ее кузен, с силой дернув за хвост, так быстро утянул ее в норку, что коту показалось, будто она растаяла в воздухе, словно мыльный шарик, — только что была и уже нет.

— Дела идут прекрасно, синьор кот, — промяукала кассирша, встретив хозяина. — Мы получили уже 117 заказов. Графиня де Фелинис заказала двести банок. Я подсчитала, и получилось, что мы должны дать ей также 66 с половиной консервных ножей. А которую половину ножа нужно дать ей — ту, что с лезвием, или ту, что с ручкой?

Синьор кот проворчал себе в усы что-то невнятное.

— Посмотрите, как хорошо поработал мой брат, — снова заговорила кассирша.

Котенок-рассыльный уложил банки в витрине в виде пирамиды. Некоторые он, правда, перевернул, потому что не умел читать. Но радость от проделанной работы сверкала в его молодых усах.

Синьор кот сказал:

— Ладно, ладно. На сегодня хватит. Идите домой.

— Нашли хороших мышек, синьор кот? — спросила кассирша, поглаживая свою шубку, как это делают все кассирши, уходя домой.

— Я сказал — хватит! Я плачу вам за работу, а не за расспросы.

Кассирша и ее братец поняли, что разговор окончен, и удалились, опустив хвосты.

Синьор кот запер магазин и снова пошел за советом к Третьему дядюшке.

— Дорогой дядюшка, так, мол, и так. Мышки ни за что не хотят забираться в банки, а завтра я должен доставить графине де Фелинис важный заказ. Что делать?

— Дитя мое, — сказал дядюшка коту, — ты забыл о рекламе. Разве ты не знаешь, что реклама — двигатель торговли?

— Конечно знаю. Я даже пообещал покупателям консервные ножи.

— Такая реклама хороша для покупателей, но совершенно не годится для мышей.

— Но если я и им тоже дам консервные ножи, они откроют банки и разбегутся…

— Лучшая реклама для мышей — это сыр.

— Швейцарский или пармезанский?

— Швейцарский, пармезанский, пошехонский — какой угодно, лишь бы они могли делать в нем дырки. Даже твердокаменный качкавал сойдет.

— Хорошо! — воскликнул синьор кот. — Я все понял!

— У тебя толковая голова! — похвалил его дядя Третий. — Впрочем, в нашей семье только такими все и растут. У твоего деда, например, всегда было два дома, и в каждом на кухне — миска для молока и блюдце с мясом.

— Каким образом?

— Днем он жил у ночного сторожа. А вечером и ночью — у учительницы. Когда она уходила в школу, он притворялся, будто провожает ее, и шел к сторожу. А когда сторож уходил на работу, провожал и его и возвращался к учительнице.

— Потрясающе! А как звали деда?

— В доме учительницы — Пушок, а у ночного сторожа он был Наполеоном. Мы его звали Умноженный-На-Два.

Синьор кот купил большой круг пармезанского сыра, отнес его в подвал и закрыл вход в норку. Чтобы выбраться наружу, мышке надо было прогрызть сыр.

— А я поставлю здесь банку наготове, — посмеивался кот, — и как только она выскочит из сыра, тут же — прыг! — и окажется в банке. А я — хлоп! — и закрою ее крышкой. И отнесу в магазин!

Поначалу все шло, как он думал. Мышка, чтобы вылезти из норки, забралась в сыр, проделав в нем ход. Эта работа была ей вполне по душе, потому что сыр был вкусный, выдержанный и ароматный, высшего сорта. Мышкин муж тоже немного потрудился над ним. А семеро мышиных ребятишек вовсю забавлялись, делая разные боковые ходы и переходы во всех направлениях. Они прекрасно усваивали этот продукт и толстели прямо на глазах.

Мышка, не переставая грызть сыр, размышляла. Делать сразу два дела не составляло для нее труда, потому что это была умная мышка.

«В этом мире, — думала она, — никто не станет дарить тебе круг сыра просто так, ничего не попросив взамен. Очевидно, этот сыр поставлен тут не случайно. И прежде всего надо разузнать, кто положил его на порог моего дома».

Чтобы узнать это, она сделала совсем крохотную дырочку в корке и увидела синьора кота, притаившегося с банкой наготове.

— Добрый день, — сказала мышка.

Синьор кот услышал тонкий голосок, доносившийся из сыра, но ничего не увидел. И все же из вежливости ответил на приветствие. Тем более что узнал мышкин голос.

— Добрый день!

— Что вы тут делаете?

— Не видите? Рекламирую свою продукцию. Что вы об этом скажете?

— Сыр прекрасный!

— Вот видите. А теперь согласитесь — если хорош сыр, то «Подарочные мышки» будут еще лучше. Не хотите ли расположиться в этой баночке? Помочь вам войти?

— Нет, ради бога, не беспокойтесь!

— Ну что вы, я рад помочь вам!

— Нет, благодарю. Я не собираюсь выходить.

Синьор кот рассердился так, что и не передать:

— Вот вы какие, мыши! Сыр едите, а взамен ничего не хотите дать! Разве так поступают? В торговле нужно быть корректным: я тебе даю одно, а ты мне — другое.

— Хорошо. Я оставлю вам корку. И мы в расчете.

— Я подам на вас в суд за обман! Вы мне ответите!

— Согласна. В тот день, который никогда не наступит.

— Нет! Сегодня же!

И, говоря так, кот схватил сыр и покатил его к дверям, не обращая внимания на испуганный писк семерых мышат, которые перекатывались внутри.

— Не бойтесь, — успокоила их мышка. — Этот сыр не будет для нас ни ловушкой, ни тюрьмой. Он станет нашей крепостью. Хотела бы я посмотреть, кому удастся вытащить нас отсюда. Спокойствие, хладнокровие и классическая музыка. Для бодрости духа споем наш гимн. — И тут же затянула первую строфу:

Да славятся мышки в сыре,

Самые храбрые в мире!

Муж мышки присоединил к ней свой голос, а затем и семеро мышат перестали плакать и тоже запели:

Да славится на весь мир

Наш пармезанский сыр!

Синьор кот выкатил круг сыра, словно автомобильную шину, из подвала и направился в суд. Люди оборачивались и с удивлением смотрели на него.

— Как странно — поющий сыр!

— Чего же удивляться — это же пармезанский. А в Парме, как известно, все очень любят оперную музыку.

— Да, они, конечно, мастера делать сыр. Только до одного не могут додуматься.

— До чего же?

— Как есть, не работая.

— Этого только ты, чудак, не знаешь! А людей, которые не работают, но едят, сколько угодно!

Кот прикатил сыр к судье и потребовал разбирательства:

— Ваша милость, мышки украли у меня сыр!

— Было бы правильнее сказать, — заметил судья, — что сыр украл мышей.

— Вот именно! Вот именно! — пропищала мышка, выглядывая из дырки в сыре. — Нас захватили в плен, ваша милость. Нас девять человек! В том числе дети младше четырнадцати лет!

— Но вы же съели почти весь мой сыр! — закричал синьор кот.

— Мы его ели, потому что нам его предложили. Это был рекламный сыр. Подарок фирмы, так сказать.

— Это верно? — спросил судья.

— К сожалению, — должен был признать синьор кот.

— Тогда я тоже его попробую, — сказал судья. — Я уважаю рекламу и люблю рекламные передачи по телевидению. А потом я прикажу выдать мышкам охранный пропуск, чтобы они могли спокойно вернуться домой. Синьор кот оплатит судебные издержки. Всё!

Ударом молотка судья положил конец судебному разбирательству и облизал усы.

Мышек проводили домой, и они всю дорогу распевали свой гимн, который был написан их предком по имени Иоганн Себастьян.

А синьор кот вернулся в свой магазин, где кассирша с радостью бросилась ему навстречу:

— Маркиза Де Сорианис заказала 715 баночек! Они нужны ей сегодня без двадцати восемь. Я подсчитала, что моему брату, чтобы доставить весь товар, придется съездить к ней семь раз!

— Разве я не молодец? — спросил котенок-рассыльный. — Разве я не заслуживаю повышения зарплаты?

Синьор кот, не говоря ни слова, уселся на прилавок и задумался. «Вот, — вздохнул он, — благодарность публики. Ты выкладываешься, открываешь новый магазин, покупаешь банки, наклеиваешь на них этикетки, нанимаешь людей, заботишься об интересах покупателей, и что получается? Ничего. Только расходы на сыр и судебные издержки! И все потому, что мыши не хотят понять условия торговли и совершенно не интересуются проблемами питания».

«Конец света! — думал синьор кот, машинально облизывая лапу, все еще пахнущую пармезанским сыром. — Вот и делай после этого добро ближнему. Особенно мышам!»

«Мыши, — размышлял синьор кот, вконец расстроенный, и хвост его свисал с прилавка, словно приспущенный в день траура флаг, — живут жалкой, бесславной жизнью. Я готов обеспечить им хорошее будущее, выставить их в витрине на всеобщее обозрение. Я предлагаю им — за свой счет — прочные жестяные, хорошо закрытые банки, с красивыми этикетками работы первоклассных художников. На них мышки выглядят даже лучше, чем в действительности. Я предлагаю в награду покупателям консервные ножи, устанавливаю вполне доступную всем цену. И вот результат. Они саботируют мое предложение и, подкупая судью пармезанским сыром, восстанавливают его против меня. Нет справедливости на этом свете! Нет ничего святого! Лучше бы я стал бандитом».

И синьор кот на минуту представил себе, как бы это выглядело. Вот он — бандит, разбойник и пират. С черной повязкой на левом глазу. На хвосте черный флаг с черепом и скрещенными костями. Его девиз: «Там, куда ступают мои лапы, мыши не растут».

Он уже видел огромные заголовки в газетах, восхищенно рассказывающие о его подвигах:

«Снова нападение Грозы Подвалов!»,

«Миллион мышей в награду тому, кто поймает Кота-бандита!»,

«Дрожат все хвосты в городе!»

— Синьор кот, — спросила в этот момент кассирша, — что мне делать с графиней Де Фелинис и маркизой Де Сорианис?

— Синьор кот, — поинтересовался брат кассирши, — для доставки товаров на дом мне взять мой трехколесный велосипед или фирма предоставит фургончик?

— Синьор кот, — снова заговорила кассирша, — приходил налоговый инспектор. Он посмотрел в кассу, увидел, что там нет ни одного сольдо, и сказал, что вернется завтра, даже если будет идти дождь.

— Синьор кот, — продолжал брат кассирши, — раз уж сегодня тут нечего делать, можно я пойду играть с друзьями в футбол? Знаете, я ведь стою на воротах. Беру самые трудные мячи. И может быть, в будущем году стану играть в национальной сборной.

Синьор кот вздохнул. Какая ответственность! Товар, покупатели, кассирша, налоги, рассыльный, национальная сборная…

— Друзья мои, — решительно сказал кот, — перевернем страницу. Торговля подарочными мышками закончена. Наверное, эта идея родилась несколько преждевременно. Люди не всегда сразу оценивают гениальные идеи. Галилео Галилей, сказав, что Земля вертится вокруг Солнца, тоже вынужден был пережить немало неприятностей. Я уж не говорю про Христофора Колумба, который хотел открыть Америку, и никто не давал ему для этого трех каравелл. Обо мне будут судить потомки.

— Да, — пропела кассирша, тая от восторга.

— Я принял решение. С подарочными мышками покончено. Теперь я буду продавать яд против мышей.

— Какая потрясающая мысль! — вздохнула кассирша.

— Если б она не была потрясающей, — сказал синьор кот, — она не пришла бы мне в голову. Начнем торговать ядом против мышей, и дела у нас пойдут отлично. В этом вопросе я дока.

— Какой же вы молодец! — промяукала кассирша.

— И тоже будем доставлять товар на дом?

— Будем.

— А как вы будете нам платить? Надеюсь, не мышиным ядом?

— Буду платить наличными.

— Тогда мне придется научиться считать, — вздохнул рассыльный. — А пока я могу идти играть в футбол?

— Иди, иди! — великодушно разрешил кот. И, сняв с витрины старую вывеску, тут же написал новую, которая гласила:

«Яд для мышей, высшего качества.

Тот, кто купит сразу три банки, в награду бесплатно получит четвертую».

— Какой прекрасный почерк! — восхитилась кассирша.

— Это еще что, — ответил синьор кот, — когда я пишу на пишущей машинке, у меня еще лучше выходит.

— Вы превосходите самого себя, — сказала кошка.

— Что поделаешь, таким уж я уродился. Представляете, когда я веду машину, то мне удается обогнать даже самого себя.

— Потрясающе! Я расскажу об этом моей маме. А знаете, что она все время расспрашивает о вас?

Синьор кот не сказал, знает он это или нет.

Но в конце концов все-таки узнал. И в самом деле, кот и кошка поженились и жили счастливо и дружно, ссорясь с утра и до вечера. Они царапали друг другу носы, швырялись банками с ядом, набрасывались друг на друга с консервными ножами. Мышки немало развлекались, глядя на этот спектакль. Больше того, одна из них устроила свою норку прямо в магазине, и ее друзья, родственники и знакомые приходили к ней в гости только для того, чтобы посмотреть на семейный скандал милой и чудесной супружеской пары.

За каждый такой «просмотр» мышка брала с гостей по десять лир.

Все говорили, что это дорого. Но платили и смотрели.

Мышка стала такой богатой, что поменяла имя и стала называться баронессой.

Агент Х.99

Бог Огня

Правда ли, что в ходе моих космических странствий я оказался на какой-то дикой, заброшенной планете и побывал у Бога Огня? Нет, синьор журналист, это неправда. Не в моих правилах обманывать людей, даже когда я говорю о шестируких обезьянах. По поводу моих приключений ходит много разных слухов, но все они весьма далеки от истины. Я никогда не был женат на Женщине-Паучихе. По той простой причине, что никогда не видел ее, и думаю, что такая женщина вообще не существует. Я никогда не был королем племени кенгуру. Помимо всего прочего, люди этого племени просто не допустили бы этого, потому что они были и остаются там, на своей планете, ярыми республиканцами.

Вы хотели, чтоб я рассказал про ту историю с огнем. Пожалуйста, я охотно сделаю это, только вы должны пообещать, что ничего не прибавите к моему рассказу. Договорились? Так вот, был я в ту пору смотрителем радиомаяка на астероиде Х.99, на том самом каменном шарике, где солнце встает и заходит по двенадцать раз в сутки. Ну да, поэтому я и известен, как агент Х.99. По научному названию астероида. Ничего загадочного, как видите, в этом нет. Ничего таинственного нет и в том, что я держал там у себя козу. Я люблю козье молоко, вот и все. Раз в месяц вместе с прочим необходимым снаряжением мне присылали туда большой тюк свежей травы. До меня никто не соглашался жить отшельником на этом астероиде, чтобы обеспечивать Объединенной Компании Космических Сообщений этот перевалочный пункт. Так что я мог ставить свои условия. Я потребовал только одного — чтобы была трава для Ренаты. Да, синьор, Рената — это моя коза. Та самая, что лежит теперь набальзамированная в этой витрине посреди гостиной. Теперь она и в таком виде составляет мне компанию, хотя я уже стар и не летаю больше на астероиды и планеты.

В тот раз я получил с Земли задание слетать на планету Цель и проверить одну автоматическую электромагнитную установку, которая была смонтирована там лет десять назад и которая, похоже, начала барахлить. На Цели, насколько было известно, жили только одни обезьяны, необычайно мирные существа, очень далекие от какой бы то ни было формы человеческого разума. Они не представляли никакой опасности для хорошо подготовленного и, как полагали на Земле, хорошо вооруженного космического агента. Но я никогда не брал с собой оружия, дорогой синьор. Я брал с собой только Ренату, чтобы на завтрак у меня было мое любимое козье молоко.

Я заправил свой маленький патрульный звездолет, прилетел на Цель и принялся проверять установку, находившуюся на берегу небольшого горного озера с зеленой водой. Рената тем временем прыгала по утесам и жадно щипала траву. Она, бедняжка, похоже, прямо с ума сошла от радости — ведь столько времени жила в заточении среди голых камней на астероиде Х.99. Она бегала где хотела, и я о ней не беспокоился. Но вот собрался я улетать, а ее нигде нет. Должно быть, забрела в соседний лесок. Пойду посмотрю, решил я, и направился туда. И там я был сражен. Я увидел Ренату почти сразу. Она позволила доить себя двум большим обезьянам. Они по очереди сцеживали молоко прямо в рот друг другу. А вокруг стояла толпа обезьян и с интересом наблюдала за ними. Увидев меня, обезьяны не испугались, не убежали. А те двое продолжали пить мое молоко. Все это так позабавило меня, что я и не подумал сердиться. Я сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой.

Вот из-за нее-то, из-за зажигалки, все и произошло. Увидев огонек, обезьяны, дрожа от страха, попадали передо мной на землю, словно перед божеством. Вы думаете, очевидно, что они приняли меня за Бога Огня. Но вы ошибаетесь. Разве кто-нибудь видел когда-нибудь, чтобы обезьяны вели себя подобным образом? Их поклонение огню было бы скачкообразным переходом от животного существования к условиям, так сказать, предчеловеческим. Искра разума вспыхнула в этих головах, которые ритмично кланялись, издавая долгие, походившие на пение звуки.

Я постоял некоторое время, размышляя над тем, какой же отчет послать на Землю, а потом вспомнил, что пора возвращаться. Позвал Ренату и направился к звездолету. Обезьяны, пригнувшись, двинулись следом за мной, держась на некотором расстоянии, и затем словно завороженные остановились на каменистом берегу. Да, синьор, я бы мог подшутить над ними, если б захотел. Но мне пришла в голову другая мысль. Я поднял два небольших камня и стал сильно бить ими друг о друга. Затем я подошел к одной обезьяне, вложил камни ей в руки и заставил ее повторить мои движения. То же самое я проделал и с другими обезьянами. «Работайте, работайте! — громко приказал я. — Ну смелее, бейте, бейте!» И они стали бить камнем о камень, не понимая, что и зачем делают, но трудясь со всем усердием. Когда камни начали высекать искры, обезьяны испугались и побросали их. Но я снова вложил камни им в руки и сам тоже стал бить камни друг о друга. И наконец я увидел, что одна обезьяна поняла смысл этого действия. Когда ей удалось высечь искру, она не испугалась, а только растерялась. Затем снова высекла искру, остановилась и вопросительно посмотрела на меня. «Молодец, — похвалил я ее. — Ну давай же действуй, раз уж ты такая умница!» Теперь искры вылетали из камней уже не случайно, а по воле обезьяны. И она это поняла, точнее, это поняли ее руки, они передали информацию мозгу. Мозг уловил суть, и обезьяна вскочила, охваченная восторгом. Она встала перед своими подругами и с радостными криками принялась быстро и энергично бить камнем о камень. Она уже забыла про мою зажигалку, про Бога Огня, которому только что поклонялась… Это она сама изобрела огонь, вы понимаете — сама!

«А теперь за работу! — крикнул я. — За работу!»

Что я сделал потом? Ничего больше не делал. Я улетел. Бывают случаи, когда вполне достаточно дать только первый урок. Кроме того, я не сомневался, что между руками и мозгом обезьян установилась вполне надежная связь.

Вот и все. Как видите, ничего загадочного. Но почему вы не попробуете это отличное жаркое из дичи? Опасаетесь? Напрасно, я ведь только что открыл банку. Это те знаменитые консервы с планеты Цель. Их покупают на всех обитаемых планетах Вселенной.

Кто их производит? Да они же, мои друзья, что живут на этой планете, — целяне. Это, можно сказать, их фирменное блюдо. За полвека они прошли путь от открытия огня до современной пищевой промышленности. Сами понимаете, имея шесть рук и умея ими пользоваться, можно далеко уйти. Что вы говорите? А, ходят на ногах… Но в таком случае извините меня, вы ничего не поняли во всей истории.

Деревья — не убийцы!

Меня послали на планету Парк. Это небольшая, загадочная, лесистая планета, открытая индейской экспедицией еще в первой половине XXI века. Мне надо было лишь вывезти оттуда останки одного бразильского ученого, которые были брошены там его товарищами, поспешно покинувшими планету. Они-то и распустили эти слухи. Вы, должно быть, помните, как это было, потому что ваша газета тоже писала тогда обо всей этой истории — о том, что Парк населен деревьями-убийцами. От астероида Х.99, где, как я уже говорил, я был смотрителем радиомаяка и жил в полном одиночестве, если не считать мою козу Ренату, Парк находится всего на расстоянии двух недель полета. Задание было для меня, если не говорить о покойнике, просто пустяковым. А что деревья — убийцы, в это я не верил.

Должен признать, однако, как человек, впервые попавший на эту планету, что не все в этих деревьях внушало доверие. Удивляли, например, их движения. В тот день не было никакого ветра, ни малейшего дуновения. Воздух был свежим, но совершенно недвижным. И все же ветви деревьев шевелились. Одна ветка — тут, другая — там, третья — у меня за спиной, да еще со скрипом, от которого я невольно вздрагивал и оборачивался. Вы понимаете? Колыхалась не вся крона деревьев, а только одна или две ветки, будто кто-то управлял ими. Ветки шевелились все больше и больше — по мере того, как я углублялся в чащу леса, направляясь к тому месту, где должен был найти останки ученого, который, как уверяли его товарищи по экспедиции, был убит… деревом. Ударами ветки по голове. Иными словами, палкой. Будто какое-то разгневанное существо в этом дереве управляло его ветвями, как руками.

Рената молча следовала за мной. Она явно была чем-то обеспокоена. Странно было уже то, что она не останавливалась на каждом шагу, чтобы пощипать траву, густую, сочную, покрытую росой, и не рвала листья кустарников. Ну а затем получилось совсем удивительное дело. Согласитесь, вы наверное никогда не отказывали себе в удовольствии, придя в лес, сломать первую же попавшуюся ветку и сделать из нее палочку? И я тоже. И даже на планете Парк. Но едва я протянул руку к ветке, которую надумал сломать, как Рената оттолкнула меня таким сильным ударом, что я еще раз убедился в крепости ее рогов.

— Ты что? — рассердился я.

Рената, разумеется, не ответила. Она внимательно смотрела куда-то в сторону. Проследив за ее взглядом, я увидел труп. Мне оставалось только зажать нос и засунуть жалкие останки в гигиенический мешок. На все это понадобилось несколько минут, и все это время ветки над моей головой шумно, с необъяснимым волнением метались в разные стороны. А ветра, как я уже говорил, не было.

Возвращаясь к звездолету, я часто останавливался и снимал на кинопленку этот необыкновенно красивый лес. Не стану его описывать. Я вам сейчас покажу его. Вот эта пленка, которую я снял. Садитесь сюда, на диван, так лучше будет видно…

— …Видели? И что-нибудь поняли в этом красивом пейзаже? Заметили что-нибудь странное в этих движениях? Ничего, не так ли? Вот точно так же и я ничего не понимал каждый раз, когда смотрел эту пленку. А смотрел я ее очень часто, смотрел как завороженный. И не понимал. Но она всякий раз снова и снова будила мое любопытство, волновала и тревожила. Но я так ничего и не понял.

Однажды прилетел ко мне на астероид профессор Де Мауро. Да, да, знаменитый лингвист. Откуда он летел и куда направлялся, я сейчас уже не помню. У него испортился передатчик, а он знал, что у меня можно найти запасные части. Пока техники чинили передатчик, я показал профессору некоторые свои пленки, которые снял во время космических путешествий. Среди них была и эта, снятая на планете Парк. И если я скажу вам, что он подпрыгивал на стуле от восторга, то вы уж, пожалуйста, поверьте мне. Он прыгал так, как и Ренате не снилось. Он просмотрел эту пленку десять раз подряд и при этом что-то торопливо записывал, что-то бормотал и странно жестикулировал, что-то рисовал, рвал нарисованное и снова хватался за карандаш.

— Да вы отдаете себе отчет, — закричал он наконец, — что вы открыли?

— Нервные деревья, — попытался сострить я.

— Говорящие! — поправил меня профессор. — Говорящие деревья! Они объясняются жестами, с помощью ветвей. Совершенно необыкновенный феномен бессловесного общения! Смотрите, смотрите внимательно! Давайте пленку еще раз, сначала!

Я включил проектор. И профессор — пусть меня хватит удар! — каждый раз, когда шевелилась какая-нибудь веточка… переводил мне ее слова.

— Они говорят, что вы их друг, потому что уносите их врага… что Рената очень симпатичное существо, потому что не убивает траву… что враг убил ветку, чтобы сделать себе палку… что вы улетите на дереве, которое летает…

— А вы не придумываете все это? — не удержался я.

Лучше бы я этого не говорил. Он остался на моем астероиде еще на три дня и все время объяснял мне жесты говорящих деревьев, двигая руками, как ветвями! Словом, он обучал меня тому, что, по его мнению, было алфавитом планеты Парк. Я был уже без сил, а техники звездолета, которые видели, как мы с ним с утра до вечера машем руками, словно сумасшедшие, только посмеивались, конечно. Я был рад, когда они улетели. Профессор Де Мауро попрощался со мной на языке говорящих деревьев, а я только помахал ему, как обычно, рукой — чао!

Вам известно, конечно, что потом профессор возглавлял экспедицию на планету Парк и привез оттуда полный словарь языка растений. Но вы не знаете — потому что этого никто не знает, — что первым человеком, который разговаривал с деревьями планеты Парк, был я. До сих пор я еще никогда никому не говорил об этом. А тогда… Я не мог забыть того, что происходило на планете с деревьями, а мысль о них не давала мне покоя. И однажды, когда я пролетал поблизости, что-то побудило меня сделать там остановку. Я пошел в лес. Деревья были совершенно недвижны. Я быстро перебрал в памяти уроки профессора Де Мауро и затем, решив окончательно разобраться в этом деле, сложил жестами следующие слова: «Люди и деревья — друзья».

И тотчас же ветки деревьев зашевелились, и я прочел в их движении ответ: «Рената тоже наш друг».

Космические Пауки

Да, я хорошо помню тот год, когда всех охватил страх перед пауками — так называемыми Космическими Пауками. Помню, потому что как раз тогда моя коза Рената дала зеленое молоко. Но не из-за Пауков. Это другая история. Про зеленое молоко я расскажу как-нибудь в другой раз. А сейчас я говорю о панике, которая охватила всю Солнечную систему после того, как сначала один, потом другой, а затем и третий звездолет исчезли с полпути так, словно их никогда и не было. Только что пилот разговаривал по радио с Землей, с Сатурном или с моим радиомаяком на астероиде Х.99, а уже минуту спустя без всякого предупреждения связь прерывалась, и звездолет исчезал. Нет, не на всех направлениях. Они исчезали только в направлении Альдебаран-2. Так же совершенно бесследно исчез и один крейсер военно-морского флота.

Вы, журналист, можете себе представить, какой шум подняли газеты на всех языках Вселенной. Впрочем, события были куда более впечатляющие, чем заголовки газет. Космическая навигация в ту пору была развита очень хорошо. Уже полвека по крайней мере спокойно, без малейшего риска совершались межпланетные перелеты во всей нашей зоне Галактики. И вдруг эти катастрофы…

Но еще больший ужас охватил всех, когда профессор Фэйнштейн, мозг номер один Объединенных Планет, заявил, что звездолеты попали в своего рода огромную магнитную ловушку.

— Нечто, — сказал он, — вроде паутины площадью двести или триста миллионов квадратных километров.

Всех, конечно, поразило слово «паутина». Раз есть паутина, значит, должны быть и пауки. Что же это за Космические Пауки, которые плели свои сети между звездами, чтобы ловить, как мушек, наши гигантские, великолепные космические корабли? Тут же появились на свет самые разные невероятные гипотезы.

Один старый ученый вспомнил, что в молодости во время своих экспедиций слышал разговоры о какой-то планете, населенной разумными пауками, которые плели электрические сети. Может быть, они настолько эволюционировали, что пытаются теперь захватить космос… Ими руководил какой-то Гитлер с Млечного Пути… Эра Пауков должна прийти на смену Эре Человека…

Все это была пустая болтовня, разумеется. Но огромная магнитная паутина оставалась несомненным фактом.

А в один прекрасный день точно так же, как исчезли, пропавшие звездолеты вдруг прибыли в места назначения. Их капитаны не смогли дать никаких объяснений. По их мнению, полет проходил совершенно нормально. Ничего особенного не происходило… А где же они были так долго и почему не давали знать о себе? «Так долго»? — с изумлением спрашивали капитаны. Очевидно, в их времени получился какой-то провал. Должно быть, они соскользнули, не заметив этого, в другую Вселенную. В другое времяизмерение. Неплохой ребус!

Между тем профессор Фэйнштейн продолжал утверждать, что паутина существует. А через сутки он вдруг сообщил, что ее больше нет. Ее «сняли», сказал он, как снимают белье с веревки, когда оно высыхает… Голову можно потерять от всего этого.

Во всяком случае, прежде чем снова открыть рейсы в направлении Альдебаран-2, надо было кого-то послать туда посмотреть, что же там происходит. Лететь поручили мне. Страшно? Нет, нисколько. Раз Пауки, кто бы они ни были, вернули звездолеты, значит, у них нет плохих намерений. Но с незнакомцами не шутят. Мурашки по спине все же пробегали.

Ну вот я и лечу. Недели через две добираюсь до зоны, где была паутина, прочесываю ее вдоль и поперек. И не вижу ничего, кроме обычного безвоздушного пространства со сверкающими звездами. Сообщаю на Землю свои наблюдения, получаю приказ вернуться, и как раз в этот момент что-то толкается в мой звездолет. Мягкий такой толчок, но настойчивый. Что-то стучит. А, вот что! Вижу нечто вроде бутылки… Чье-то послание? Шутка? Или случайная бутылка, выброшенная за борт каким-нибудь неряшливым космонавтом?

Ладно, буду краток. Тем более что вы знаете эту историю. И послание, которое было в бутылке, вот оно, в рамке под стеклом. Мне оставили его на память. Но сначала ученые перевели его. Смотрите, вот что там написано:

«Уважаемые Галактики, просим извинить за беспокойство. Пишут вам жители из параллельной Вселенной. Мы очень любим играть в «морской бой». Без всяких недобрых намерений мы нарисовали нашу карту морского боя в той зоне вашего космического пространства, которая казалась нам пустой, а на самом деле там, оказывается, проходят маршруты ваших звездолетов. Некоторые из наших ударов вынудили их отклониться в нашу часть космоса. Мы спешим вернуть их вам и передвигаем паутину в другое место. Синьор учитель очень строго отчитал нас и в наказание заставил сто раз написать в наших тетрадях: «Мы должны уважать параллельные Вселенные!» С глубоким уважением.

Джулэ, восемь лет. Пьерэ, семь лет».

Бутылка хранится в Межгалактическом Центре Научных Исследований, где ученые уже давно ведут исследования в области электромагнитных полей, но я так и не знаю, открыли ли они что-нибудь. Кстати, вы умеете играть в «морской бой»? Давайте сыграем? Только с бумагой и карандашом. Без всяких там магнитных полей в межзвездном пространстве.

Сигналы в ночи

С помощью ручного управления мне чудом удалось приземлиться на Каме. По моим расчетам звездолет опустился примерно в двухстах километрах от ближайшего города. Я не знал, разумеется, заметили меня камиане или нет и собираются ли прийти мне на помощь. Так или иначе, мне предстояло добираться туда пешком через всю эту огромную степь, в которой я оказался из-за каких-то неполадок в электронном управлении. Даже Ренаты не было со мной — я не взял ее, потому что улетел из дома всего на два дня. Из дома — это значит с моего астероида.

Солнце уже клонилось к закату, а ночь на Каме длится, между прочим, 50 часов. Так что уж поверьте, синьор журналист, что в тот момент мне было отнюдь не весело. Короче, я собрал рюкзак с продуктами, надел на руку светящийся компас и двинулся в путь. Передо мной была степь, как я уже сказал, но не думайте, будто это нечто вроде пустыни, покрытой травой. Растительность тут была невысокая, но богатая. И множество удивительных цветов, каких я никогда раньше не видел, сверкало всеми красками в лучах заходящего солнца. Над цветами кружили какие-то насекомые или что-то похожее на наших насекомых, на пчел например, только немного потолще наших. Я предпочел думать о пчелах, а не об осах — так спокойнее. Одна из них вдруг пулей пронеслась в сантиметре от моего носа, облетела раза два вокруг моей головы и удалилась. Потом прилетели две пчелы. И сделали то же самое. Но вот вокруг меня уже вьется целая дюжина пчел — облетели с ног до головы, словно изучали.

«Ну, решайтесь, — посмеялся я про себя, — только я ведь не цветок, от меня вам мало проку».

Когда стемнело, я забрался в меховой спальный мешок и пожелал себе спокойной ночи. Я решил, что продолжу путь позднее, когда станет прохладнее и мне понадобится делать гимнастику, чтобы согреться. Но кое-кто решил за меня иначе. Я лежал на боку и смотрел в темноту, как вдруг совсем близко, примерно в метре от себя, увидел рой каких-то светящихся точек. Рой быстро увеличивался, и вот уже около меня кружат сотни, тысячи светлячков! Внезапно их безудержный, беспорядочный танец прекратился, и на мою голову опустился большой светящийся шар. Его образовало, должно быть, не менее ста тысяч насекомых. Но это были не светлячки. Это были пчелы. Некоторые из них, оторвавшись от шара, продолжали танцевать, и я мог хорошо рассмотреть их. Это действительно были пчелы, только они излучали свет в десять раз более яркий, чем исходит от наших обычных светлячков. Долгие ночи на Каме, должно быть, вынудили этот вид насекомых позаботиться о собственном освещении, чтобы выжить. А шар? И почему именно на моей голове? Очевидно, это какой-то сигнал, и предназначен он только мне.

Я заинтересовался еще больше и привстал. Шар сразу же удалился, оставив меня в полутьме. И в эту полутьму прилетели сотни других пчел. Они опустились на землю, образовав светящийся квадрат. В таком положении они просидели несколько секунд. Потом квадрат как бы сложился пополам и образовался прямоугольный треугольник. В ту же минуту еще группа пчел оторвалась от шара и изобразила квадрат гипотенузы. А следующая группа — квадрат катетов… Пчелы выбрали теорему Пифагора, чтобы передать мне самую главную информацию — передо мной разумные существа. Если б они изобразили с помощью светящихся точек Миланский собор, я бы, наверное, меньше разволновался.

В ответ я нарисовал круг. Пчелы уселись по его окружности, исправив кривизну в том месте, где мой палец был несколько неточен, и добавили радиус и диаметр. Таким образом, наш геометрический диалог продолжался еще некоторое время. Но мои знания очень скоро оказались недостаточными, чтобы успевать за темпом их речи. Пчелы умножали свои фигуры с быстротой и уверенностью, каких у меня, конечно, не было. Короче, я уже не знал, как отвечать на их «реплики». Пчелы, похоже, поняли это. Они собрались в светящийся шар, словно на совещание. Затем шар рассыпался, тысячи танцующих точек разлетелись во все стороны и тут же составили новый сигнал — стрелку, которая двигалась в воздухе, явно приглашая меня следовать за собой…

Да, я знаю, синьор, камиане очень гордились впоследствии тем, что спасли потерпевшего кораблекрушение землянина от верной смерти на планете, где ночью температура опускается до ста градусов ниже нуля. Но спасли меня пчелы — не камиане. Это они привели меня к входу в бункер, указали кнопку, которую нужно нажать, чтобы раздвинуть стальные двери… Как я узнал впоследствии, подобные бункеры были устроены на этой планете повсюду, чтобы в них могли найти убежище те, кто оказался без укрытия в часы большого мороза. Из бункера можно было пройти в небольшое отапливаемое помещение, где было все необходимое для отдыха и даже радиопередатчик, благодаря которому я смог сообщить о своем местонахождении камианам. Но я ничего не знал о бункере с укрытием — пчелы знали о нем…

Когда я рассказал о пчелах камианам, пришедшим мне на помощь, они словно с облаков свалились. Разумные насекомые? Теорема Пифагора? Светящаяся стрелка? Наверное, мне это приснилось. Пчелы на Каме дают хороший мед, не более… Определенно, у меня была галлюцинация. И я так до сих пор и не знаю, то ли они хотели сохранить свой секрет, то ли в самом деле не ведали, что живут на этой планете рядом с другой цивилизацией. Бывает же порой — живут люди рядом с какими-нибудь чудесами, и никто не замечает их.

Разбой в космосе

Да, синьор журналист, я многие годы жил отшельником на этом астероиде, по названию которого взял свою боевую кличку — Х.99. У нашей Вселенной уже мало осталось от меня секретов. Я знал миры, которые были гораздо более развиты, чем наш, и знал другие, очень отсталые миры. Я познакомился также и с одним очень редким сочетанием прогресса и отсталости.

Видите вот эту штуку, похожую на грецкий орех? Это излучатель изображений. Нечто вроде телевизора, только в сто раз совершеннее, чем наш. Стоит ему заработать, как начинают происходить самые невероятные вещи. Я, к сожалению, не знаю, как он включается. Его много лет изучают в Академии наук, но никто так ничего и не понял. Я храню его просто как сувенир. Но я видел, как он работает. Черт меня подери, если я не видел этого…

Однажды приземлился на моем астероиде звездолет. Из него вышли такие странные существа, каких я еще никогда не встречал на наших планетах. Это были люди, но казалось, что они сделаны только из проводов. Понимаете? Из разноцветных проводов. И походили они на детские рисунки. А общались друг с другом мысленно. И со мной тоже. «Вы не волнуйтесь, не беспокойтесь, — сказали они, — вам нечего бояться. Если вы не повинуетесь нашим приказам, мы вас просто аннигилируем. Согласны?»

— Согласен.

Ну да, а что еще я мог ответить в такой ситуации? У одного из них была вот эта штука, этот орех. Он положил его на стол, что-то сделал с ним, покрутил, повертел. И вот в комнате прямо из ничего появились еще три подобных им существа. Как я узнал потом, это были три президента планеты Нуут, находящейся от нас на расстоянии примерно двух десятков световых лет. Так, во всяком случае, я понял. Не знаю, сумел ли я вам правильно объяснить. Эти трое на самом деле находились на Нуут, во дворце правительства. А их образы — на Х.99, и были при этом абсолютно реальны — живые и объемные, и двигались не на телеэкране, а в пространстве.

Между двумя группами моих гостей — теми, что прилетели, и теми, что были вызваны сюда с помощью ореха, — произошел недолгий разговор. Причем почти все время говорили (мысленно) мои гости — реальные гости.

— Мы, как вы поняли, Пятьдесят Негров. На этот раз мы твердо намерены заставить уважать наши приказы. В вашем распоряжении ровно сутки и одна минута. Ни секундой больше. В течение этого срока вы погрузите все сокровища планеты Нуут на ракету и отправите ее в космос по данному адресу. Если вы этого не сделаете, в следующую секунду мы подожжем атомные запалы, которые размещены на полюсах Нуут, и планета будет уничтожена.

— Мы не можем принять решение, не посоветовавшись…

— Советуйтесь, с кем угодно. Но в течение суток и одной минуты.

— Вы не можете…

— Можем, можем. И без фокусов. До свидания.

И те три президента исчезли. Главарь Пятидесяти Негров сунул орех в карман и рассмеялся. Разумеется, мысленно. Но не просите, чтобы я рассказал вам, как это выглядит. Я знаю только, что все они смеялись и все их провода танцевали от радости. Вот и все.

Но тут я услыхал, что кто-то скребется в дверь. Мои гости встревожились.

— Не бойтесь, — успокоил я их. — Это Рената.

Я открыл дверь. И моя верная козочка впрыгнула в комнату.

— Ты пришла за свежей травой, не так ли? Прости, я совсем забыл.

За столько лет одиночества, проведенного в обществе козы, я давно привык разговаривать с ней, как с подругой. Я повернулся, чтобы достать траву из контейнера… Не знаю, поверите ли вы мне, но дело было именно так. Когда я обернулся, атомные разбойники, высадившиеся на моем астероиде, стояли на коленях и дрожали каждым своим проводком. Они кланялись, простирались ниц, бились головой об пол и стонали, да, стонали, не мысленно, а по-настоящему. Рената смотрела на них со спокойным любопытством. Она, видимо, не понимала, что является причиной такого испуга. А пришельцы еще минут пятнадцать продолжали стонать, вздыхать, кланяться, биться головой об пол и махать руками. Я, разумеется, ничего не понимал. А из того, что произошло потом, понял еще меньше. Главарь Пятидесяти Негров положил к ногам Ренаты, словно жертвоприношение, свой телевизионный орех. Каждый разбойник вырвал кусочек провода из своего тела и дрожа опустил его на пол. Затем один за другим, пятясь и не переставая стонать, они вышли из комнаты, забрались в свой звездолет и улетели. И больше я их никогда не видел.

Дня через два мне удалось связаться с радиомаяком Нуут. На планете был праздник.

Прошло несколько лет. История эта казалась мне настолько невероятной, что я даже не решился рассказать о ней кому-нибудь. И сделал это только, когда у меня оказался проездом профессор Вир. Знаете, этот знаменитый специалист по космическим нравам и быту, лауреат Нобелевской премии, премии Галактики и так далее. Увидев орех, он очень заинтересовался им.

— Думаю, что он с планеты Нуут, — сказал он.

— Да, с Нуут. Об этой планете мы знаем очень мало. Об одном из моментов ее истории мне кое-что известно, — добавил я и поведал ему историю про Пятьдесят Негров.

Когда я дошел в своем рассказе до того места, где появляется Рената и просит траву, профессор расхохотался.

— Смейтесь, смейтесь, — вздохнул я. — Уверяю вас, в тот момент мне было совсем не до смеха.

Он объяснил мне, в чем дело. Оказывается, для жителей Нуут коза — символ богини справедливости. Вот так. Можно себе представить испуг разбойников, когда они увидели перед собой эту грозную богиню в самый ответственный момент своей преступной затеи. А теперь вы мне скажите, что вы думаете о планете, которая достигла такого невероятного технического прогресса, что создала этот орех, и в то же время считает козу своим божеством?

Новогодний подарок

Жил-был на свете один синьор, который очень любил ребят. И вот однажды отправился он покупать игрушки, чтобы подарить их на Новый год своим детям и внукам… Впрочем, не будем затягивать рассказ — этим синьором был я сам. Иду я, значит, по магазинам, вздыхаю у каждой витрины и, чем дальше иду, тем больше теряюсь. Ведь я вышел из дома с гордым намерением купить детям те игрушки, о которых сам мечтал, когда был маленьким, и которые мне так никто и не подарил. Но игрушек этих нигде не было. Наверное, их запрятали куда-нибудь подальше, под лестницу например, где они лежат и пылятся. А на виду, на самом видном месте во всех магазинах лежали новые игрушки, для меня совершенно загадочные. Я не понимал, что они собой представляют, как действуют и вообще, что в них интересного. Наверное, прежде чем отправляться за покупками, мне следовало бы прослушать курс лекций о современной игрушке, и особенно об электронной. Но разве есть где-нибудь такие школы, где папы и мамы, бабушки и дедушки могут получить в этой области столь необходимые сведения и узнать, чем интересуются их дети и внуки, растущие в век атома и имеющие дело с международной индустрией игрушки?!

— Идите-ка сюда! — услышал я вдруг чей-то негромкий голос. — Идите! Что стоите там, пуская корни на тротуаре?!

Голос принадлежал маленькому человечку, выглянувшему из низенькой, темной лавочки, у которой и витрины даже не было. Кто знает, как долго я стоял тут, напрасно проблуждав целый день по магазинам, и кто знает, как давно изучал меня этот странный гомункул, улыбавшийся из-за стекол своих огромных очков. Все остальное на его лице было очень маленьким — глаза, нос, рот, усики, острая черная бородка.

— А вы что, продаете игрушки? — удивился я.

— Может быть, — ответил он, — если кто-нибудь захочет купить, продам.

— Ну покажите.

Я вошел в конуру, где едва умещались две деревянные скамейки и небольшой шкафчик, на полках которого лежало несколько миниатюрных коробочек.

— Простите, но я не вижу тут игрушек!

— Сейчас увидите.

Человек взял одну из коробочек и извлек из нее какой-то прибор, который я принял поначалу за обычный пульт дистанционного управления телевизором — такие же кнопки для включения и выключения, для перехода с канала на канал, регулировки звука и настройки цвета.

— Ну, эта штука есть теперь в каждом доме, — разочарованно протянул я. — Уж не думаете ли вы, что этим можно удивить хоть кого-нибудь из ребят?

— Не верите? — улыбнулся человечек. — Нажмите какую-нибудь кнопку. Номер двенадцать, например.

И в тот момент, когда я просто так, из любопытства нажал эту кнопку, мне показалось, что в улыбке его промелькнуло что-то коварное. Но уже…

…Но уже и человечек, и лавчонка, и тот уголок Рима, где она находилась, — все, что только что окружало меня, исчезло. Я, правда, по-прежнему сидел, но не на деревянной скамейке, а в шезлонге, стоявшем на верхней палубе какого-то белого парохода, и пароход этот шел по широкой величавой реке, с берегами, заросшими густым лесом.

«Разве по мелководному Тибру стали ходить пароходы?» — подумал я. Но тотчас же понял всю нелепость своего вопроса. По берегам Тибра высились дворцы и соборы, а вовсе не лес, как здесь. Какой-то моряк направлялся ко мне с подносом, на котором я увидел бутылку минеральной воды и стакан.

— Вы уверены, гражданин, что вам не нужно сто граммов водки? — спросил меня моряк, ставя поднос на столик.

— Нет, спасибо, я никогда не пью никаких алкогольных напитков, — ответил я.

И, только сказав это, я вдруг понял, что моряк говорит со мной по-русски и сам я тоже разговариваю по-русски, а на бутылке видна этикетка знаменитой русской минеральной воды. Впрочем, и лакированный разрисованный столик и стоявший на нем черный, с крупными яркими цветами поднос были теми великолепными образцами русского прикладного искусства, которые теперь можно купить и в Риме, в больших магазинах.

Хотел бы я знать, куда же я все-таки попал? Словно в ответ на мой вопрос, левый берег реки, густо поросший темными елями и белыми березами, стал плавно подниматься, пока не взбежал к холму, на вершине которого стояла в окружении деревьев типичная русская церковь с куполами-луковицами. Когда церковь проплыла мимо, берег так же медленно и лениво опустился. Затем река сделала несколько крутых поворотов, и я увидел раскинувшееся вдоль берега село с деревянными одноэтажными домиками. А еще через несколько минут пароход, не останавливаясь, прошел мимо причала, на котором можно было прочесть название:

«МЫШКИНО».

Мышкино… Мышкин? Разве не так звали молодого человека, чистейшей души князя, которого великий Достоевский сделал героем своего романа «Идиот»? Но если существует на свете село с таким названием, то оно может быть только в России… Вот, оказывается, где я нахожусь. А река, по которой я плыву, это Волга!

Так размышлял я, растерявшись и разволновавшись, как вдруг снова появился моряк, что принес минеральную воду. Видимо, пришло время собрать воедино все мои скудные познания в прекраснейшем русском языке и спросить, что же будет дальше.

— Какая следующая пристань? — поинтересовался я.

— Рыбинск, — ответил моряк, — а завтра будем в Казани, послезавтра в Ульяновске, бывшем Симбирске. Потом еще три дня пути, и придем в Астрахань.

«Ага, — заключил я мысленно по-итальянски, — выходит, сейчас мы в верховьях Волги. А вот что будет со мной дальше, пожалуй, лучше не спрашивать ни у этого славного моряка, ни у его капитана, ни у солдат, что поют на нижней палубе, ни у этой хорошенькой девушки, что рассматривает берег в бинокль…»

— Ну как? — окликнул меня человечек, потирая руки. Я опять сидел в его странной лавочке в Риме. — Простите, что я так быстро вернул вас обратно. Мне очень хотелось, чтобы вы познакомились и с другими возможностями этой игрушки, прежде чем купить ее.

— Но что это… Что за чертовщина произошла со мной?

— Никакой чертовщины, синьор. Вы просто поменяли канал. Хотите побывать еще где-нибудь? Что вам больше по душе — Азия или Африка? Или, быть может, Австралия? Выбирайте, пожалуйста.

— Ладно, — пробормотал я ошеломленно, — где кнопка, чтобы попасть в Нью-Йорк?

— Номер семь, синьор.

— А возвращение зависит только от вас?

— Ну что вы! Взгляните сюда: нужно только нажать вот эту кнопку, на которой видна маленькая буква «о» — обратно. Приятного путешествия!

Да-да! Через несколько мгновений я уже созерцал панораму Нью-Йорка с крыши небоскреба «Эмпайр стейт билдинг». На обратном пути я снова заглянул в Рим, в лавочку этого человечка, а потом отправился дальше — в Сингапур, оттуда в Буэнос-Айрес, затем в Бомбей…

— Все понятно! — сказал я человечку. — С помощью обычного пульта дистанционного управления я меняю программы на экране своего телевизора, сидя в кресле у себя дома. А с помощью этого устройства я сам перемещаюсь с канала на канал, из одного места земного шара в другое. Но это… Это же… А почему, собственно, я ничего не слышал об этом до сих пор?

— Что вы хотите, — ответил человечек, — пока что только я один изготовляю эту игрушку, и к тому же я терпеть не могу рекламу. Но скоро, вот увидите, японцы скопируют ее у меня. И тогда она заполнит все витрины, как теперь они ломятся от электронных игрушек с надписью «Мейд ин Джапан» («Сделано в Японии»).

— Возможно, — согласился я, — возможно. Но пока что я должен вам сказать, что эта ваша игрушка — просто чудо! Вы только представьте, как она поможет детям изучать географию!

— Ну если в этом смысле, то она с таким же успехом поможет им изучать и историю.

— Не станете же вы уверять, что…

— Ну да, именно это я и хочу сказать. Больше того, я сейчас продемонстрирую вам это. До сих пор вы перемещались по пространственным каналам. Но если сдвинуть вот этот рычажок, то прибор начнет работать на временных каналах.

— Машина времени?

— В каком-то смысле… Хотите попробовать? В какую эпоху вам хотелось бы перенестись?

— Гм… — я задумался. — Знаете, прежде чем выйти на пенсию, я преподавал в школе латынь. Я не отказался бы от личной встречи с Юлием Цезарем — ведь я столько заставлял детей переводить его бессмертные произведения, столько раз объяснял им их.

— Что касается меня, я предпочел бы увидеться с Горацием, который умел наслаждаться жизнью… Но если вы хотите видеть Цезаря, пусть будет по-вашему…

Не стану рассказывать, каким образом я оказался в античном Риме как раз в тот самый год, в тот день и час, когда фанатичные злоумышленники предложили Цезарю императорскую корону.

— Цезарь! — закричал я что было сил (по-латыни, разумеется). — Не надо рисковать! Откажись! Они погубят тебя!

— Что ему нужно? — спросил Цезарь у Брута, стоявшего рядом с ним.

— Наверное, корону! — коварно хихикнул Кассий.

— Цезарь! — снова закричал я. — Смотри, они предадут тебя. Они уже наточили кинжалы. И ждут только мартовских ид.

— Что он такое говорит? И что за ужасная латынь! — рассердился Цезарь.

Когда я услышал, как ругают мою латынь — а ведь я сорок лет надрывал себе горло, обучая этому языку детей, — у меня перехватило дыхание, и я не смог ответить диктатору. А он между тем, смеясь, удалился со своими приближенными. Ко мне подошли центурион и три или четыре легионера с мечами в руках.

— Так это тебе нужна корона? Хочешь стать римским императором? — спросил один из них. — Не возражаем, но сначала тебе придется отдать нам свою голову, чтобы мы могли украсить ее короной.

Говоря так, он занес надо мной руку с мечом, И мне не оставалось ничего другого, как нажать кнопку возврата в наш век.

— Я вижу, вы взмокли, — заметил человечек. — Жарко было в античном Риме?

— Я покупаю эту игрушку, — ответил я, вставая. — Покупаю и беру назад все, что говорил до сих пор по поводу слишком заумных игрушек. И отказываюсь от лошадок-качалок и кукол.

— Подождите, не спешите, — ответил человечек. — Прежде чем покупать игрушку, вам ведь надо научиться управлять ею. Пока же вы познакомились только с пространственными и временными каналами. А не хотите ли заглянуть в будущее?

— Ах, да, я как раз хотел спросить — тут есть и такой канал?

— Разумеется, и, кроме того, еще межпланетный. Я дам вам руководство по управлению. А пока не хотите ли слетать на Марс или Венеру? А из созвездий какому вы отдаете предпочтение?

Конечно, у меня было любимое созвездие, и я захотел посмотреть вблизи на большую красную звезду Антарес, которую еще мальчиком выбрал себе путеводителем. Потом я некоторое время побродил по кольцам Сатурна, добрался до края нашей Галактики и взглянул на другие миры. Достаточно было только нажать кнопку, и световые годы начинали скользить у меня под ногами, словно ковер.

Да, я увидел Землю такой, какой она будет в 200-тысячном году, но я ничего не скажу о том, что увидел. Тому, кто читает детектив, не раскрывают раньше времени имени преступника.

Когда же я вернулся в наш век, то окончательно влюбился в эту игрушку, обладавшую таким необыкновенным могуществом.

Если она сто́ит не слишком дорого, решил я, то куплю ее и для Паоло, и для Чечилии, и для Луки, и для Моники… И одну для себя! Такая игрушка может пригодиться и преподавателю латыни, вышедшему на пенсию.

— Итак, — обратился я к человечку, — подойдем к финишу, то есть к цене.

— Подождите, синьор, тут есть еще команды, с которыми вы незнакомы.

— Неужели? Не может быть!

— Особенно важно познакомить вас с одной из них.

— Я весь внимание!

— Так вот, видите вот этот глазок фотоэлемента? И эту маленькую желтую кнопочку внизу слева?

— Вот она. Желтая. Внизу слева.

— А теперь направим этот глазок в сторону вон той картины на стене.

Тут я заметил, что на стене в глубине лавки висит картина, впрочем, даже не картина, а какая-то грубая олеография, из тех, что изображают обычно сцены из опер.

— Что это, «Трубадур»? — спросил я.

— Нет, нет, «Трубадур» тут ни при чем. Разве не узнаете? Это же первый акт из оперы «Мефистофель».

— Ах да, вы правы. Ну и что?

— А вот что.

Человечек направил прибор в сторону картины, и она исчезла. Вместо нее на стене осталось лишь блеклое пятно.

— Потрясающе! — воскликнул я. — А можно вернуть картину?

— Конечно! — ответил человечек. — Достаточно нажать вот эту зеленую кнопку внизу справа.

Он нажал ее, и картина вновь оказалась на своем месте.

— Поразительно! А где она пропадала?

— В каком смысле — где?

— Ну куда она девалась, куда улетала? На другой канал?

— Наверное, — ответил человечек, пожав плечами. — Не все ли равно, где она была? Если мне хочется, чтобы она исчезла, она исчезнет. Хочется, чтобы вернулась, — возвратится.

— Гм… — растерянно промычал я. — И так можно поступить с любым предметом?

— Конечно. Иначе игрушка ничего бы не стоила.

— И… с людьми тоже можно проделывать такой фокус? — робко поинтересовался я.

— Разумеется, — смеясь, ответил человечек. — И это самое интересное!

— Понимаю. Конечно, понимаю, что это самое интересное. Но знаете, поскольку речь идет об игрушке, которую дарят детям…

— Ну и что? Вы думаете, у детей никогда не возникает желания от чего-то или от кого-то избавиться?

— Видите ли, если бы речь шла только о «чем-то», я бы не очень беспокоился. В худшем случае Паоло, когда не захочет есть овощной суп, уберет его со стола и, разумеется, не подумает вернуть обратно. А Моника — так та начнет регулярно отправлять подальше шпинат. Вы ведь, конечно, знаете, что дети вообще не любят шпинат.

— Значит, долой шпинат!

— Да, долой шпинат. А мама…

— Мама решит, что с некоторых пор Моника съедает свой шпинат со сверхзвуковой скоростью, и будет довольна.

— Нет, я хотел сказать другое. Представьте, что Моника рассердится на маму и, как только та отвернется, отправит на другой канал и ее.

— Ну и что? Когда она соскучится по маме, то вернет ее простым нажатием кнопки.

— А представьте, что отец Луки даст своему сыну хороший подзатыльник, как это бывает иногда, и Лука вместо ответа нажмет желтую кнопку внизу слева.

— Отец Луки исчезнет, — засмеялся человечек, — и Лука воскликнет: «Уф!» Скажите, а вам нравились подзатыльники, чаще всего несправедливые, которыми награждал вас в детстве отец?

— А потом, — продолжал я, не отвечая на его вопрос, — Лука пойдет в школу, и ему наскучит учительница, он отправит ее ненадолго в ссылку на другой канал, до тех пор пока не почувствует, что опять может терпеть ее присутствие…

— А вы представляете, — прервал меня человечек, — сколько ненужных неприятностей доставляют детям слишком строгие и назойливые взрослые?

— А вы понимаете, — настаивал я, — что ваше телеуправление в руках детей — это невиданное террористическое оружие?

— Какое же это оружие! — рассердился человечек, стукнув кулаком по столу. — При чем тут терроризм! Телеуправление не ранит и не убивает, не причиняет контузий. Даже царапины не оставляет. Безвреднее, чем укус мухи! Оно заставляет исчезнуть, а не умереть. И с такой же легкостью возвращает обратно.

— Смерть и воскрешение гарантированы! — усмехнулся я.

— Для ребят эта игрушка будет своего рода оружием справедливой самозащиты.

— Браво! — воскликнул я. — И они буду развлекаться, изображая сироток, брошенных в лесу, будут устраивать в школе одни перемены, отправят в никуда книги, парты, тетради, классные журналы с плохими отметками по поведению, а заодно и учителей…

— Вам, я вижу, такая перспектива не по душе? Вы случайно не из тех педагогов, которые призывают вернуться к розгам?

— Оставим педагогику, — возразил я. — Вы лучше объясните мне, куда деваются люди, которых эта игрушка заставляет исчезать, пусть даже временно. На другой канал, вы говорите? А на какой? В нашей Галактике или подальше? В наши дни или в доисторические времена, к каннибалам?

— Ответить на этот вопрос совсем несложно, — успокоился человечек. — Пойдемте со мной.

Мы вышли на улицу и оказались недалеко от Пантеона. В нескольких метрах от нас регулировщик уличного движения управлял потоком транспорта.

— Вот это вполне подходящий для нас объект, — сказал человечек.

И, прежде чем я успел помешать ему провести эксперимент на живом человеке без его согласия, он направил игрушку в сторону регулировщика, и тот исчез.

— Вы с ума сошли! — вскричал я. — Хотите, чтобы произошла дорожная катастрофа?

— Нам достаточно нескольких секунд. Вот смотрите, прошло пятнадцать. И я возвращаю регулировщика на место. Видите, он цел и невредим, как прежде. И свисток, и шлем — все на месте. А теперь спросите у него, где он был эти пятнадцать секунд.

Я бегом, рискуя попасть под автобус, пересек дорогу, схватил регулировщика за руку и с волнением обратился к нему:

— Извините, вы не могли бы сказать мне, где вы были минуту назад?

— Что?

— Вас не было тут несколько секунд. На каком канале вы находились?

— Послушайте, имейте совесть! Я стою здесь уже четыре часа, потому что забыли прислать мне замену, а вы пристаете ко мне с каким-то телевидением. Уходите, не то я оштрафую вас!

Бесполезно было разговаривать с ним.

— Может быть, — сказал я человечку, возвратившись с ним в лавку, — его отсутствие было слишком кратким, нечто вроде легкого обморока, небольшого провала в памяти? Он ведь ничего не помнит.

— Вот видите! Он даже не заметил, что отсутствовал. А вы беспокоитесь о школьных учителях! Ясно же, что исчезновение, вызванное телеуправлением, — это как бы пауза во времени и пространстве. Нечто такое, что совершенно безболезненно и не оставляет никаких следов.

— Возможно, — пробормотал я, — и все же эксперимент не представляется мне убедительным на все сто процентов.

— Господи, какой же вы зануда! Давайте повторим опыт!

— И регулировщик оштрафует нас или отведет в участок.

— Нам для опыта не нужны ни регулировщики, ни пожарные. Достаточно, что здесь перед вами я. Вы отправляете меня на несколько минут в никуда — только не дольше, потому что уже темнеет, — возвращаете обратно, и я подробно расскажу вам, где был.

— Пожалуй, это неплохо придумано.

— А потом вы покупаете игрушку без всякого опасения. Согласны?

— Согласен. Давайте ее сюда.

— Держите. И смотрите не ошибитесь — желтая кнопка для исчезновения, зеленая — для возвращения.

— Не ошибусь! Теперь я знаю этот аппарат, как свои карманы.

— Подождите, я подам вам сигнал. Позвольте, сначала я высморкаюсь и причешусь. Не хотелось бы появляться там — наверху или внизу — в неопрятном виде. Ну вот, я готов. Вы тоже? Раз, два, три…

При слове «три» я нажал кнопку, и человечек исчез. На его месте осталась пустота.

И в тот момент, когда я смотрел на пустую лавку, в моем сознании отчетливо возникла мысль, что именно мне надлежит спасти мир от неминуемой опасности, которая ему угрожает: от меня зависит спокойствие и безопасность тысяч, а может и миллионов, мам и пап, бабушек и дедушек, тетушек и дядюшек, товарищей по играм и учителей, которым могло угрожать внезапное исчезновение, если дети, получив такую игрушку, найдут их скучными или же просто несимпатичными. Только я мог спасти от исчезновения бог весть на каком канале огромное количество преподавателей итальянского языка и математики, на которых ученики могли нацелить свои игрушки за минуту до того, как их вызовут к доске. Только я мог гарантировать стабильность на планете множеству полицейских, отбирающих у ребят мячи и рогатки или штрафующих за нарушение правил уличного движения. Конечно, при этом я невольно оставлял детей безоружными в этом мире взрослых, которые так плохо понимают их фантазии, их нужды, не умеют помогать им расти и относятся к ним без всякого уважения, как к безмозглым и бесправным щенкам. Но разве можно изменить жизнь по команде, даже если она дистанционная и электронная? И разве таким способом — отправив кого-то в никуда — можно улучшить мир? Тогда нужно было бы голосовать за атомную бомбу…

И я тут же принял решение. Я направил глазок фотоэлемента на коробочки, в которых находились опасные игрушки, и отослал их на невидимые каналы, туда же, куда отправил их создателя.

«Я не знаю, где ты сейчас находишься, — мысленно обратился я к человечку. — Думаю, ты чувствуешь себя неплохо, как и я, когда плыл на пароходе по Волге или летал на звезду Антарес. Но не надейся, что я нажму зеленую кнопку внизу справа, чтобы ты вернулся и продолжал делать эти удивительные игрушки. Оставайся там, где ты есть, по крайней мере несколько лет. Считай, что у тебя каникулы после всех трудов на этой земле! Я не убил тебя, а только отправил на другой канал. Чао!»

Я положил игрушку в карман, а потом спрятал в таком месте, где никто никогда не сможет найти ее без моей помощи. На другой день я вышел из дома и снова отправился искать подарки своим детям и внукам. Но я не пошел в сторону лавки того гомункула, дабы не подвергать испытаниям доброту моего сердца и не вернуть этого маленького Мефистофеля на наш канал.

Мисс Вселенная с зелено-венерианскими глазами

Кто такая Дельфина? Бедная родственница синьоры Эулалии Борджетти — той самой, которая держит химчистку на Канале Гранде в Модене. Софрония и Бибиана, дочери вдовы Борджетти, немного стыдились своей двоюродной сестры, которая вечно ходила в поношенном сером халате и без конца чистила замшевые куртки, гладила брюки и рубашки. Между собой сестры называли ее «эта замарашка». Мать взяла ее в дом из милости, а также потому, что работала она за двоих и налог за нее платить не надо было — родственница.

Случалось порой, что и у сестер просыпались какие-то добрые чувства, и тогда они брали ее с собой в кино, где покупали ей самый дешевый билет в самый последний ряд.

— Они такие добрые, мои девочки! — говорила синьора Эулалия, внимательно следя за Дельфиной — вдруг она возьмет еще кусочек фаршированной свиной ножки.

Но Дельфина и не думала брать еще кусочек. И пила воду, а не сок. А из фруктов ела только самые дешевые яблоки, а не мандарины. И она же мыла посуду после обеда, пока Софрония и Бибиана ели шоколадные конфеты. И еще она же ходила в церковь, потому что должен ведь хоть кто-нибудь из семьи ходить туда.

А на грандиозный бал по случаю избрания президента республики Венера Дельфина не поехала. На бал отправились на космическом корабле торговой палаты Софрония и Бибиана с тетушкой Эулалией. На других кораблях на Венеру полетела половина жителей Модены и, наверное, половина Европы. В небо взлетели сотни космических кораблей с пылающими, как у ракет, хвостами.

Дельфина слыхала, что праздничные балы на Венере просто великолепны. На них слетаются юноши и девушки со всего Млечного Пути. Оранжада[4] и мороженого там сколько угодно. И все бесплатно!

Дельфина постояла у двери, повздыхала, завидуя счастливцам, и вернулась в химчистку. Ей нужно было привести в порядок платье синьоры Фольетти, которое та наденет завтра, когда пойдет в оперный театр на «Золушку» Россини. Чудесное платье, черное, с золотым и серебряным шитьем, — ну прямо звездная ночь! Однако на бал синьора Фольетти это платье надеть не может — она уже была в нем два месяца назад на балу по случаю избрания другого президента Венеры. На этой планете то и дело меняют президентов, чтобы почаще устраивать празднества.

Дельфина решила (ошибочно, но она еще этого не знала), что ничего — ни плохого, ни хорошего — не случится, если она примерит это красивое платье. Оно прекрасно сидело на ней! И зеркало подтвердило это, лукаво подмигнув ей. Кружась в танце, Дельфина выскользнула за дверь. Улица была пустынна, и Дельфина стала танцевать на тротуаре. Вдруг послышались чьи-то шаги и голоса. О боже, куда бы спрятаться! Неподалеку стоял небольшой семейный космический корабль. Он назывался «Фея-2», и люк у него оказался открытым. Дельфина забралась в корабль и спряталась на заднем сиденье. Ах, как хорошо было бы взлететь на этом корабле в небо и полетать спокойно от звезды к звезде, без забот и обязанностей, без придирчивой тетушки, болтливых кузин и ворчливых клиентов… Шаги и голоса приближались. Вот они уже совсем рядом! Передний люк открылся, и в корабль сели двое людей. Дельфина узнала их, испугалась еще больше и соскользнула на пол, сжавшись в комочек, чтобы ее не заметили.

— Ой, мамочка! Это же синьора Фольетти! Если она увидит меня в своем платье… — прошептала Дельфина.

— Как бы не опоздать! — сказала синьора Фольетти своему мужу синьору Фольетти, владельцу фабрики запасных деталей для консервных ножей. — И ровно в полночь вернемся обратно. Я хочу завтра утром слетать в Коккокурино за свежими яйцами.

Синьор Фольетти пробурчал в ответ что-то невнятное, зажег спичку и закурил сигарету. В то же время он нажал на стартовую-кнопку, и корабль взлетел со скоростью света (плюс два сантиметра в секунду). И еще раньше, чем спичка погасла, «Фея-2» прибыла на Венеру.

Дельфина подождала, пока синьор и синьора Фольетти вышли из корабля и удалились, а затем решила:

— Раз уж я тут, пойду и я взгляну на бал. Народу там будет, конечно, очень много, так что синьора Фольетти наверняка не заметит ни меня, ни своего платья.

Президентский дворец был совсем рядом. Ярко светился миллион его окон. В самом большом зале семьсот пятьдесят тысяч гостей разучивали новый танец «Сатурн». Лучшего места, чтобы потанцевать никем не узнанной, и не найти!

— Разрешите пригласить вас, синьорина?

К Дельфине подошел высокий элегантный молодой человек спортивного вида.

— Знаете, я только что прилетела и еще не умею танцевать «Сатурн».

— Но это очень просто! Я научу вас! Этот танец похож на танго-вальс и на самбу-гавот. Видите, танцевать его так же просто, как ходить.

— В самом деле, очень просто! А мы до сих пор танцуем менуэт-твист.

— Вы землянка, не так ли?

— Да, из Модены. А вы венерианин? Это видно по вашим зеленым волосам.

— Но и вас отличает чудесный зеленый цвет. Я бы даже сказал, наш венерианский зеленый цвет. Это ваши глаза!

— Правда? А мои кузины говорят, что глаза у меня цвета цикория.

Дельфина и молодой венерианин станцевали «Сатурн» и еще двадцать четыре других бальных танца. Они остановились, лишь когда умолкла музыка и по громкоговорителю на всех языках Млечного Пути объявили, что через несколько минут президент республики Венера вручит приз самой красивой девушке праздника.

«Вот счастливая! — подумала Дельфина. — Но не пора ли мне бежать к кораблю? Слава богу, еще только половина двенадцатого. Фольетти улетят ровно в полночь. И вернуться я могу только с ними. Снова спрячусь на заднем сиденье». Но тут к ней подошли какие-то два господина в парадных мундирах. Один из них взял ее за руку и повел на сцену. «Это конец! — испугалась Дельфина. — Наверное, синьора Фольетти увидела меня и обвинила в краже своего вечернего платья! Кто знает, куда отправят меня теперь эти венерианские карабинеры?»

А господа в парадных мундирах привели ее прямо на сцену, и кругом раздались аплодисменты. «Какие недобрые люди, — подумала Дельфина. — Радуются, что меня арестовали. Никому и в голову не приходит, что я невиновна».

— Дамы и господа! — прозвучал голос из громкоговорителя. — Слово президенту республики Венера!

Как?! Это президент? Но это же тот самый молодой человек, который весь вечер танцевал с Дельфиной? Кто бы мог подумать… Да, так и есть. Президент республики Венера! Он подошел к микрофону и торжественно провозгласил Дельфину Мисс Вселенной. Он ласково улыбнулся ей, а его помощники тут же вынесли на сцену множество подарков: холодильник, автоматическую стиральную машину с двадцатью семью программами, флакончики шампуня, тюбики зубной пасты, пакетики с таблетками от головной боли и космических недомоганий, золотой консервный нож (подарок фирмы «Фольетти», Модена, Земля).

— А теперь, — объявил голос из громкоговорителя, — президент подарит синьорине кольцо с драгоценным камнем цвета ее глаз!

У Дельфины дрожали пальцы, когда президент одевал ей кольцо… Вдруг взгляд ее случайно упал на наручные часы… Полторы минуты первого!.. Космический корабль супругов Фольетти!.. Химчистка!..

Дельфина вздрогнула, словно ее укусила оса, уронила кольцо, спрыгнула со сцены и пустилась бежать, расталкивая толпу, которая, впрочем, вежливо расступалась перед Мисс Вселенной.

К счастью, «Фея-2» еще стояла на космодроме. Супруги Фольетти немного задержались на балу. Наверное, они захотели посмотреть, как чествуют Мисс Вселенную.

Дельфина проскользнула на свое место и затаилась в ожидании.

— Странно, — сказала синьора Фольетти мужу, когда они сели в корабль, — у девушки, которая весь вечер танцевала с президентом и потом была провозглашена Мисс Вселенной…

— Очень красивая девушка! — воскликнул синьор Фольетти. — Видела, как она обрадовалась нашему золотому консервному ножу? Сразу видно, знает в них толк!

— Я хотела сказать, — продолжала синьора Фольетти. — Тебе не кажется, что на ней было точно такое же платье, как мое? Ну помнишь, то черное, вышитое золотом и серебром, которое стоит пятьсот…

— Да что ты!

— Если б я сама не отдала его в химчистку…

Синьор Фольетти закурил сигару. И в Модене они приземлились, прежде чем он успел выпустить облачко дыма.

На следующее утро Софрония и Бибиана прибежали похвастаться перед Дельфиной — рассказать, что видели, слышали и делали на балу.

— Мы чуть не потанцевали с президентом!

— Я почти коснулась его руки!

— Красивый молодой человек! Вот только этот недостаток…

— Какой недостаток?

— У него зеленые, как цикорий, волосы. Будь я его женой, непременно заставила бы покрасить их.

— А он женат?

— Почти. Говорят, женится на Мисс Вселенной. Она блондинка и какая-то чудная. Представляешь, в полночь убежала! Говорят, что, если она возвращается домой после двенадцати ночи, мать бьет ее.

Дельфина, разумеется, промолчала.

А в полдень вся Модена заволновалась. С чрезвычайной миссией, получив двойные командировочные, в город прибыли посланцы планеты Венера. Они начали обходить все улицы дом за домом.

— Что им надо? Кого они ищут?

— Представляете, говорят, будто Мисс Вселенная — это одна из девушек Модены.

— Модены или Рубьеры…

— В суматохе на балу забыли спросить, как ее зовут. А президент Венеры непременно хочет сегодня же жениться на ней, иначе он подаст в отставку и вернется на свою фотоноколонку.

Посланцы Венеры ходили с кольцом и сравнивали цвет драгоценного камня с цветом глаз моденских девушек, но сходства так ни разу и не нашли.

Софрония тоже побежала примерить кольцо.

— Синьорина, но у вас черные глаза!

— Ну и что! Они у меня переменчивые. Вчера вечером, например, мои глаза вполне могли быть зелеными.

Потом побежала примерить кольцо Бибиана.

— Нет, синьорина, не то! У вас же карие глаза!

— Ну и что! Если кольцо подойдет на мой палец, значит, девушка, которую вы ищете, — я.

— Синьорина, не мешайте работать!

Наконец посланцы с Венеры добрались до Канала Гранде и подошли к химчистке Борджетти. Но их немного опередила синьорина Фольетти, которая пришла за своим платьем.

— Вот оно, — вся дрожа, сказала Дельфина.

— Но оно еще не готово! — возмутилась синьора Фольетти.

— Как же так? — изумилась синьора Эулалия Борджетти. — Оно должно было быть готово еще вчера до захода солнца! Что это значит, Дельфина?

Дельфина побледнела. Но тут в дверях появились венерианские послы. От страха Дельфина приняла их за карабинеров, решила, что они пришли арестовывать ее за воровство, и упала в обморок.

Когда же она очнулась, то увидела, что сидит на лучшем во всей химчистке стуле, а вокруг стоят посланцы с Венеры, двоюродные сестры, тетушка, синьора Фольетти, клиенты. За дверью на улице собралась огромная толпа горожан, и все с волнением ждали, когда она придет в себя.

— Вот они! — вскричали посланцы. — Вот они — глаза зеленого, зелено-венерианского цвета!

— А вот и платье, в котором Мисс Вселенная была вчера на балу! — радостно воскликнула синьора Фольетти.

— Я… Я надела его… Но я не нарочно… — пролепетала Дельфина.

— Что ты говоришь, детка? Это платье — твое! Какая честь для меня! Какая честь для Модены и Коккокурино! Наша Дельфина станет женой президента планеты Венера!

И начались поздравления.

В тот же вечер Дельфина улетела на Венеру и вышла замуж за президента Венерианской республики, который, чтобы никогда не расставаться с нею, тут же отказался от высокого поста и вернулся на свою фотоноколонку.

Пришлось венерианцам выбрать нового президента и устроить еще один грандиозный бал. Туда отправилась и синьора Фольетти. Она передала Дельфине привет от тетушки Эулалии, Софронии и Бибианы, которые поехали лечиться на воды в Кьянчано-Терме. А еще синьора Фольетти привезла Дельфине дюжину крупных свежих яиц, купленных в Коккокурино.

Робот, который захотел спать

К 2222 году домашние роботы уже нашли широчайшее применение на всем земном шаре. Катерино был одним из них. Великолепный электронный робот, он призван был обслуживать семью профессора Исидоро Корти — преподавателя истории одного из римских лицеев. Катерино, как и все прочие домашние роботы, умел делать массу вещей: готовить еду, стирать, гладить, вытирать пыль и так далее. Он ходил за покупками, подсчитывал расходы, включал и выключал телевизор, помогал детям делать уроки, печатал на машинке корреспонденцию профессора, водил автомобиль, разносил новости по соседям… Словом, это была отличная машина.

Будучи машиной, Катерино, естественно, не нуждался в сне. По ночам, когда все отдыхали, он, чтобы не скучать, снова и снова отутюживал складку на брюках профессора Исидоро, потом заканчивал вязание синьоры Луизы, мастерил игрушки детям, красил и перекрашивал стены в кухне, покрывал лаком стулья. Когда же он не находил себе совсем никакого, даже самого пустяшного дела, то отправлялся в гостиную, усаживался в кресло и принимался решать кроссворды. Синьор Исидоро выписывал специальный журнал для роботов, в котором кроссворды были составлены из самых трудных слов, какие только можно отыскать в словаре. Так что роботам приходилось немало попыхтеть над ними.

Однажды ночью Катерино ломал голову над словом из семнадцати букв, как вдруг обратил внимание, как громко храпит в своей спальне профессор Исидоро. Он и прежде не раз слышал этот звук. Он даже нравился ему — такая приятная, нежная музыка. Она вносила некоторое разнообразие в ночную тишину. На этот раз, однако, Катерино поразила одна мысль. «Интересно, почему люди спят? — задумался он. — Любопытно, что они при этом чувствуют?»

Он встал и на цыпочках прошел в детскую. Детей было двое — Роландо и Лучилла. Дверь они всегда оставляли открытой, чтобы чувствовать себя поближе к родителям, спавшим в соседней комнате. На тумбочке между их кроватями горела небольшая настольная лампа с голубым абажуром. Катерино внимательно посмотрел на спящих детей. Лицо Роландо было спокойным и безмятежным, а на розовом личике Лучиллы, напротив, блуждала легкая улыбка.

«Улыбается! — с удивлением отметил Катерино. — Словно видит что-то хорошее. Но что можно видеть с закрытыми глазами?»

Катерино в задумчивости вернулся в гостиную. Сел в кресло, но теперь уже у него не было никакой охоты решать кроссворды.

«Надо будет как-нибудь и мне тоже попробовать поспать», — решил он.

Роботы существовали уже почти сто лет, но до сих пор никому из них еще никогда не приходила в голову такая смелая мысль.

«Гм, а что, собственно, мешает мне попробовать сейчас же? Да просто немедленно! — подумал Катерино. — Спокойной ночи, Катерино! Приятных сновидений!» — добавил он, сказав самому себе слова, которые каждый вечер говорила детям, укладывая их спать, синьора Луиза.

Катерино припомнил, что его хозяева, чтобы уснуть, прежде всего закрывали глаза. Он попробовал сделать так же, но не сумел. Его глаза были устроены иначе, они все время — и днем, и ночью — оставались открытыми: у него не было век. Катерино поднялся, отыскал кусочек картона, вырезал из него два овала, поудобней устроился в кресле и прикрыл ими свои глаза. Сон, однако, не приходил, а сидеть с закрытыми глазами было ужасно скучно. Ведь он не видел при этом ничего такого, что могло бы вызвать у него ту же улыбку, что была у Лучиллы. Он видел только одну темноту, плотную и неприятную.

Всю ночь Катерино провел в тщетных попытках уснуть. И утром, когда пришел, как обычно, с чашечкой черного кофе будить профессора, решил хорошенько понаблюдать за ним.

В тот же день он обратил внимание на то, что обычно после обеда профессор Исидоро усаживался в кресло почитать газету. Некоторое время он действительно читал ее, а потом ронял на колени, глаза его закрывались, и из носа снова начинала звучать эта красивая и нежная музыка. «Песнь сна!» — подумал Катерино. Он с трудом дождался ночи и, едва вся семья улеглась спать, тоже уселся в кресло и принялся читать газету. Он прочитал ее всю насквозь, включая сообщения в траурных рамках и объявления, затем сосчитал все запятые и точки, сосчитал все слова, которые начинались на «а», все, которые начинались на «б», все, в которых было две буквы «т», но так и не уснул до самого рассвета, оставаясь бодрым, как часы, что тикали у него на руке.

Катерино, однако, не прекратил на этом свои наблюдения и как-то раз за обедом обратил внимание на одну странную фразу, которую синьора Луиза сказала профессору:

— Вчера вечером, чтобы уснуть, я стала считать овец. Знаешь, сколько я их насчитала? 1528. Пришлось прекратить, и уснула я только после того, как приняла снотворное.

«Считать овец! — повторил про себя Катерино. — Что бы это значило? В квартире никаких овец нет и не было. И я не заметил, чтобы ночью проходило под окнами какое-нибудь стадо».

Он думал над этим еще два дня и наконец решил спросить об этом Роландо. Задавая свой вопрос, Катерино испытывал жгучий стыд: ему казалось, что он, пользуясь доверием ребенка, хочет выведать у него какой-то очень важный секрет. Но все же он набрался храбрости и спросил:

— Как нужно считать овец, чтобы уснуть?

— Да очень просто! — ответил Роландо, не подозревая, что предает в этот момент человечество. — Закрываешь глаза и притворяешься, будто видишь овец. Затем представляешь изгородь, представляешь, будто заставляешь овцу прыгать через изгородь и считаешь — раз! Затем представляешь то же самое с другой овцой и так далее: это так скучно, что в конце концов волей-неволей засыпаешь. Мне никогда не удавалось насчитать больше тридцати овец. Лучилла однажды дошла до сорока двух, во всяком случае она так говорит, но я нисколечко ей не верю!

Узнав такой волнующий секрет, Катерино с трудом удержался, чтобы тут же не помчаться в ванную и не попробовать посчитать овец. Но вот наконец настала ночь, и он смог начать свой эксперимент. Он растянулся в кресле, прикрыл глаза газетой и попытался представить овцу. Сначала он увидел только белое, неопределенной формы облачко. Затем облачко стало приобретать какие-то контуры — появилось нечто похожее на голову, и очень скоро это действительно оказалась овечья морда. Затем облако выпустило ноги и хвост — это была овца! Гораздо труднее оказалось вообразить изгородь. Катерино никогда не был в деревне и об изгородях имел довольно смутное представление. Поэтому он попробовал заменить изгородь стулом. Представил превосходный, покрытый белым лаком стул из кухонного гарнитура и заставил овцу перепрыгнуть через него.

— Прыгай! — приказал Катерино.

Овца послушно перепрыгнула через стул и исчезла. Катерино тут же попытался представить вторую овцу, но тем временем исчез и стул. Пришлось все начинать сначала, но, когда он наконец снова увидел стул, овца отказалась прыгать через него. Катерино взглянул на часы и с ужасом обнаружил, что только на двух овец он потратил больше четырех часов. Он вскочил и бросился в кухню заниматься своей обычной ночной работой.

«И все же, — подумал он, — одну овцу мне все-таки удалось заставить перепрыгнуть через стул. Надо не отступать, Катерино! Надо верить в себя! Завтра вечером будут две овцы, потом три, и ты добьешься своего!»

Не будем рассказывать во всех подробностях, как долго тренировался Катерино, чтобы научиться представлять целое стадо овец. Достаточно сказать, что месяца через три после эксперимента с первой овцой Катерино удалось насчитать их сто штук, но сто первую он уже не увидел, потому что сладко уснул. Всего несколько минут, но он действительно спал! Он мог засвидетельствовать это с точностью часов. Еще через неделю ему удалось поспать целых три часа. А когда он уснул в воскресенье, то даже впервые увидел сон. Ему приснилось, будто профессор Исидоро чистит его ботинки и завязывает ему галстук. Прекрасный сон!

В доме напротив жил профессор Тиболла. В ту ночь он проснулся незадолго до рассвета. Ему захотелось пить, и он пошел на кухню за водой. Прежде чем вернуться в спальню, профессор Тиболла случайно взглянул в окно, которое было как раз напротив гостиной профессора Корти. И что же он увидел там? В ярко освещенной комнате сладко спал в кресле робот Катерино! Профессор Тиболла рассмотрел его как следует, а когда прислушался, то ему показалось, будто он слышит какой-то негромкий звук. Неужели Катерино храпит?

Профессор Тиболла распахнул окно и как был, водной пижаме, на страшась простуды, закричал на всю улицу:

— Тревога, тревога! Скорее сюда!..

Сразу же захлопали окна и двери, проснулись все соседи. В ночных рубашках и пижамах люди выбежали на балконы, а самые сердитые, едва только поняли, в чем дело, поспешили на улицу и стали громко возмущаться под окнами профессора Корти. Профессор Исидоро и синьора Луиза тоже испуганно выглянули в окно и спросили:

— Что случилось? Землетрясение?

— Какое там землетрясение! — рассердился профессор Тиболла, который кричал особенно громко и создавал больше шума, чем пожарная сирена. — Землетрясение у вас в доме! Вы спите на динамите, уважаемый профессор!

— Вообще-то меня действительно интересует только античная история, — стал оправдываться профессор Исидоро, — но всем известно, что в древние времена динамит еще не был изобретен.

— Мы мирные люди, — робко добавила синьора Луиза. — Никому не мешаем. И я просто не понимаю, из-за чего весь этот шум. Правда, наш сын вчера разбил мячом стекло, но мы уже сказали, что готовы возместить ущерб.

— Вы лучше посмотрите, что делается у вас в гостиной! — сурово потребовал профессор Тиболла.

Синьор Исидоро и синьора Луиза в недоумении посмотрели друг на друга, решили, что, пожалуй, не остается ничего иного, как последовать этому совету, и, шлепая домашними туфлями, направились в гостиную.

В это время Катерино продолжал спать. На его металлическом лице блуждала счастливая улыбка, которая словно солнце освещала все его болты. Катерино спал и блаженно храпел. Храпел со свистом и мелодичным жужжанием. Звуки эти чередовались подобно звукам скрипки и рояля в какой-нибудь прекрасной сонате Бетховена. Свист словно задавал вопрос, а жужжание как бы отвечало ему. Оно явно возражало против чего-то, и тогда свист становился еще шаловливее, точно маленький внук, убегающий от дедушки, который хочет наказать его. Профессор Корти и его жена пришли в такой ужас, как будто еще никогда никто в мире не издавал носом подобных звуков.

— Катерино! — вскричала синьора Луиза со слезами в голосе.

— Катерино! — вскричал в тысячу раз более строго профессор Исидоро.

С другой стороны улицы профессор Тиболла безапелляционно заявил:

— Тут нужен молоток, уважаемый коллега! Возьмите молоток и стукните его по голове. И я еще не уверен, что он при этом проснется. Не исключено, что понадобится хороший электрический разряд.

Профессор Исидоро отыскал на кухне молоток и собрался привести в исполнение совет своего коллеги и соседа.

— Осторожно, не сломай его! — попросила синьора Луиза. — Ты ведь знаешь, во сколько он обошелся нам, к тому же за него еще нужно уплатить последний взнос.

На улицах, на балконах, во всем квартале люди стояли, затаив дыхание. В ночной тишине удары молотка профессора Корти по голове Катерино прозвучали подобно ударам судьбы, которая стучится в дверь, — «тук-тук-тук!»

Катерино сладко зевнул, вытянул руки и с удовольствием потянулся. Всеобщее «ох!» раздалось на всех наблюдательных пунктах. Катерино вскочил и сразу же понял, что полгорода, не считая профессора Корти, походившего на статую, олицетворяющую негодование, присутствовало при его пробуждении.

— Я спал? — спросил он.

Ужас! Просто кошмар!! И он еще спрашивает об этом, бессовестный!

Тут все услышали полицейскую сирену. Полиция, которую вызвала одна перепуганная старая дева из дома напротив, спешила, чтобы внести свой вклад в решение проблемы. Вклад этот был очень простым. Катерино арестовали, одели на него наручники, погрузили в фургон и отвезли в суд, куда срочно вызвали судью, который должен был разобраться в этом странном и необъяснимом случае. Судья, весьма благоразумный старичок, тут же осудил Катерино на пятнадцать суток и посоветовал полиции поменьше распространяться о случившемся. Так или иначе, газеты ничего не сообщили об этой истории. Но, как читатель уже легко догадался, в толпе, которая присутствовала при пробуждении Катерино, было немало и домашних роботов. И прежде всего там был робот профессора Тиболлы — Терезио. Не вмешиваясь в разговор своего хозяина с профессором Корти, он наблюдал за всем происходящим из окна кухни и не упустил ни одной детали. Были там и роботы из соседних домов. Им не так хорошо было видно, как Терезио, но тот был настолько любезен, что на следующий день, в четверг, когда домашние роботы, имея право работать только полдня, прогуливались, как обычно, в парке, подробно информировал их обо всем, что видел.

— Могу заверить вас, многоуважаемые коллеги, что Катерино СПАЛ точно так же, как это делают люди. Больше того — и не сочтите это за преувеличение, — его манера спать отличалась совершенно особым изяществом. К тому же, это ведь был электронный сон. Он храпел, это верно, но лучше было бы придумать какое-нибудь другое, более красивое и музыкальное слово для определения того звука, который он издавал во сне. Так или иначе, это была электронная музыка!

Роботы — и мужчины, и женщины — с волнением слушали рассказ Терезио. В их железных головах, начиненных сложнейшими электромагнитными устройствами, транзисторами, предохранителями, проводами и болтами, уже пронеслась и загудела, словно под напряжением в три тысячи вольт, мысль о том, что, если сумел уснуть Катерино, значит, они тоже могут спать. Нужно только понять, каким образом это делается. Пока что это было секретом Катерино, а его окружали стены тюрьмы и молчание газет. Подождать, пока Катерино выйдет из-под ареста и попросить поделиться опытом? Нет, это было бы недостойно роботов с электронным мозгом.

Выход из положения нашел Терезио. Он знал, какая тесная дружба связывает Катерино с детьми профессора Корти. Маленький Роландо, когда умело расспросили его и угостили жевательной резинкой, охотно сообщил, что Катерино, по-видимому, научился заставлять овец прыгать через изгородь. В ту же ночь Терезио тоже провел эксперимент, и весьма успешно. Потому что всегда ведь так бывает — самые большие трудности выпадают на долю первооткрывателя, и те, кто следует за ним, идут уже по проторенной дороге.

А на третью ночь весь город был разбужен какой-то неслыханной музыкой — тысячи роботов, расположившись в креслах, устроившись на кухонных столах, на балконах среди горшков с геранью, на коврах в гостиных, спали и при этом блаженно храпели. Это была революция. В полиции, у пожарных, в муниципалитете телефон звонил не умолкая. Но ведь невозможно арестовать всех роботов в Риме! Не было даже такой большой тюрьмы, которая могла бы вместить их всех!

И тот же судья, который осудил Катерино, теперь заявил, выступая по телевидению, что «совершенно необходимо прийти к соглашению».

Действительно, не оставалось ничего другого, как договориться с роботами и признать их право спать по ночам. Иначе пришлось бы организовать специальную службу для ночного надзора за ними, понадобились бы тысячи стражников с молотками, которые должны были следить, чтобы роботы не засыпали. А кроме того, смогут ли уснуть под грохот стольких молотков сами горожане?

Городу пришлось пойти на уступки. И вслед за Римом на это пошли Милан, Турин, Цюрих, Марсель, Лондон и Тумбукту. Даже в Тумбукту, в сердце черной Африки, долетела к домашним электронным роботам великая новость о том, что роботы тоже могут спать.

В тот день, когда Катерино вышел из тюрьмы, его радостно встретили десять или, быть может, пятнадцать тысяч коллег обоего пола.

Не будем описывать их аплодисменты и приветствия. Самое время сообщить, что робот Виллибальдо, принадлежавший дирижеру оркестра работников трамвайного парка, даже специально написал по этому случаю гимн, который был исполнен хором из ста семнадцати роботов с золотыми болтами. В гимне говорилось:

Пусть живет наш Катерино

Без поломок и починок

Целый век, целый век!

Он — великий человек!

Распевая гимн, роботы прошли по улицам Рима, и надо сказать, что славные римляне, забыв, как сердились недавно, наградили их аплодисментами.

Ведь единственное, что никогда никого не удивляет в Риме, это желание поспать. Римляне любят спать ночью, любят поспать утром, охотно спят и днем, проводя в объятиях Морфея трудные для пищеварения часы. Один остроумный ученый, изучив и проанализировав факты, которые мы сообщили здесь, изложил свои выводы в книге, насчитывающей 2400 страниц, со множеством цветных иллюстраций, и заключительный абзац этого фундаментального научного труда выглядел так:

«Только в Риме могло возникнуть у электронного робота желание спать, ибо ни в каком другом городе на нашей планете нет для этого более благоприятных условий».

Принц Пломбир

Синьор Мольтени (третий этаж, квартира 12) был крайне обеспокоен. Он купил в рассрочку отличный холодильник марки «Двойной полюс», но вот уже два месяца не мог уплатить очередной взнос. А тут вдруг позвонили из магазина и говорят: «Или вы немедленно уплатите, или мы забираем холодильник!» А у синьора Мольтени нет ни денег, ни богатых друзей. Что делать?

В то утро он с тоской посмотрел на холодильник, ласково погладил его и поговорил с ним, как с человеком: «Дорогой мой, боюсь, что нам придется расстаться, а без тебя дом станет для меня пустыней!» Холодильник хранил ледяное молчание, но синьор Мольтени все равно понял, что он хотел сказать, и согласился с ним: «Да, я знаю, ты должен делать холод, а не деньги!»

В это же утро синьора Сандрелли (четвертый этаж, квартира 15) открыла свой холодильник — простенький «Пингвин», чтобы взять бутылку молока, и вдруг обнаружила, что он битком набит малюсенькими человечками, а один из них даже сидит на яйце.

Человечки были в серебряных комбинезонах и в прозрачных скафандрах, сквозь которые виднелись их личики цвета сливочного масла и сиреневые волосы. Человечки спокойно посмотрели на синьору Сандрелли своими глазами цвета зеленого горошка и даже не шелохнулись. Только тот, что сидел на яйце, помахал ей ручкой, как бы говоря: «Чао, чао!»

— О господи, марсиане! — вскричала синьора Сандрелли. — Вот уж не думала, что они такие крохотные! Эй, что вы там делаете в моем холодильнике? А ты давай слезай с яйца, еще разобьешь его!

Человечек, однако, не послушался. Тогда синьора Сандрелли, особа весьма энергичная, взяла его двумя пальцами и поставила на банку сардин.

— Марсианин ты или нет, а только заруби себе на носу — здесь командую я!

— Закройте дверцу, а то сюда входит горячий воздух! — услышала она строгий и властный голос.

— Что, что?

— Мы прилетели с планеты, которая вся покрыта льдом, и еще не привыкли к вашей температуре. Пожалуйста, закройте дверцу, как вам уже было приказано.

— Хотела бы я знать, — воскликнула синьора Сандрелли в совершеннейшем негодовании, — кто это смеет мне приказывать! А кроме того, как вы попали в мой дом?

— Через форточку в кухне. Вы ведь оставляете ее открытой на ночь, опасаясь случайной утечки газа.

— О, да вы, я вижу, неплохо осведомлены!

— Весьма неплохо. Мы многие месяцы изучали ваши нравы и обычаи, а также ваш язык, прежде чем начать оккупацию. Закройте дверцу!

— А почему надо было начинать оккупацию именно с моего холодильника?

— Это уж вас не касается. К тому же мы захватили все холодильники в этом доме. Так что закройте дверцу и оставьте нас в покое!

— И не подумаю закрывать! Вернее, закрою, но выключу холодильник, понимаете? Я вам покажу оккупацию!

Один из человечков указал пальцем — так во всяком случае рассказывала потом синьора Сандрелли — на стул и предложил:

— Ну-ка, взгляните!

Белый крашеный стул вдруг сделался красным и тут же сгорел без всякого дыма. От него осталась только кучка пепла. На все это понадобилось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы сосчитать до десяти.

— Выключите ток — сожжем весь дом.

Синьора Сандрелли с силой захлопнула дверцу холодильника и позвала привратницу:

— Синьора Анна, вы знаете, что происходит?

— Что, синьора Сандрелли? Батареи холодные?

— Дело в том, что…

И синьора Сандрелли обо всем рассказала привратнице. Та — всем жильцам. Спустя несколько минут на всех этажах — с первого по пятый — во всех квартирах происходило одно и то же: открывались и тут же захлопывались дверцы холодильников — где с удивлением, где со страхом, и повсюду с изумленными и взволнованными возгласами.

Синьор Мольтени тоже бросился к своему «Двойному полюсу» и в молчаливой толпе космических пришельцев в серебристых костюмах сразу же заметил человечка, который выделялся своим высоким ростом и прекрасным золотым комбинезоном.

— Так вы, наверное, самый главный? — полюбопытствовал синьор Мольтени, останавливая свою младшую дочь, которая уже протянула руки, чтобы завладеть ними великолепными игрушками.

— Я принц Пломбир, — ответил золотой комбинезон. — На нашем языке мое имя звучит, разумеется, иначе. Но для вас сойдет и это. Кроме того, ко мне следует обращаться — ваше высочество.

— Конечно, ваше высочество, — согласился синьор Мольтени. — А не может ли ваше высочество сказать, как долго вы собираетесь пробыть здесь?

— Это зависит от погоды, — ответил принц Пломбир. — Нам нужен свежий снег, чтобы заправить звездолеты. Как только выпадет снег, мы продолжим путешествие. Мы собирались приземлиться на Северном полюсе, но попали сюда.

- Значит, вы намерены обосноваться на Земле?

— На Северном полюсе, как я уже сказал. Вы ведь там все равно не живете. А нашей планете угрожает столкновение с кометой, которая может растопить лед. Поэтому нам пришлось искать убежище в этой части Млечного Пути. И я возглавляю наш передовой разведывательный отряд. Как только мы устроимся на Северном полюсе, мы дадим знать на нашу планету, и все остальные наши соотечественники тоже прибудут сюда.

— Интересно, сколько вас, ваше высочество, если не секрет?

— Всего лишь полтора миллиарда. Мы займем очень мало места. Мы даже не думали сообщать вам о себе после прибытия на Северный полюс, но обстоятельства, как видите, изменились. А теперь, будьте любезны, закройте дверцу, потому что от такой жары у меня начинает болеть голова.

Синьор Мольтени повиновался, а затем бросился к окну. В февральском небе, голубом и прозрачном, солнце сияло со всей своей весенней силой. Синьор Мольтени с удовлетворением потер руки.

— Глупец! — рассердилась синьора Мольтени. — У тебя захватчики на кухне, а ты радуешься.

— Ты не понимаешь, — возразил синьор Мольтени, — ты просто не понимаешь, как нам повезло…

Но в ту минуту синьора Мольтени так и не смогла узнать, в чем же им повезло, потому что в квартиру позвонили.

Это был служащий фирмы «Двойной полюс».

— Синьор Мольтени, здравствуйте. Я пришел за холодильником. Или, быть может, вы все-таки уплатите очередной взнос?

— Ах, мне очень жаль, но у меня нет сейчас ни одной лиры.

— В таком случае…

— Разумеется, — сказал синьор Мольтени, — в таком случае вы должны будете… И так далее, и так далее. Только ничего этого вы сделать не сможете.

— Как это не смогу?

— Не думаю, чтобы его высочество позволило вам…

— Какое еще высочество? Что за глупые шутки, синьор Мольтени?

— Пройдите, пожалуйста, сюда, присядем тут, в кухне…

— Ну вот, это уже другой разговор!

— Да, только кончится он совсем не так, как вы думаете. Вот ведь какая история!

Синьор Мольтени открыл холодильник и поспешил принести принцу Пломбиру свои извинения.

— Ваше высочество, простите, этот синьор…

— Я слышал, я все слышал. У нас своя система связи, дорогой Мольтени. Не беспокойтесь, в данный момент холодильник принадлежит мне. Так что его никто не тронет.

— Что за шутки? — возмутился, вытаращив глаза, служащий фирмы «Двойной полюс». — Что это еще за гномики? Послушайте, синьор Мольтени, я не знаю, что за фокус вы придумали, чтобы не платить, но должен вам сказать, что моя фирма еще никогда никому не позволяла обманывать себя, хотя уже многие пытались сделать это и находились люди похитрее вас. А вы, господа, извольте поискать себе другое пристанище, вот хотя бы в раковине. Моя фирма намерена вступить во владение этим холодильником, и несколько жалких кукол не смогут помешать ей осуществить это намерение.

Услышав такое оскорбление, принц Пломбир и его подданные ужасно возмутились. Но голос его высочества звучал громче всех и очень повелительно.

— Синьор служащий, в наказание отправляйтесь под стол и засуньте руки в рот, так вы, по крайней мере, помолчите.

Это было и просто и необыкновенно — в ту же минуту служащий фирмы «Двойной полюс» засунул все десять пальцев в рот, забрался под стол и повернулся лицом к стене. Видно было только, как вздрагивают от рыданий его плечи. Семья Мольтени дружно зааплодировала.

— Ваше высочество, как вам это удалось?

— Пустяковая шутка. Мы хорошо изучили ваш мозг и знаем, как заставить вас повиноваться. Пожалуйста, закройте дверцу. До свидания.

— До свидания, ваше высочество! Всегда к вашим услугам!

Теперь уже синьоре Мольтени не надо было ничего объяснять. Теперь она бросилась к окну.

— Как было бы хорошо, если б такая погода продержалась подольше! — воскликнула она.

И погода действительно долгое время стояла отличная — солнце без устали сияло на голубом, безоблачном небосводе. Между тем известие о том, что космические пришельцы захватили холодильники, обошло все газеты. Люди с интересом пожирали бесконечные статьи, в которых подробно излагались беседы пломбиров — так стали называть захватчиков — с земными учеными, съехавшимися со всех концов планеты. Но больше всего людей, как обычно, интересовали разные подробности. Они хотели знать, что ел на завтрак принц Пломбир (скромное блюдо из подсахаренного льда), они записывали рецепты, которые синьора Сандрелли получала у своих гостей (рецепты разных сортов мороженого, разумеется одно лучше другого), и переживали за синьора Мольтени, на которого фирма «Двойной полюс» подала в суд. Так что возле дома на улице Макмагон с утра до вечера в ожидании новостей стояла толпа.

— Принц Пломбир получил еще сорок предложений руки и сердца…

— Говорят, дочка привратницы тоже влюбилась в него…

— У пломбиров, что живут на втором этаже, в четвертой квартире, аллергия от сливочного масла…

Когда принц Пломбир согласился выступить с небольшим заявлением по телевидению, весь город с интересом прильнул к экранам, разглядывая его. А потом предложения руки и сердца уже тысячами посыпались со всех пяти континентов. Но принц Пломбир сообщил, что он уже обручен с девушкой, которая живет на его родине и которую зовут Лун-Лун, что означает «ледник в цвету».

Наконец небо затянули серые тучи, и метеорологические бюллетени сообщили, что ожидается снег. Пломбиры извлекли свои звездолеты из-под листьев салата, которыми прикрыли их на нижней полке холодильника, и стали готовиться к отлету.

Синьор Мольтени очень заволновался. В суде все складывалось не в его пользу. Скоро он опять окажется в трудном положении: или придется платить задолженность, или расставаться с холодильником. Однажды утром он выглянул в окно и увидел, что улицы и крыши домов укрыты снегом. «Все кончено! — решил он. — Пойду хоть первым сообщу эту новость его высочеству».

Но принц Пломбир уже знал, что выпал снег.

— Вижу, вижу, — сказал он. — У нас своя система наблюдения сквозь двери холодильников. Мы уже собрали снег на балконе, звездолеты готовы к старту.

— Итак, прощайте! — невольно вздохнул синьор Мольтени. А про себя добавил: «Прощай и мой холодильник!»

— Да нет, — улыбнулся принц Пломбир, словно прочитав его мысли. — Не надо с ним прощаться. Взгляните-ка на это!

«Это» был листок, на котором принц Пломбир собственноручно написал огромными буквами — можете себе представить, как это было трудно для него, такого крохотного, — следующее заявление:

«Я считаю, мне очень повезло, что мне было оказано гостеприимство в одном из холодильников марки «Двойной полюс». И я со всей ответственностью заявляю, что это лучший холодильник во всей Солнечной системе.

Принц Пломбир».

— Вот увидите, — продолжал его высочество, — получив такую рекламу, фирма «Двойной полюс» не только не вспомнит о неуплаченных взносах, но и не потребует от вас новых. Можете считать, что холодильник ваш и вам не придется больше платить ни чентезимо!

Так и было. Вот почему синьор Мольтени, когда кто-нибудь из его друзей оказывается в затруднительном положении с деньгами, обычно утешает его так:

— Не унывай! Марсиане помогут!

Уйду к кошкам

У синьора Антонио, пенсионера, в прошлом начальника железнодорожной станции, была большая семья — сын, невестка, внук Антонио, которого звали просто Нино, и внучка Даниела. Но у него не было никого, кто бы уделял ему хотя бы немножечко внимания.

— Помню, — начинал он вспоминать, — когда я был заместителем начальника станции в Поджибонси…

— Папа, — перебивал его сын, — дай мне спокойно почитать газету. Меня очень интересует правительственный кризис в Венесуэле.

Синьор Антонио обращался к невестке и начинал нее сначала:

— Помню, когда я был помощником начальника станции в Галларате…

— Папа, — прерывала его синьора невестка, — почему бы вам не прогуляться немного? Вы же видите, что я натираю пол голубым воском, который дает больше блеска.

Не больше успеха имел он и у внука Нино. Тому надо было прочитать захватывающий рассказ в картинках «Сатана против дьявола», запрещенный детям до восемнадцати лет (а ему было шестнадцать). Синьор Антонио очень надеялся на внучку, которой позволял иногда надевать свою фуражку начальника станции, чтобы поиграть в железнодорожную катастрофу, в результате которой сорок семь человек погибало и сто двадцать бывало ранено. Но Даниела тоже была занята.

— Дедушка, — говорила она ему, — не мешай мне смотреть детскую передачу, она очень познавательна.

Даниеле было семь лет, но она очень любила учиться. Синьор Антонио вздохнул.

— Да, видно, в этом доме нечего делать пенсионерам, бывшим служащим государственной железной дороги! Вот я обижусь когда-нибудь и уйду. Даю слово. Уйду к кошкам.

И действительно однажды утром он вышел из дома, сказав, что идет играть в лото, а сам направился на площадь Арджентина, где среди руин античного Рима нашли себе прибежище тысячи кошек. Он спустился по лестнице, перешагнул через железную перекладину, которая отделяет царство кошек от царства автомобилей, и превратился в кота. И сразу же стал облизывать свои лапы, чтобы не занести в эту новую жизнь пыль с человеческой обуви. Тут подошла какая-то довольно облезлая кошка и принялась внимательно разглядывать его. Разглядывала, разглядывала и наконец сказала:

— Извини, но ты не был прежде синьором Антонио?

— Не хочу даже вспоминать о нем! Он подал в отставку.

— Значит, мне показалось. Знаешь, а я была той учительницей-пенсионеркой, которая жила в доме напротив. Ты, конечно, видел меня. Или, быть может, мою сестру.

— Да, я видел вас. Вы всегда ссорились из-за канареек.

— Верно! Но мне так надоело ссориться, что я решила уйти к кошкам.

Синьор Антонио очень удивился. Он думал, что только ему одному пришла в голову такая хорошая мысль. И вдруг оказалось, что среди всех этих кошек, живущих на площади Арджентина, только половина — настоящие кошки. То есть такие, чьи родители были настоящими котами и кошками. А остальные — это все люди, которые расхотели быть людьми и превратились в котов и кошек. Был тут мусорщик, сбежавший из приюта для престарелых, были одинокие синьоры, которые не ужились со своими служанками, был тут даже судья — еще довольно молодой человек, женатый, имеющий детей, машину, четырехкомнатную квартиру с двумя ванными, и никто не понимал, почему он пришел к кошкам. Однако он не важничал, и когда «кошкины мамы» приносили кульки с рыбьими головами, колбасной кожурой, сырными корочками, макаронами, косточками и куриными потрохами, он брал свою долю и удалялся на самую высокую ступеньку какого-нибудь античного храма.

Кошки-кошки не ревновали к кошкам-людям. Они держались с ними совершенно на равных, без всякого высокомерия. Друг другу, однако, они нередко говорили:

— А вот нам и в голову бы не пришло стать людьми — при теперешних-то ценах на ветчину!

— У нас тут очень славная компания, — сказала синьору Антонио кошка-учительница. — А сегодня вечером у нас лекция по астрономии. Придешь?

— Конечно. Ведь астрономия — моя страсть. Помню, когда я был начальником станции в Кастильон дель Лаго, то установил на балконе телескоп с двухсоткратным увеличением и по ночам рассматривал кольца Сатурна, спутники Юпитера, которые выстроились в ряд, словно косточки на счетах, и туманность Андромеды, похожую на запятую.

Послушать его рассказ собралось много кошек. В их компании еще никогда не было бывшего начальника станции. И они так много хотели разузнать о железной дороге. Спрашивали, например, почему в туалетах вагонов второго класса никогда нет мыла и так далее. Когда же стемнело и на небе стали хорошо видны звезды, кошка-учительница начала свою лекцию:

— Вот, — сказала она, — посмотрите сюда. Это созвездие называется Большая Медведица. А это — Малая Медведица. Повернитесь, как я, и посмотрите направо от башни Арджентина. Это Змееносец.

— Ну прямо зоопарк, — заметил кот-мусорщик.

— Кроме того, тут есть Козерог, Овен и Баран, Скорпион.

— Даже? — изумился кто-то.

— А вон там созвездие Пса.

— Черт возьми! — заволновались кошки-кошки. Больше всех возмущался Рыжий Разбойник, которого так прозвали потому, что он, хоть и был совершенно белый, отличался очень воинственным нравом. Это он-то и спросил вдруг:

— А созвездие Кота есть?

— Нет, — ответила учительница.

— И звезды нет, хотя бы самой маленькой, которая называлась бы Кошка?

— Нет.

— Выходит, — возмутился Рыжий Разбойник, — дают звезды собакам и свиньям, а нам нет? Хорошенькая история!

Раздалось возмущенное мяуканье. Кошка-учительница повысила голос, чтобы оправдать астрономов: они знают, что делают, у каждого своя профессия, и если они решили, что не надо называть Котом даже астероид, значит, у них были на то свои основания.

— Основания, которые не стоят и мышиного хвоста! — отрезал Рыжий Разбойник. — Послушаем, что скажет об этом судья.

Кот-судья объяснил, что ушел в отставку как раз для того, чтобы больше никого и ни о чем не судить. Но в данном случае он сделает исключение:

— Мое мнение таково: астрономы — негодяи!

Раздались оглушительные аплодисменты. Кошка-учительница выразила сожаление, что защищала их, и пообещала пересмотреть свои взгляды на жизнь. Собрание решило организовать демонстрацию протеста. Специальные послания были немедленно отправлены с курьером всему кошачьему населению Рима — и в форумы, и в мясные лавки, и в больницу Сан-Камилло, где под каждым окном сидит по коту в ожидании, не выбросят ли им больные свой ужин, если он окажется невкусным.

Послания полетели также котам в Трастевере, бродячим кошкам римских пригородов, а также котам среднего сословия, на случай если они пожелают присоединиться, забыв на время свое изысканное меню, пуховую подушечку и бантик на шее. Встречу назначили в полночь в Колизее.

— Великолепно! — сказал кот-синьор Антонио. — Я был в Колизее туристом и просто посетителем, но котом еще никогда не был. Это будет для меня новый волнующий опыт.

На следующее утро посмотреть Колизей явились американцы — пешком и в машинах, немцы — в автобусах и старинных фаэтонах, шведы — с кожаными мешками через плечо, жители Абруцци — с тещами, миланцы — с японской кинокамерой. Но никто ничего не смог увидеть, потому что Колизей был оккупирован котами. Заняты все входы и выходы, арена, лестницы, колоннады и арки. Почти не видно было древних камней — повсюду только кошки и кошки, тысячи кошек. По сигналу Рыжего Разбойника появился транспарант (работы учительницы и синьора Антонио), на котором было написано:

«Колизей захвачен! Хотим звезду Кот!»

Туристы, путешественники и прохожие, которые, остановившись, забыли, что им надо следовать дальше, с восторгом зааплодировали. Поэт Альфонсо Кот произнес речь. Не все поняли, что он хотел сказать, но один только вид его убедил всех, что если поэт может быть Котом, то уж звезда и подавно. Начался большой праздник. Из Колизея отправились коты-посланцы в Париж, Лондон, Нью-Йорк, Пекин, Монтепорцио Катоне. Агитацию решено было проводить в международном масштабе. Предусмотрено было захватить Эйфелеву башню, Биг-Бен, Эмпайр Стейт Билдинг, площадь Небесного Согласия, табачную лавку «Латини» — словом, все самые известные места. Коты и кошки всей планеты обратятся к астрономам со своим призывом на всех языках. И в один прекрасный день, вернее, ночь созвездие Кот засияет собственным светом.

В ожидании новостей римские коты и кошки разошлись по своим «домам». Синьор Антонио и кошка-учительница тоже поспешили на площадь Арджентина, строя по пути новые планы захвата.

— Как было бы хорошо, — мечтал он, — если б вокруг купола святого Петра стояли кошки с поднятыми вверх хвостами!

— А что бы ты сказал, — спросила учительница, — если б я предложила занять Олимпийский стадион в тот день, когда там будут играть футбольные команды Рима и Лацио?

Синьор Антонио хотел было сказать: «Потрясающе!» — с восклицательным знаком, но не успел произнести и полслова, потому что вдруг услышал, как его зовут.

— Дедушка! Дедушка!

Кто это? Даниела! Она вышла из школы и узнала дедушку. Синьор Антонио уже приобрел некоторый кошачий опыт и притворился, будто не слышит. Но Даниела настаивала:

— Ну что же ты, дедушка! Зачем ты ушел к кошкам? Я уже столько дней ищу тебя повсюду — на суше и на море. Сейчас же возвращайся домой!

— Какая славная девочка! — заметила кошка-учительница. — В каком она классе? Наверное, у нее прекрасный почерк? И она хорошо моет руки? И уж конечно она не из тех детей, которые пишут на дверях туалета: «Долой учительницу!»?

— Нет, она большая умница, — сказал синьор Антонио, немного разволновавшись. — Пойду провожу ее. Посмотрю, чтобы не переходила улицу на красный свет.

— Все понятно! — вздохнула кошка-учительница. — Ну что ж, а я пойду посмотрю, как поживает моя сестра. Может быть, у нее начался деформирующий артрит, и она не может сама надеть туфли.

— Ну, дедуля, пошли! — приказала Даниела.

Люди, слышавшие это, не удивились. Они подумали, что так зовут кота. Что ж тут особенного, ведь есть же коты, которых зовут Бартоломео и Джерундио. Придя домой, кот-синьор Антонио сразу же забрался в любимое кресло и пошевелил ухом в знак приветствия.

— Видели? — спросила Даниела, очень довольная. — Это же сам дедушка!

— Верно! — подтвердил Нино. — Дедушка тоже умел двигать ушами.

— Ладно, ладно, — сказали несколько смущенные родители. — Ну а теперь за стол!

Но лучшие, самые вкусные куски передавали коту-дедушке. Его угощали мясом, сгущенным молоком, печеньем. Его ласкали и целовали. Слушали, как он мурлычет. Просили дать лапку. Чесали за ушком. Сажали на вышитую подушку. Устроили для него туалет с опилками.

После обеда дедушка вышел на балкон. В доме напротив он увидел кошку-учительницу, которая поглядывала на канареек.

— Ну как? — спросил он ее.

— Великолепно! — ответила она. — Сестра обращается со мной лучше, чем с папой римским.

— А ты призналась, кто ты?

— Ну что я — дурочка! Узнает, так еще упрячет в сумасшедший дом. Она дала мне одеяло нашей бедной мамы, на которое прежде даже смотреть не позволяла.

— А я и не знаю, как быть, — признался кот-синьор Антонио. — Даниела хотела бы, чтобы я снова стал дедушкой. Все они очень любят меня.

— Ну и глупец! Открыл Америку и бросаешь ее. Смотри, пожалеешь!

— Прямо не знаю, — повторил он, — как быть. Готов сдаться. Так хочется закурить…

— Однако как же ты думаешь снова превратиться из кота в дедушку?

— О, это проще простого! — сказал синьор Антонио.

И действительно, он пошел на площадь Арджентина, переступил железную перекладину в обратном направлении, и на месте кота тут же появился пожилой синьор, закуривающий сигарету. Он вернулся домой в некотором волнении. Даниела, увидев его, запрыгала от радости. На балконе дома напротив кошка-учительница приоткрыла один глаз в знак доброго пожелания, но про себя проворчала: «Ну и глупец!»

Рядом с ней на балконе стояла ее сестра. Она с нежностью смотрела на кошку и думала: «Не надо слишком привязываться к ней, ведь, если она умрет, я буду очень страдать, и у меня начнется аритмия».

А потом настал час, когда кошки на форумах проснулись и пошли ловить мышей, а кошки с площади Арджентина собрались в ожидании тех добрых женщин, которые приносят им кулечки с лакомством. Коты и кошки, живущие в больнице Сан-Камилло, расположились на клумбах и аллеях, надеясь, что ужин будет невкусным и больные тайком выбросят его за окно. И бродячие коты, которые прежде были людьми, вспоминали, как они когда-то водили автопоезда, работали за токарным станком, печатали на пишущей машинке, были молодыми и влюблялись в красивых девушек.

Все началось с крокодила

Вчера, 23 марта, в 10 часов утра — я был дома один — у входа зазвонил колокольчик. Я открыл дверь и увидел перед собой крокодила.

Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить, что поверх обычной пластинчатой кольчуги на пресмыкающемся надет коричневый костюм. Его дополняли белая рубашка в узкую голубую полосочку, черные ботинки, зеленый галстук, темная, недурного фасона шляпа и большие очки в роговой оправе.

Других подробностей так, с ходу мне разглядеть не удалось. Не столько потому, что я был ослеплен этим невероятным галстуком, сколько потому, что мои руки сами собой тут же захлопнули дверь и накинули цепочку.

Как журналист я привык встречаться с самыми разными людьми, но впервые ко мне явился, и к тому же без всякого предупреждения, крокодил.

«Куда только смотрит привратница! — рассердился я. — Мало того, что она позволяет разносчику из булочной пользоваться лифтом, хотя это строжайше и категорически запрещено всеми жильцами, мало того, что целые дни только и делает, что считает, кто сколько раз из соседей чихнул, теперь она еще пропускает в дом животных из зоопарка!»

— Синьор! — раздался между тем из-за двери вполне человеческий голос. — Синьор, выслушайте меня! Отбросьте предрассудки и не судите по одежде.

— Я принимаю только тех, с кем заранее уславливаюсь о встрече, — твердо заявил я.

— Конечно, конечно. Но вы так нужны мне!

— Могу себе представить. И все же я бы посоветовал вам выбрать на завтрак какого-нибудь другого жильца. Я слишком тощ, вешу всего пятьдесят семь килограммов, в одежде. А кроме того, имейте в виду, что моя жена очень дорожит нашим персидским ковром. Если вы съедите меня, а затем начнете проливать, как обычно, свои крокодиловы слезы и намочите ковер, вы думаете, моя жена простит вам это?

— Синьор! Впустите меня. Я все объясню! За мною гонятся!

— Еще бы! Уверен, что служители зоопарка сейчас схватят вас и посадят в бассейн.

— Уверяю вас, я не имею никакого отношения к зоопарку! Впрочем, вы и сами должны были бы понять это. Разве вы видели когда-нибудь говорящего крокодила?

— Гм… Нет, — вынужден был согласиться я.

— То-то! — продолжал крокодил. — Так что успокоились?

— При закрытой двери и с заряженным револьвером я всегда чувствую себя совершенно спокойно.

Револьвер, по правде говоря, лежал в ящике письменного стола, но мой визитер ведь не мог узнать, что я обманываю его.

— Прошу вас, откройте! Мне грозит смертельная опасность!

В его голосе прозвучала такая мольба, что я заколебался.

— Подождите минуту, — сказал я.

— О ради бога, скорее!

Я бросился к столу, схватил револьвер, убедился, что он заряжен, и вернулся к двери.

— Откройте, а то будет поздно!

— А по мне так наоборот — никогда не будет рано, — сердито возразил я, снимая цепочку.

Крокодил влетел в квартиру и остановился, тяжело переводя дыхание. Я заметил, что у него была с собой большая кожаная сумка, а когда я увидел, что из кармана пиджака выглядывает фиолетовый платок, то чуть сознания не лишился от такой безвкусицы.

— Спасибо, — поблагодарил крокодил, падая на диван и вытирая пот своим ужасным платком. — Клянусь, вы не пожалеете, что помогли мне. Наша компания очень сильна и никогда не забывает оказанные ей услуги.

— Так вы не один? — невольно содрогнулся я. — Уж не хотите ли вы сказать, что все нильские крокодилы явились в Италию с моим адресом в кармане?

— Я не с Нила, уважаемый синьор. Я прибыл с планеты Дзерба.

— Понимаю, понимаю. Вы, значит, своего рода космический крокодил.

— Конечно, вам это кажется очень странным. Ведь у вас тут крокодилы влачат жалкое, бессмысленное существование в реках или сидят всю жизнь в зоопарках, ни о чем не беспокоясь. На планете Дзерба, напротив, мы, крокодилы, за многие тысячелетия создали высочайшую цивилизацию.

— А люди?

— Подобных четвероногих у нас там нет. Планету населяем только мы.

— Рад за вас, — сухо произнес я. — Вижу, у вас там выпускают превосходные зеленые галстуки…

— Мы выпускаем их всех цветов, — заявил дзербианский крокодил. — Однако я, например, ношу только зеленые. Это цвет моей фирмы.

— А, так вы, значит, занимаетесь коммерцией?

— Я работаю в фирме «Дзи́ру», которая выпускает знаменитый стиральный порошок для домашних стиральных машин. Наш девиз: «Где только «Дзи́ру» применяют, там о грязи забывают!» И на Землю я прилетел в специальную командировку, чтобы изучить возможности сбыта здесь нашей продукции. Командировка — разведка, понимаете? Нужно изучить местные товары, продукцию конкурирующих фирм, цены и так далее.

— Теперь я действительно начинаю кое-что понимать, — перебил я. — Очевидно, за вами охотятся представители наших земных фирм, выпускающих стиральные порошки. Наверное, хотят воспользоваться вашим, извините, видом и посадить вас в зоопарк. Да, трудные настали времена, дорогой синьор, трудные! Тяжелая конкурентная борьба идет не на жизнь, а на смерть!

— Нет, нет, вы ошибаетесь. Подобной опасности, во всяком случае сейчас, еще нет. Я материализовался, прибыв с планеты Дзерба, всего каких-нибудь полчаса назад, на крыше этого дома. И вы первый землянин, с которым я вступил в контакт. По чистой случайности, должен признаться, не только по крайней необходимости. Опасность исходит для меня совсем с другой стороны — с планеты Морва, что значит мор.

Я вскочил с кресла так, словно сел на кнопку.

— Неужели еще одна планета, населенная крокодилами?

— К сожалению, нет, синьор. Морва населена чудовищными существами. Но самое ужасное, что морвиане тоже выпускают стиральный порошок. Причем он не идет ни в какое сравнение с нашим. Уж мне-то вы можете поверить — я ведь занимаюсь этим делом уже четверть века. И вся беда в том, что морвиане тоже, как говорится, положили глаз на вашу Землю.

— Должно быть, мы прославились во Вселенной как страшные грязнули и неряхи, — заметил я.

Дзербианец не поддержал мою шутку. Он пояснил, что несколько минут назад едва не попался в лапы двум морвианам.

— Если они схватят меня, я исчезну, и Земля, можно сказать, пропадет.

— Для вашей фирмы, вы хотите сказать?

— Пропадет, пропадет, синьор. Вы, земляне, еще не знаете морвиан! По-плохому или по-хорошему они заставят вас покупать огромное количество их стирального порошка. Ваша экономика придет в упадок. Начнутся голод, нищета, войны и революции.

— Забавный вы, однако, тип! — прервал я его. — У нас отличные земные стиральные порошки, их вполне достаточно, и нам вовсе ни к чему, чтобы являлись сюда всякие дзербианские крокодилы или морвианские… Кстати, а какие животные живут на Морве?

— Там живут…

Требовательный звон колокольчика украл у меня его ответ.

— Это они, — прошептал крокодил и в волнении вскочил с дивана. — Ради бога, спрячьте меня!

— Но это может быть почтальон или сантехник…

— Это они! Я узнаю их по запаху. Ради всего святого, спрячьте меня в какой-нибудь шкаф!

— У меня есть предложение получше. Раздевайтесь поскорее, и я посажу вас в ванну. Она как раз наполнена теплой водой, потому что я собирался принять ванну, как делаю это каждое утро. И я скажу, что вы мой личный крокодил. Сейчас многие держат дома крокодилов. Никакие законы не запрещают этого. Ну, давайте живее! Все равно другого выхода нет!

Крокодил покраснел.

— Мне неудобно… Раздеваться перед незнакомым человеком…

— О господи, нашли время думать о таких пустяках!

Колокольчик между тем продолжал упорно звенеть. Я затолкнул дзербианца в ванную и постарался притвориться заспанным. Затем открыл дверь и широко зевнул, будто только что проснулся:

— Что вам угодно?

На лестничной площадке стояли два индюка. Я сразу понял, что это именно индюки, несмотря на красные фраки, в которые они были одеты, и желтые цилиндры, которые они приподняли, приветствуя меня.

— Вы, судя по всему, привыкли встречаться с индюками? — не без лукавства спросил один из них.

— Я встречаюсь с ними обычно за праздничным столом в новогодний вечер, — ответил я, — при этом они всегда хорошо зажарены, окружены гарниром из картофеля, и в качестве приправы я предпочитаю кремонскую горчицу.

— Остроумно, — заметил морвианин, — но неправдоподобно! Впрочем, тот факт, что вы нисколько не удивлены нашим появлением, все сразу упрощает. Совершенно ясно, что вы ждали нас и, значит, все знаете. Ясно также, что коммерческий разведчик фирмы «Дзи́ру» находится к вашем доме. Выдайте нам его. И без всяких фокусов. Имейте в виду — попытаетесь помешать нам, будете иметь неприятности.

— Какие еще неприятности? — спросил я, притворяясь, будто подавляю зевоту.

Морвианин номер два, не отвечая мне, прошел в прихожую и принялся осматривать квартиру.

— Эй, послушайте! — возмутился я. — Кто дал вам право вторгаться в чужой дом? У вас есть ордер на обыск?

Морвианин номер один тоже вошел в квартиру, потянул два-три раза носом и решительно направился к ванной.

— Кто там? — спросил он, пытаясь открыть дверь, которую осторожный дзербианец закрыл изнутри.

— Там купается мой крокодил. К вам это не имеет никакого отношения.

— Ваш крокодил, не так ли? Прекрасно. А с каких это пор крокодилы, купаясь, запираются в ванной?

— Он всегда так делает. Он не любит, чтобы его беспокоили, когда моется. Это очень скромное, застенчивое существо.

Морвианин бросил на меня уничтожающий взгляд своим левым глазом. Затем ткнул клювом в дверь, и та рассыпалась в прах. Если уж быть точным до конца, от нее осталось не больше чайной ложечки дымящегося пепла.

— Час от часу не легче! — вскричал я. — Врываются в мой дом, сжигают двери… Да за такие дела полагается каторга!

Я бы, наверное, высказал еще множество других соображений, но тут меня сразило совершенно необыкновенное зрелище — удобно устроившись в моей ванне, спокойно тер себе спину розовый слоненок, причем делал это щеткой с длинной ручкой, которую обычно употребляю для этой операции я. Слоненок радостно затрубил в знак приветствия, а затем окатил морвиан из хобота парой ведер мыльной воды.

— И это, по-вашему, крокодил? — спросил морвианин номер один, вытирая глаза цилиндром.

— Это слон, — пробормотал я, — но зовут его Крокодил. Его могли бы также звать Джумбо, Дум-Дум или Верчинджеторидже… А вам разве не все равно?

— Все равно заберем его, — сказал морвианин номер два. — Уж очень это все подозрительно!

— Не стоит, — сказал первый. — Нам некогда возиться тут co всякими слонами. Этот проклятый дзербианец все-таки провел нас, но он не мог уйти далеко!

— А моя дверь? — возмутился я, следуя за ними к выходу. — Кто мне заплатит за дверь?

— Отправьте счет фирме «Дзи́ру», — ответил морвианин номер один.

За подобное внеземное остроумие я готов был задушить его. Расставшись с индюками, я бросился в ванную. Зеркало отразило мое лицо — с открытым от удивления ртом оно выглядело на редкость идиотским. А розовый слоненок исчез.

Я вздрогнул, потому что снова зазвонил колокольчик.

— Что еще стряслось? — заорал я в совершеннейшем бешенстве. — Меня нет дома ни для крокодилов, ни для индюков, ни для слонов, ни для носорогов!

И все же я пошел и открыл дверь. В квартиру влетел дзербианский крокодил.

— Извините, — воскликнул он, — я забыл у вас свою сумку!

— Постойте! — сказал я, придержав его за рукав. — Вы же должны были сидеть в ванне?

— Только этого еще не хватало! — ответил он, передернувшись. — Они поймали бы меня! Я вылез из окна и забрался на крышу.

— А розовый слоненок?

— Какой еще слоненок?

— Ну тот, что сидел в ванне вместо вас и что без разрешения воспользовался моей щеткой!

Крокодил упал на пол и забился в рыданиях.

— Это конец! — застонал он. — Я не посмею теперь вернуться домой!

— Простите, но в чем дело? Объясните наконец. Имею же я право знать, что происходит в моей ванне!

— Этот слон — агент с планеты Цокка, он работает на фирму «Песс». Если б вы только знали, какие это негодяи! Они выжидают, пока мы сделаем всю черновую работу, пока отыщем рынки сбыта, подготовим почву, а затем заявляются и продают свой стиральный порошок за полцены, подрывая все наши планы.

Крокодил безутешно рыдал. И вдруг я в ужасе заметил, что он льет свои слезы на персидский ковер, которым так дорожит моя жена.

— Несчастный! Посмотрите, что вы наделали! Уходите, и чтоб чешуи вашей тут не было больше!

Он ушел, утирая слезы своим ужасным фиолетовым платком.

Когда он уже спускался по лестнице, я нагнал его и спросил, почему же морвианские индюки не узнали цоккианского слона.

— Да потому что он переоделся, разве не понимаете?

— Нет, совершенно ничего не понимаю!

— Цоккианцы — не слоны. Это леопарды! И только мне одному известны все их трюки. Да что толку! Прощайте, синьор, прощайте.

Вот так-то. Потом было опубликовано много разных сообщений по этому поводу, но никто лучше меня не знает истинную причину наших несчастий. Все началось у меня дома, именно так, как я рассказал.

Остальное, к сожалению, уже всем известно. Морвиане, дзербианцы и цоккианцы сговорились и поделили между собой нашу планету, так что теперь нашу старушку Землю и не узнать!

Дзербианцы получили право на монопольную торговлю в Европе и Африке. Видите, во что они превратили Альпы? И следа не осталось от гор Монблан и Червино. Исчезла и Мармолада. И вместо горного хребта, высоких, укрытых ледниками вершин, вместо прекрасных долин на многие километры растянулась высеченная на остатках альпийского хребта гигантская надпись: «Где только «Дзи́ру» применяют, там о грязи забывают!» Ночью, подсвеченная гигантскими прожекторами, она хорошо видна с Луны. Ничего не поделаешь — межпланетная реклама! Новинка для нашей Галактики.

Морвиане и дзербианцы то же самое сделали с континентами и океанами, которые достались их фирмам. Так что Земля вертится теперь в космическом пространстве простым рекламным шариком.

А звезды на небосводе располагаются ночью так, что образуют рекламу крупной фирмы «Дзер-Мо-Цок», которая была создана недавно предпринимателями трех прежде соперничавших планет. Сейчас эта фирма «выбросила» на Землю новую мастику для паркета. Навсегда изуродован прекрасный рисунок Большой Медведицы, расколоты и другие созвездия, разбит на куски Млечный Путь. И всего лишь маленькой деталькой в буквах «и» светятся звезды Арктур, Антарес и Сириус. По всему небосводу без конца повторяется теперь по вечерам все одна и та же назойливая реклама:

«Мастика «Билибонц» блестит, как сотня солнц!»

Мотти и Пакетик

Портрет синьора Корнелиуса

Мотти был умным вором. Инспектор Джеронимо всегда говорил это своему помощнику Де Доминичису:

— Де Доминичис, знаете, что я вам скажу?

— Да, да, слушаю, инспектор.

— Этот Мотти не похож на других воров. У него есть воображение, вот что его отличает. Он изобрел больше трюков, чем Гульельмо Маркони.[5] Вот я и хотел бы знать, что он теперь задумал. Ведь уже больше года, как он не дает о себе знать — ни разу не попадался. А о Пакетике что-нибудь слышно?

— Нет, инспектор.

— Вот-вот. А ведь он всегда работает с Мотти. Это его тень.

— Интересно, почему Мотти, такой умный, связывается с этим Пакетиком, таким глупым?

— Чтобы голова отдыхала. Гению всегда нужен более или менее глупый помощник, чтобы он мог передохнуть, пока тот говорит или слушает. Ведь невозможно все время думать только о чересчур умных вещах.

В это время на другом конце города Мотти показывал Пакетику свое новое изобретение. Разница в характерах и способностях отражалась в их именах. Мотти — это настоящее имя, а Пакетик — всего лишь прозвище. Воришка получил его однажды, когда, ограбив ювелирный магазин, вместо того чтобы сунуть добычу в карман и поскорее смыться, принялся упаковывать часы, кольца и драгоценные камни в пакетик и перевязывать его шелковой ленточкой. Так что полиция смогла сразу же без труда задержать его.

— Не пройдет и двух месяцев, как благодаря этой штуке мы станем богачами, — сказал Мотти, показывая какой-то аппарат.

— Но это, конечно, не фотоаппарат? — спросил Пакетик.

— А что же, по-твоему?

— Очень похоже, но я бы все-таки не стал утверждать, чтобы не ошибиться.

— Можешь утверждать, Пакетик, без всякого опасения. Это действительно фотоаппарат. И сейчас ты увидишь, как он работает. Встань вон там и подумай о чем-нибудь.

Пакетик послушно встал в позу и постарался подумать о чем-нибудь умном. К сожалению, на ум ему пришла только колбаса, которую он видел однажды в одном колбасном магазине и которая поразила его своей длиной.

Мотти щелкнул затвором, удалился ненадолго в темную комнату, вернулся со снимком и принялся изучать его с помощью лупы.

— Наверное, я плохо вышел, — сказал Пакетик. — Интересно, почему у меня на снимках всегда такой глупый вид?

— Колбаса зато вышла очень хорошо, — сказал Мотти.

— Что? Мотти, не уверяй меня, что с помощью этой машины ты можешь фотографировать мысли!

— И все же дело обстоит именно так. Посмотри сам.

Пакетик взял лупу, присмотрелся и увидел колбасу. В его голове она тоже была такой длинной, что занимала весь мозг от уха до уха.

— Ты просто молодец, Мотти! Тебе хорошо заплатят, если ты запатентуешь эту штуку.

— Очнись, Пакетик! Есть другой способ заработать деньги побыстрее.

Система Мотти оказалась исключительно простой и продуктивной, как, впрочем, и все другие его изобретения. Дня через два в городе начались прямо-таки фантастические кражи. Один богатый человек, который никогда никому не доверял секрет своего сейфа, обнаружил, что тот пуст. И инспектор Джеронимо не нашел ни малейших следов взлома. А по ночам банки, казалось, сами открывались, чтобы пропустить воров. Один старый скупец, который прятал свои деньги на балконе в горшке с геранью и никогда ни одной душе не говорил об этом, чуть не сошел с ума от огорчения, когда горшок исчез.

— Это работа Мотти, — сказал инспектор Джеронимо, когда зафиксировали уже двадцатую кражу. — Пойдем-ка навестим его.

Пошли, он и Де Доминичис. И обнаружили, что Мотти и Пакетик занялись честнейшим делом. Они стали фотографами. Пакетик снимал клиентов в ателье. Мотти ходил по городу и снимал на улицах.

— Новый год — новая жизнь! — улыбнулся Пакетик, с поклоном встречая гостей.

— Новый год? Но ведь у нас сейчас август!

— Никогда не поздно начать честную жизнь, — возразил Мотти, появляясь из темной комнаты с пленкой в руках.

Когда полицейские ушли, Мотти подмигнул Пакетику и показал ему свою новую жертву. Он незаметно снял синьора Корнелиуса, самого богатого человека в городе, и в его мыслях можно было легко, как в книге, прочитать, что тот собирается на следующий день уехать в Париж и взять с собой в черной кожаной сумке сто миллионов. Когда он уезжал, Мотти и Пакетик тоже были на вокзале, и сумка исчезла.

Сто миллионов это не сто орешков. Мотти и Пакетик разделили их по-братски, закрыли фотоателье и удалились от дел.

— Эти двое обвели меня, — проворчал инспектор Джеронимо, узнав об этом. — Нужны, однако, доказательства. Мотти так хитер, что, если мы арестуем его без улик, он может высмеять нас на суде. Давай сначала заглянем к Пакетику.

Пошли он и Де Доминичис. Пакетик жил в скромном домике на окраине города. Он принял их в огороде, в домашней одежде, потому что окучивал клубнику.

— Мое почтение, инспектор, — радостно улыбнулся он, — приветствую вас, бригадир Де Доминичис. Не хотите ли пройти в дом?

А там инспектор Джеронимо увидел над комодом фотографию, вставленную в красивую серебряную рамку.

— Это мой дядя Густав, — объяснил Пакетик. — Очень хороший человек! Оставил мне небольшое наследство, поэтому я и бросил дело.

— Твой дядя Густав почему-то как две капли воды похож на синьора Корнелиуса, — заметил инспектор.

— Ну что вы! Они даже незнакомы. Корнелиус… Надо же! Ах, будь у меня его миллионы…

— Кто знает, — заметил инспектор Джеронимо. — Может статься, они именно у тебя.

Он снял портрет со стены и просто так, по привычке, словно его интересуют отпечатки пальцев, принялся рассматривать его с помощью лупы, с которой никогда не расставался. Ну и, разумеется, поскольку зрение у него было хорошее, он увидел то, что нужно было. Он увидел в голове синьора Корнелиуса мысль о черной сумке со ста миллионами и даже время отхода поезда.

— Вот, значит, что изобрел Мотти! — воскликнул он не без восхищения.

Пакетик побледнел и проклял про себя тот день, когда решил выразить признательность синьору Корнелиусу, повесив на стене его портрет — тот самый фотопортрет, который Мотти так советовал сжечь.

Мотти и Пакетик оказались в одной камере, что, впрочем, вполне справедливо. Пакетик поначалу со страхом ожидал упреков от своего руководителя. Но Мотти был истинным джентльменом — он никогда не опускался до грубых слов.

— Идея Мотти была гениальна, — комментировал позднее инспектор. — Ведь в самом деле большинство людей только и думает, что о своих деньгах, хотя можно думать о стольких других прекрасных вещах. Не так ли, Де Доминичис?

— Совершенно с вами согласен, инспектор.

Заколдованная пластинка

Пакетик был большим любителем современной эстрадной музыки. Он целые дни проводил в магазинах грампластинок и с увлечением слушал там разные песенки. Вечером он возвращался с горящими глазами, возбужденный, и ноги его танцевали сами собой даже в кровати.

— Сегодня слушал такую пластинку!.. Чуть с ума не сошел! — рассказывал он Мотти.

— Вижу, — отвечал Мотти, отрываясь от рассказа в картинках, который он рассматривал, чтобы пополнить свое образование.

— Каким образом, Мотти, дорогой мой?

— Ты же знаешь, я хорошо разбираюсь в людях.

— И что же ты еще увидел, Мотти, в своем драгоценном Пакетике?

— Я заметил, что с некоторых пор ты очень часто употребляешь выражение «сойти с ума».

— Это опасно? Может быть, мне следует показаться какому-нибудь врачу или специалисту по грамматике?

— Думаю, что выражение «сходить с ума» принесет нам именно то, что нужно.

— Нужно, Мотти? Но ведь нам ничего не нужно. У тебя еще гора рассказов в картинках, а у меня — еще двести магазинов грампластинок, в которых надо побывать.

— Нужно что-то отложить и на старость, Пакетик. И нам придется самим позаботиться об этом, потому что правительство, к сожалению, пока еще не установило пенсию для воров.

— Я не умею думать, Мотти, ты ведь прекрасно знаешь это. Последний раз после того, как я думал, у меня две недели болела голова.

Мотти подумал, подумал, а потом недели две что-то делал. Ходил в какие-то лаборатории… Принес домой множество странных приборов… Он забросил рассказы в картинках и читал труды по электронике, от страха перед которыми у Пакетика мурашки пробегали по коже.

— Оставь ты все это, Мотти, — советовал он. — У меня голова кружится от одного вида этих книг.

Однажды вечером Мотти вернулся домой с квадратным конвертом.

— Постой, Мотти, — сказал Пакетик, — на этот раз я точно знаю, что ты купил. Пластинку!

— Я не покупал ее.

— Но это же пластинка. Как это мило с твоей стороны! Ты знаешь, что я обожаю музыку…

— Успокойся, Пакетик. Сядь и послушай.

— Хорошо, Мотти, сажусь и слушаю.

Он действительно приготовился слушать — сидел весь внимание. А через секунду он уже сходил с ума в диком, безудержном танце — вскакивал на стол, прыгал по стульям, размахивал как безумный руками, тряс головой и издавал такие вопли, что стекла дрожали.

— Что такое, Мотти? Что случилось? — удивился он, отирая пот со лба, когда музыка умолкла. — Почему не ставишь пластинку?

— Я поставил ее.

— Так что же, она беззвучная, что ли? Или это каким нибудь шутка?

— Это заколдованная пластинка, Пакетик. Пластинка, которая сводит с ума. Ты танцевал все время, пока она звучала, и даже не помнишь этого.

— А ты? Ты тоже танцевал? Я не видел. Ты все время сидел за столом, Мотти.

Мотти вынул из ушей два больших ватных тампона.

— У меня было вот это, — объяснил он.

— Ради бога, Мотти, объясни мне, что происходит? Что ты изобрел на этот раз?

— Пластинку, которая сводит с ума. В буквальном смысле, а не в переносном. Слишком долго было бы объяснять, как я это сделал, какие использовал акустические законы и так далее. Достаточно сказать, что эта пластинка действует на нервную систему. Тот, кто слушает ее, не может не танцевать. И пока танцует, так захвачен танцем, что ничего не замечает. А когда музыка умолкает, тут же обо всем забывает.

Пакетик подумал немного, рискуя вызвать головную боль.

— Не понимаю, — сказал он затем, — если я ничего не замечаю — какое же это развлечение?

Мотти объяснил ему — терпеливо и старательно подбирая самые простые и ясные слова, чтобы Пакетик не очень пострадал от них, — в чем состоит развлечение. К концу объяснения Пакетик так широко открыл глаза, что даже не мог закрыть их и в ту ночь ему пришлось спать и видеть сны с открытыми глазами.

Утром Мотти и Пакетик вместе вышли из дома.

Выбрали магазин грампластинок, где было особенно много народу.

Прежде чем войти, хорошенько заткнули себе уши ватой.

— Смотри, Пакетик, горе тебе, если вздумаешь вынуть вату. Забудь свою любовь к музыке. На повестке дня стоят более важные вопросы.

— Я скорее отрежу себе уши, чем выну вату, Мотти.

На этот раз Пакетик сдержал слово. Он устоял перед теми соблазнами, не вынул вату и вел себя как настоящий, вполне сложившийся вор, каким он в сущности и был. Все прошло великолепно. Мотти попросил у продавца какую-то пластинку, прошел в кабину для прослушивания, поставил на проигрыватель заколдованную пластинку, которую принес с собой, и, не сомневаясь в успехе, распахнул дверь кабины…

Стоило музыке зазвучать на весь магазин, как начался конец света. Затанцевали даже продавцы и продавщицы — они прыгали по прилавкам, забирались на самые высокие шкафы и, словно обезьяны, цеплялись за люстры.

Покупатели вели себя точно так же. Солидные мужчины, которые пришли в магазин, чтобы купить Девятую симфонию Бетховена в исполнении оркестра под управлением Тосканини, танцевали, как студенты-первокурсники на карнавале. Элегантные дамы средних лет, которые минуту назад еще колебались, не зная, что же выбрать — танго Бьянки или романс Тости, плясали, как девчонки в джинсах на концерте Битлзов. Все буквально сошли с ума.

Пакетик, вежливый и спокойный, ходил между танцующими и не упустил никого.

— Позвольте! Я только на минуту возьму ваш бумажник. Благодарю, все в порядке. Можете продолжать танец, приятного развлечения! Синьора, будьте добры, вашу сумочку. Спасибо, вы очень любезны! Молодой человек, можно вас на минутку? Мне нужно осмотреть ваши карманы. Вот и все. Вы свободны! Танцуйте, танцуйте!

В три минуты он наполнил баул, который принес с собой, бумажниками, дамскими сумочками, кошельками и разной мелочью. Когда же ему показалось, что работа закончена, он подмигнул Мотти и вышел из магазина.

А Мотти спокойно дождался, пока пластинка доиграет до конца. Он снял ее, положил в большой карман, который был у него на подкладке пальто, протиснулся сквозь толпу покупателей, которые уже вернулись в прежнее состояние и совершенно не помнили, что с ними только что было, вернул продавцу пластинку, сказал, что зайдет в другой раз, поблагодарил, попрощался и ушел, насвистывая веселую песенку.

Минуту спустя в магазине грампластинок снова начался конец света, только теперь уже совсем другого свойства. Синьор, который решил купить Девятую симфонию, обнаружил, что у него нет бумажника. То же самое произошло и со всеми остальными.

— Моя сумочка!

— Мои деньги!

— У меня все украли!

Кассирша упала в обморок — Пакетик не забыл прихватить и всю утреннюю выручку.

Комиссар Джеронимо, прибывший на место происшествия по вызову хозяина магазина, ничего не понимал. Карманник может украсть один бумажник, может украсть три. Но каким образом этот вор, который побывал тут, смог обчистить десятки и десятки карманов, да еще так, что этого никто не заметил?

— Знаете, мы слушали музыку… — попыталась объяснить одна синьора.

— И все были в невероятном экстазе, не так ли? — с иронией подхватил комиссар. — Ну-ка, Де Доминичис, соберите показания. Пока нам не остается ничего другого.

Бригадир Де Доминичис составил протокол допроса на двенадцати страницах. У него рука заболела — столько он писал. К великому огорчению, часа через три ему снова пришлось поработать шариковой ручкой — таинственный карманник побывал еще в одном магазине грампластинок.

А в это время Мотти и Пакетик в спокойной домашней обстановке составляли опись награбленного. Пакетик разложил на столе в строгом порядке тридцать семь бумажников, двадцать пять сумочек и разные другие емкости для денег: конверты, сложенные вдвое открытки и даже один завязанный узелком платочек.

— Находятся же еще люди, которые носят деньги в платочке! — недовольно проворчал он. — Это же просто оскорбление для фирм, которые выпускают кожгалантерею. Интересно…

— Что тебе интересно, мой славный Пакетик?

— Интересно, у кого я взял этот узелок? Там, во втором магазине, была одна старушка… Совсем седая старушка! Очень похожа — теперь я вспоминаю — на мою бедную маму. Может, она выбирала пластинку для внука, в подарок ко дню рождения. Ай-ай-ай…

— Что еще, Пакетик?

— А вдруг он болен?

— Кто?

— Этот мальчик. Тот, которому старушка хотела подарить пластинку. Представляешь, Мотти, а вдруг у него краснуха? И он должен лежать в постели, все время один, — ведь детей к нему не пускают. Ты же знаешь, Мотти, что больных краснухой изолируют! Бедный малыш!

— Прости, но с чего ты взял, что он болен?

— Я чувствую это, Мотти. Мне говорит об этом какой-то голос… Мотти, дорогой, он болен! И его бабушка, совсем седая бабуленька, достала из комода свои сбережения, завязала их в узелок и пошла покупать пластинку, чтобы внуку было не так скучно… И вместо этого…

— Пакетик, ты хочешь, чтобы я прослезился?

— Нет, Мотти, не надо плакать. Я сам уже плачу, видишь… Не знаю, что со мной творится. Это все из-за платочка. Он напомнил мне мою бедную маму. Мотти, дорогой, а нельзя было бы хотя бы этот платочек…

— Что, Пакетик? Объясни же наконец толком, а то действуешь на нервы.

— Не сердись, Мотти. Я подумал, что хотя бы раз… Ну что нам стоит отказаться от этой горсти монет в узелке? Там и двух тысяч лир[6] не наберется…

— Ладно, Пакетик. Договорились. Завтра утром вернешься в магазин и сделаешь вид, будто нашел этот узелочек на полу.

— Ну, а как они узнают, что он принадлежит старушке? Ах, Мотти, Мотти, если б ты мог вернуть его ей. Ты такой умный, Мотти! Ты бы просто осчастливил меня.

Пакетик горестно рыдал, вспоминая свою бедную маму, платочек, старушку, краснуху…

Мотти пришлось довольно долго думать, чтобы найти способ осушить эти слезы.

— Пакетик, — сказал он, поразмыслив. — Что было в магазинах, после того как мы ушли?

— По-моему, Мотти, ничего особенного. Вызвали полицию, полиция опросила присутствующих и составила список ограбленных. Вот и все, Мотти, больше ничего, уверяю тебя.

— Значит, в полиции есть и адрес старушки.

— О господи, Мотти! Ну конечно!

— Так вот, если мы вернем только платочек, это вызовет подозрение, и старушка будет иметь неприятности.

— О нет, только не это, Мотти! Ни за что на свете!

— Тогда нужно вернуть все, Пакетик! И не только во второй, но и в первый магазин. Полиция совсем прекратит следствие, и старушку оставят в покое. Ты ведь знаешь этого несчастного комиссара Джеронимо — дай ему хоть какой-нибудь след, дай ему старушку, даже самую маленькую, и он доведет дело до конца. Ну как, решено?

— Решено, Мотти. Ты просто ангел!

На следующее утро владельцы обоих магазинов нашли возле дверей узлы с бумажниками, сумочками и тому подобным.

С помощью списков, составленных бригадиром Де Доминичисом, быстро отыскали пострадавших и вернули им все, что было украдено. И старушке тоже вернули узелочек, хотя у нее не было никаких внуков — ни больных, ни здоровых, она просто любила музыку и экономила на ужине, чтобы купить пластинку с прелюдиями Шопена.

— Поистине загадочный случай, комиссар, — заявил Де Доминичис.

Комиссар Джеронимо не ответил. Он подумал, что никогда не угадаешь, что творится в душе человека, даже если этот человек вор, и закрыл дело.

Кукла на транзисторах

— Ну и что же? — спросил синьор Фульвио у синьоры Лизы, своей жены, и синьора Ремо, своего шурина. — Что же мы подарим Энрике на Новый год?

— Красивый барабан! — с готовностью предложил синьор Ремо.

— Что?!

— Ну да, большой барабан. С палочками, чтобы бить в него! Бам! Бум! Бам! Бум!

— Ну что ты, Ремо! — удивилась синьора Лиза, которой он приходился братом. — Такой барабан занимает слишком много места. И потом, что скажет жена мясника?!

— Я уверен, — продолжал синьор Ремо, — что Энрике очень понравилась бы пепельница из цветной керамики и виде лошади, а вокруг нее много других маленьких пепельниц, тоже из цветной керамики, только в виде головки сыра качкавала.

— Энрика не курит, — строго заметил синьор Фульвио. — Ей всего семь лет.

— Ну тогда серебряный череп, — снова нашел выход из положения синьор Ремо. — Или медный ящичек для ящериц, а можно еще открывалку для черепах или пульверизатор для фасоли в виде зонтика…

— Ну, что ты, Ремо, — возразила синьора Лиза, — мы же серьезно говорим.

— Ладно. Буду серьезен. Два барабана. Один, настроенный на до, другой — на соль.

— Я знаю, — перебила его синьора Лиза, — что понравится Энрике! Хорошая электронная кукла на транзисторах, исполняющая множество команд. Знаете, из тех кукол, которые умеют ходить, говорить, петь, записывать телефонные разговоры, ловить стереофонические радиопередачи и ковырять в носу.

— Согласен! — заявил синьор Фульвио со всей категоричностью отца семейства.

— Ну, а мне все равно. Покупайте что хотите. Я пошел спать, — сказал синьор Ремо.

Прошло несколько дней, и наступил Новый год со множеством ярких игрушек, украшающих витрины всех магазинов, со множеством пепельниц в виде маленького флорентийского писца, выставленных повсюду, где только можно, и со множеством волынщиков — подлинных и поддельных, со снегом на альпийских вершинах и туманом в Поданской долине.

Новая кукла уже сидела под новогодней елкой и ждала Энрику. Дядя Ремо — это все тот же синьор Ремо, который синьору Фульвио приходился шурином, синьоре Лизе — братом, а для дворника был просто счетовод, для продавца в газетном киоске — покупатель, для городского стражника — пешеход, а для Энрики — дядя (как же много разных людей может соединиться в одном человеке!), так вот, этот дядя Ремо с насмешкой посмотрел на куклу. Надобно вам сказать, что потихоньку от всех он очень серьезно изучал колдовство и мог, к примеру, одним только взглядом расколоть мраморную пепельницу. А теперь он прикоснулся к кукле в нескольких местах, передвинул кое-какие транзисторы, снова усмехнулся и ушел в кафе. Тут в комнату вбежала Энрика и испустила радостный крик, который родители с наслаждением подслушали из-за двери.

— Какая красивая! Какая чудесная кукла! — в совершеннейшем восторге вскричала Энрика. — Я сейчас же приготовлю тебе завтрак!

Она принялась торопливо рыться в углу, где лежали игрушки, отыскала там большие чашки для кофе, блюдца, стаканы, вазочки, бутылочки и так далее и расставили все это на кукольном столике. Затем велела новой кукле пойти на свое место, позвать несколько раз «маму» и «папу», наконец, повязала ей на шею салфетку и собралась кормить ее. Но кукла, едва девочка отвернулась ни минутку, хорошим пинком отшвырнула накрытый стол. Блюдца разбились, чашки покатились по полу и, ударившись о батарею, тоже раскололись, и от них остались одни черепки…

Тут, разумеется, прибежала синьора Лиза. Она испугалась, что Энрика ударилась или поранилась. Прибежала и, не разобравшись, в чем дело, тут же накричала на дочь, назвав ее «плохой, противной девчонкой», и добавила:

— Вот какая ты нехорошая! Обязательно в Новый год надо что-то натворить. Смотри, будь осторожна, а то заберу у тебя куклу, и ты больше не увидишь ее!

И ушла в ванную комнату.

А Энрика, оставшись одна, схватила куклу, отшлепала ее как следует, назвала ее «плохой, противной девчонкой» и упрекнула в том, что она устраивает неприятности как раз в Новый год:

— Смотри, веди себя хорошо, а то запру в шкаф и не выпущу больше оттуда!

— Почему? — спросила кукла.

— Потому что ты разбила блюдца.

— А я вовсе не хочу играть с ними, — заявила кукла. — Я хочу играть с машинками.

— Я тебе покажу машинки! — рассердилась Энрика и шлепнула ее еще разок. Кукла не растерялась и вцепились ей в волосы.

— Ой! Что ты делаешь? Почему ты бьешь меня?

— Законная самозащита, — ответила кукла. — Ты же сама научила меня драться! Ты первая ударила. Я и не знала, как это делается.

— Ну ладно, — ответила Энрика, желая сменить тему разговора. — Будем играть в школу! Я буду учительницей, а ты — ученицей. Вот твоя тетрадь. Я вижу, ты сделала в диктанте много ошибок, и я ставлю тебе двойку!

— А при чем здесь эта цифра «два»?

— При том, разумеется. Так делает в школе учительница. А кто пишет без ошибок, тому она ставит пять.

— Почему?

— Потому что так учатся!

— Ну и насмешила ты меня!

— Я?!

— А кто же! — ответила кукла. — Ну подумай сама — умеешь ездить на велосипеде?

— Конечно!

— А когда училась и падала с него, тебе кто-нибудь ставил двойку или кол?

Энрика в смущении замолчала. А кукла продолжала:

— Вот подумай: когда ты только еще училась ходить и вдруг ни с того ни с сего садилась на пол, твоя мама ставила тебе на попку двойку?

— Нет…

— Но ходить ты все равно научилась? И говорить научилась, и пить, и есть, и пуговицы застегивать, и шнурки завязывать, и зубы чистить, и уши мыть, и открывать и закрывать двери, и звонить по телефону, и включать проигрыватель и телевизор, и спускаться и подниматься по лестнице, и бросать и ловить мяч, и отличать своего дядю от незнакомого человека, собаку от кошки, холодильник от пепельницы, ружье от штопора, сыр пармезан от горгонцолы, правду от лжи, воду от огня. И все это без каких бы то ни было отметок, плохих или хороших. Не так ли?

Энрика притворилась, будто не заметила вопросительного знака, и предложила:

— Давай я вымою тебе голову!

— Ты с ума сошла? В Новый год…

— Но я очень люблю мыть куклам голову!

— А я очень не люблю, когда мне мыло попадает в глаза!

— Ну знаешь! Ты — моя кукла, и я могу делать с тобой что захочу. Ясно?

Это «ясно?» было из словаря синьора Фульвио. И синьора Лиза тоже нередко завершала свои разговоры этим выразительным «ясно?». Теперь настала ее, Энрики, очередь заставить уважать свои родительские права. Но кукла, похоже, даже не обратила внимания на это веское слово. Она забралась на самую верхушку елки, разбив по пути несколько цветных лампочек, и стала раскачиваться, как на качелях.

Энрика, чтобы не ругаться с нею, отошла к окну. Во дворе мальчишки играли с мячом, катались на самокате, на велосипеде, пускали стрелы из лука, играли в кегли.

— Почему ты не пойдешь во двор поиграть с ребятами? — спросила кукла, засунув палец в нос, чтобы подчеркнуть свою независимость.

— Там одни мальчишки, — ответила Энрика. — Они играют в мальчишеские игры. А девочки должны играть в куклы. Они должны учиться быть хорошими мамами и хозяйками, должны уметь накрывать на стол, стирать, чистить обувь для всей семьи. Моя мама всегда чистит ботинки папе. И сверху и снизу.

— Бедняжка!

— Кто?

— Твой папа! У него, значит, нет рук…

Энрика решила, что настал самый подходящий момент дать кукле пару хороших пощечин. Чтобы добраться до нее, надо было залезть на елку. Ну а елка, разумеется, не растерялась и тут же воспользовалась случаем, чтобы свалиться на пол. Вдребезги разбились лампочки и стеклянные игрушки — ужас! А кукла оказалась под столом и решила, что в этой ситуации лучше всего захныкать. Однако она первая забеспокоилась и бросилась к Энрике:

— Ты не ушиблась?

— Я не хочу с тобой разговаривать! — заявила Энрика. — Это ты во всем виновата! Ты невоспитанная кукла. Уходи! Ты не нужна мне больше!

— Наконец-то! — воскликнула кукла. — Теперь-то ты наконец поиграешь с машинками!

— И не подумаю! — возразила Энрика. — Возьму мою старую тряпичную куклу и буду играть с ней.

— Ах, вот как! — вскричала новая кукла. Она осмотрелась, нашла тряпичную куклу, схватила ее и вышвырнула в окно — сквозь стекла, даже не открывая его.

— Я буду играть с моим плюшевым мишкой! — заявила Энрика.

Новая кукла отыскала плюшевого мишку и забросила его в мусорный бак. Энрика расплакалась. Родители услышали ее плач и прибежали как раз вовремя, чтобы увидеть, что новая кукла завладела ножницами и напропалую кромсает наряды из кукольного гардероба.

— Что это за безобразие! — вскричал синьор Фульвио.

— Ох я несчастная! — вскричала синьора Лиза. — Думала, что купила куклу, а оказывается, принесла в дом ведьму!

Папа и мама бросились к маленькой Энрике, подхватили ее на руки, стали ласкать, жалеть, целовать.

— Паф! — сказала кукла с самого верха шкафа, куда она забралась, чтобы подрезать свои волосы, которые, по ее мнению, были слишком длинными.

— Ты слышала? — испугался синьор Фульвио. — Она сказала «паф!» Этому ее мог научить только твой брат!

Синьор Ремо появился в дверях, словно его кто-то позвал. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что происходит.

Кукла подмигнула ему.

— Что случилось? — спросил дядя, притворившись, будто с неба свалился.

— Она не хочет быть куклой, — захныкала бедная Энрика. — Бог знает что о себе возомнила!

— Я хочу пойти во двор и играть в кегли! — заявила кукла, посыпая сверху пряди волос. — Я хочу барабан! Хочу в лес, на луг, в горы! Хочу кататься на самокате! Хочу стать физиком-атомщиком, железнодорожницей, педиатром. И еще сантехником! И если у меня будет дочь, я пошлю ее в спортивный лагерь. И если она вздумай мне сказать: «Мама, и хочу быть домашней хозяйкой, как ты, и чистить обувь своему мужу. Сверху и снизу», — я отправлю ее в наказание в бассейн, а затем поведу в театр.

— Да она с ума сошла! — сказал синьор Фульвио. — Наверное, у нее испортился какой-нибудь транзистор.

— Ну-ка, Ремо, — попросила синьора Лиза, — взгляни, в чем там дело. Ты ведь разбираешься в этом.

Синьор Ремо не заставил себя долго упрашивать. И кукла тоже. Она прыгнула ему на голову и стала делать сальто-мортале.

Синьор Ремо прикоснулся к кукле и нескольких местах, что-то повернул, что-то подкрутил, и кукла превратилась в микроскоп.

— Ты ошибся, — заметила синьора Лиза.

Синьор Ремо снова что-то подкрутил. Кукла превратилась в диапроектор, в телескоп, в роликовые коньки, в стол для игры в пинг-понг.

— Но что ты делаешь? — удивился синьор Фульвио. — Ты сейчас совсем испортишь ее! И где ты видел куклу, которая походила бы на стол?

Синьор Ремо вздохнул и еще что-то покрутил. Кукла опять стала нормальной говорящей куклой с длинными волосами.

— Мама, — сказала она на этот раз кукольным голосом, — я хочу устроить стирку.

— О, наконец-то! — воскликнула синьора Лиза. — Вот это другой разговор. Ну-ка, Энрика, поиграй со своей куклой. Еще успеешь провести хорошую стирку до обеда.

Но Энрика, на глазах у которой происходили все эти превращения, похоже, была в чем-то неуверена. Она посмотрела на куклу, на дядю Ремо, на родителей и наконец с глубоким вздохом произнесла:

— Нет, я хочу пойти во двор и играть там с ребятами в кегли. И может быть, даже стану делать сальто-мортале.

Зеленое яйцо

Старый Омобоно жил в маленьком домике на окраине села совсем один. Жена его давно умерла, а детей у него не было. Так что компанию ему составляли куры в курятнике, боров в свинарнике да осел в хлеву. Осел помогал обрабатывать землю. Боров ни в чем не помогал. Однако Омобоно знал, что кормит его не напрасно, — рано или поздно он обернется ветчиной, колбасой и сосисками. Ну а куры несли ему яйца.

И вот однажды утром Омобоно сходил в курятник за свежими яйцами и, вернувшись в дом, вдруг обнаружил в корзине среди белых яиц одно зеленое.

— Такого я еще никогда не видел, — проворчал он. Старики, известное дело, нередко разговаривают сами с собой вслух. — Зеленое яйцо! Готов спорить, что его снесла Пимпа. Эта курица уже давно стала какой-то странной, будто кто-то запугал ее. Зеленое яйцо! Прямо хоть пиши об этом в газету.

Он взял яйцо и поднес к уху.

— Надо же! Вот так новости! Яйцо, а гудит, как машина. Словно там мотор вместо желтка.

Старик положил белые яйца в буфет, а зеленое — на стол и принялся разглядывать его. Гула вроде не было, но стоило Омобоно приложить яйцо к уху, как он снова слышал его.

Тогда Омобоно взял ложечку, осторожно разбил скорлупу и отколупнул два или три кусочка, чтобы заглянуть внутрь, но испугался и положил яйцо на стол. И тут из отверстия в скорлупе вдруг один за другим начали выскакивать крохотные, ростом не больше ногтя, человечки. Омобоно насчитал сначала десять человечков, потом еще десять и еще… И каждый что-то нес на спине или тащил за собой на невидимой веревочке, только непонятно было, что именно. В одно мгновение человечки разбежались во все стороны. Кто спешил сюда, кто — туда. Некоторые как будто что-то забивали молоточками, другие пилили. А все вместе — работали дружно, быстро, старательно и совершенно бесшумно. Но когда Омобоно наклонился к столу и прислушался, ему показалось, что он слышит удары топора, скрип, скрежет и даже чьи-то повелительные голоса.

«Это, наверное, какие-нибудь начальники», — решил Омобоно.

А минут через десять человечки уже построили что-то очень похожее на железную дорогу, которая вышла из яйца и очертила вокруг него исключительно ровную окружность радиусом в пятьдесят сантиметров. Затем из яйца выехал поезд, состоящий из двадцати вагонов, каждый из которых был не длиннее спички. Локомотив (это был, наверное, электровоз, потому что он не дымил) был короче, но довольно массивный. Поезд бежал но рельсам, точно игрушечный. Он часто останавливался, и человечки что-то выгружали из вагонов. Тут Омобоно вспомнил, что у него где-то есть лупа. Он отыскал ее в ящике буфета и увидел с ее помощью, что они выгружали автомобили, велосипеды, тракторы, подъемные краны, строительные конструкции, детали домов, двери, окна, разного рода мебель и машины, много машин, бесконечное множество легковых машин. Разгрузив вагоны, человечки тут же принялись разносить вещи во все стороны, словно у них в голове был четкий план. Впрочем, план этот скоро стал ясен и Омобоно.

— Да ведь они строят у меня на столе целый город. И как отлично все делают!

Поезд, совершив круг, возвращался к яйцу, въезжал в него и спустя немного выезжал с новым грузом. А кроме того, из яйца беспрестанно появлялись все новые и новые человечки. Омобоно насчитал их сначала несколько десятков, затем несколько сотен, а потом и считать перестал — ясно, что их было теперь уже не меньше десяти тысяч. А из яйца все выбегали и выбегали новые — парами, группами, в одиночку. И казалось, они уже хорошо знают, куда именно им надо идти, потому что сразу же без колебания направлялись в тот или иной квартал города… Да, да, уже появились кварталы, улицы, и по ним проносились туда и сюда машины, куда-то спешили пешеходы, работали магазины, из окон домов выглядывали люди, во дворах играли дети…

— Ай да молодцы! — подивился Омобоно, рассматривая сквозь лупу то один, то другой уголок города.

А потом вдруг из яйца вынесся целый табун лошадей, а за ними выбежали собаки, кошки, вылетели птички — маленькие, еле видимые, меньше самой малюсенькой мошки — и полетели над крышами домов, а некоторые даже принялись строить гнезда.

От удивления Омобоно даже выронил лупу. К счастью, она упала рядом с городом, иначе наверное убила бы кого-нибудь. И тут человечки вдруг замерли. Очевидно, удар лупы о стол показался им оглушительным раскатом грома. Затем, как будто кто-то успокоил их, они снова принялись за работу.

— Жаль, что не слышно о чем они говорят, — огорчился Омобоно. — Интересно, что же все это значит…

И тут ему пришла в голову одна мысль. Он вышел из дома, осторожно закрыв двери на ключ, и отправился на поиски того, что ему понадобилось.

Продавец в магазине очень удивился:

— Усилитель? Динамик? Микрофон? Зачем вам все это?

— Хочу послушать, о чем говорят муравьи, — отрезал Омобоно. — Какое вам дело? Скажите, сколько это стоит, и до свидания.

— Ладно, не сердитесь. В конце концов мое дело продавать, а не интересоваться, кто и зачем покупает эти вещи.

— Вот и отлично. Сколько?

Омобоно уплатил, попросил объяснить, как пользоваться этими устройствами, и вернулся домой, не обратим внимания на людей, которые оборачивались ему вслед, потому что привыкли видеть его с лопатой или мотыгой на плече.

А дома Омобоно ожидал новый сюрприз.

— Черт возьми, готов поклясться, что человечки выросли, а город стал больше и дома выше. Не резиновые же они, чтобы так раздуваться.

Город занимал теперь почти весь стол, а человечки были уже в два раза выше ростом.

— Ну-ка посмотрим, — решил Омобоно, — что из этого выйдет?

Он расположил приборы так, как ему объяснили в магазине, надел наушники, как у телеграфиста, поправил держатели и стал слушать. Теперь звуки слышны были громко и отчетливо: шум двигателей, тарахтенье моторов, крики детей, голоса на стройплощадке, шум поезда, который без устали ездил в яйцо и обратно.

— Алло, алло! — услышал он вдруг голос, перекрывший все остальные звуки.

И тут умолкли все другие голоса, машины остановились, и город замер в полной тишине.

— Внимание, внимание! Выходим на связь с землянином! Нам неизвестны его намерения, поэтому объявляется Малая Тревога!

— Вот это да! — удивился Омобоно. — Они хотят говорить со мной… Надо полагать, именно со мной, ведь единственный землянин тут — это я… Гм, а они? Разве они не земляне? Ведь их же снесла моя курица!

— Алло, алло! — снова раздалось в наушниках. — Мы обращаемся к землянину, который слушает нас. Вам хорошо слышно?

— Да куда уж лучше! — ответил Омобоно. — Только объясните мне, кто же вы такие и что делали в яйце моей курицы? Да, и долго ли собираетесь занимать мой стол?

— Прежде всего, — услышал он в ответ, — предупреждаем вас, что вы лишены возможности причинить нам какой-нибудь вред. То обстоятельство, что мы пока еще такие маленькие, не должно вводить вас в заблуждение. Мы способны спастись от любого нападения. К тому же мы его не провоцируем.

— Хорошенькое дело, — ответил Омобоно. — Послушаем, что вы еще расскажете.

— Да будет вам известно, что мы прибыли с очень далекой и совершенно не известной вам планеты. К сожалению, в последние века условия жизни там стали совершенно невыносимыми. Наше солнце начало остывать, вся растительность погибла, ледяной панцирь покрыл один за другим все наши города. Спастись можно было, только покинув планету и переселив всех ее обитателей в другие миры Вселенной. Вы меня слышите?

— Слышу, слышу и даже записываю ваш рассказ на магнитофон.

— Мы делаем то же самое. Наш Комитет общественного спасения после тщательного изучения проблемы предложил следующее. Все население планеты и животные, которые еще не погибли, а также города, фабрики, заводы и вообще вся техника, созданная нашей цивилизацией, все с помощью особой системы, которую я не стану вам объяснять, потому что вы все равно ее не поймете…

— Вот уж спасибо!

— …одним словом, все и вся было уменьшено до ультрамикроскопических размеров и помещено в семечко тыквы, которое с помощью специальной системы передачи на расстояние было сброшено на вашу Землю.

— Вернее, ко мне во двор… А моя курица склевала его… И снесла яйцо… И вы вышли из него…

— Да, именно так все и было.

— Сколько же вас всего?

— Очень мало, к сожалению. Не более тридцати миллионов.

— Тридцати — чего?

— Миллионов.

— И что же вы от меня хотите? Чтобы я держал в доме тридцать миллионов гостей? Думаете, я в силах вас всех прокормить? Дорогие мои, я начинаю думать, что вам было бы лучше вернуться внутрь яйца… Эй, что случилось? Что такое? Куда вы делись?

Город, машины, человечки, железная дорога — все вдруг исчезло, словно по мановению волшебной палочки. На столе лежало только зеленое яйцо с дырочкой на боку.

— Вы там, что ли, внутри? — спросил Омобоно.

Никто не ответил. Но из яйца теперь, как и прежде, снова доносился гул. А затем все повторилось сначала: выбежали человечки ростом не больше ногтя… Построили железную дорогу… Появились дома, машины… Город был восстановлен в мгновение ока. Не прошло и часа, как весь стол снова был занят человечками и в наушниках снова раздался голос:

— Алло, алло!

— Слушаю! — ответил Омобоно. — Куда вы делись?

— Сами того не желая, — услышал он в ответ объяснение, — вы объявили Большую Тревогу.

— Я? Каким образом? Я же не сказал ничего особенного.

— Выслушайте нас, и ради бога в следующий раз будьте осторожны! Дело в том, что мы изобрели особую систему сигнализации. Она, как вы видели, совершенно безотказна, но и опасна. Стоит произнести слова: «Внутрь яйца!» — как наш рост прекращается, и мы все немедленно возвращаемся в яйцо.

— Удобно, — заметил Омобоно.

— Не совсем. Нам ведь приходится делать все заново… К сожалению, теперь мы в ваших руках. Послушайте, что мы вам предлагаем. Нам известно, что на вашей планете есть совершенно необитаемые пустыни, например, Сахара, Гоби и другие. Отдайте нам одну из этих пустынь, с помощью нашей техники мы сделаем ее обитаемой и будем жить там, нисколько не беспокоя землян.

— Минутку, — сказал Омобоно, — вы что-то говорили о росте. А на сколько вы еще можете вырасти?

— Наш нормальный рост — пять метров, но мы приспособимся к земным меркам и во всем станем походить на людей.

— А кто поручится, что вы не вздумаете завладеть всей нашей планетой?

— Вы же в любую минуту можете вернуть нас в яйцо. Вы же знаете сигнал Большой Тревоги.

Омобоно задумался, разглядывая зеленое яйцо.

— А знаете, — сказал он наконец, — я хочу произвести небольшой опыт.

Он осмотрелся, остановил взгляд на шапке, висевшей на гвозде у двери, и воскликнул:

— Шапка, внутрь яйца!

Шапка тут же исчезла. Омобоно заглянул в яйцо и с помощью лупы разглядел, что она лежит там — крохотная, не больше точечки. И тогда он засмеялся:

— А вот этого вы мне не сказали!

— Что не сказали? Мы все объяснили вам.

— Но вы умолчали о том, что яйцо «забирает» и другие вещи, не только вас.

— Но мы и сами этого не знали! Это вы только что показали нам.

— Ладно, ладно. Вполне возможно, что один крестьянин хитрее тридцати миллионов космических пришельцев. Вполне возможно. Только яйцо, с вашего позволения, я заберу себе.

А человечки между тем продолжали расти. Теперь они были уже больше мизинца Омобоно, а из яйца один за другим выходили все новые и новые пришельцы.

— Надо, пожалуй, поскорее предупредить власти, — решил Омобоно, — а то вы еще взорвете мой дом. И вот что еще я думаю. Ведь переправить тридцать миллионов человек в Сахару — это не шутка. Не лучше ли вам всем вернуться на некоторое время туда… обратно?

Человечки посовещались, и затем голос в наушниках со вздохом произнес:

— Вы правы. Мы вернемся в яйцо…

— Тогда до свидания, — сказал Омобоно.

— До свидания. Народ Азима, внутрь яйца!

В то же мгновение со стола все исчезло, и на нем осталось только зеленое яйцо.

Омобоно взял его, сел на свой мотоцикл и поехал в город.

Не будем рассказывать о том, как он докладывал обо всем случившемся правительству, как велел человечкам выйти из яйца еще раз, чтобы доказать, что он ничего не сочиняет, а затем вернул их обратно в яйцо, как потом вместе с членами правительства полетел на самолете в Сахару и передал пустыню народу Азима и оставался с ними до тех пор, пока они не стали ростом с землян, а затем вернулся к себе в деревню с зеленым яйцом, которое держал в красивой овальной шкатулке.

«Оно еще не раз позабавит меня», — решил про себя Омобоно.

И действительно, однажды он достал яйцо и отправил в него то, что ему не нравилось больше всего. Он приказал:

— Все пушки, какие только есть на свете, — внутрь яйца!

И войны прекратились как по волшебству.

В другой раз он сказал:

— Все комары — внутрь яйца!

И никто уже не мог найти ни одного комара на всей Земле — от Южного полюса до Северного.

А плохого Омобоно никому ничего не сделал, потому что он был хорошим человеком, ведь даже имя его означает Добрый Человек. Незадолго до смерти он разбил зеленое яйцо, растолок скорлупу в ступке, растер ее в порошок и развеял на своем поле, чтобы никто не мог использовать яйцо с каким-нибудь злым умыслом.

Я мог бы рассказать вам и о том, как однажды, когда яйцо еще было цело, он и сам попробовал войти в него.

— Омобоно, внутрь яйца! — приказал он сам себе.

Но сидеть там внутри, в темноте, оказалось так скучно, что он поспешил выбраться оттуда.

Неопознанный самолет

— Синьор начальник, неопознанный самолет просит разрешения на посадку.

— Неопознанный самолет? А как он сюда попал?

— Не знаю, синьор начальник. У нас не было с ним раньше никакой связи. Он говорит, что у него кончается горючее и он сядет, даже если мы будем против. Странный какой-то тип, однако.

— Странный?

— Чудак, по-моему. Я слышал сейчас, как он посмеивался в микрофон: «Тем более что все равно никто не может остановить меня…»

— Так или иначе, пусть лучше сядет, а то еще натворит каких-нибудь бед.

Самолет приземлился на маленьком летном поле на окраине Столицы ровно в 23 часа 27 минут. До полуночи оставалось 33 минуты. Притом это была не обычная, а самая важная в году полночь. Это было 31 декабря. И на всем континенте миллионы людей ожидали наступления Нового года.

Никому не известный летчик выпрыгнул из кабины на землю и сразу же распорядился:

— Выгрузите мой багаж! Там двенадцать баулов, не забудьте ни одного! И вызовите три такси, иначе их не перевезти! Может кто-нибудь позвонить по телефону от моего имени?

— Не знаю, не знаю, — уклончиво ответил синьор начальник. — Сначала надо прояснить кое-какие детали, вам не кажется?

— Не вижу никакой необходимости! — улыбнулся летчик.

— А я, однако, вижу! — возразил синьор начальник. — И прошу вас предъявить документы и бортжурнал.

— Простите, но я не стану этого делать.

Он заявил это так категорично, что синьор начальник чуть не взорвался от возмущения.

— Как угодно, — сказал он, — а пока, будьте любезны, пройдите сюда!

Летчик ответил легким поклоном. И начальнику показалось, что поклон этот был слишком вежливым. «Уж не насмехается ли он надо мной? — подумал он. — Во всяком случае, из моего аэропорта он выйдет с совсем другой миной».

— Имейте в виду, — продолжал между тем загадочный путешественник, — что меня ждут. Очень, очень ждут.

— И должно быть, к полуночи, чтобы отпраздновать Новый год?

— Совершенно верно, дражайший!

— А я, как видите, нахожусь при исполнении служебных обязанностей и всю новогоднюю ночь проведу здесь, в аэропорту. И вам, если будете упорствовать и не пожелаете предъявить документы, придется составить мне компанию.

Незнакомец (тем временем они вошли в кабинет начальника) спокойно расположился в кресле, закурил трубку и с интересом осмотрелся вокруг.

— Документы? Но ведь они уже у вас, синьор начальник.

— В самом деле? Выходит, вы, как фокусник, сумели засунуть мне их в карман? И сейчас еще достанете у меня из носа яйцо и из уха часы?

Вместо ответа незнакомец указал на новый красочный календарь, висевший на стене у письменного стола.

— Вот мои документы. Я — Время. В моих двенадцати баулах находятся двенадцать месяцев, которые должны начаться через… Ну-ка, посмотрим… Через двадцать девять минут.

— Если вы — Время, — невозмутимо ответил синьор начальник, — то я в таком случае реактивный самолет. Я вижу, вы шутник. Отлично! Значит, мне не придется скучать. И все же я включу, если не возражаете, телевизор. Не хотелось бы пропустить начало Нового года.

— Включайте, включайте! Только не будет никакого Нового года, пока вы меня держите тут.

По телевизору передавали праздничный концерт. Время от времени красивая дикторша, посмотрев на большие часы, висевшие на сцене за оркестром, прямо над головой ударника, напоминала:

— До Нового года осталось двадцать пять минут… Осталось двадцать две минуты…

Неизвестный пилот, казалось, от души развлекался телевизионным зрелищем. Он подпевал певцу, отбивал такт ногой вместе с оркестром и весело смеялся над шутками клоунов.

— До полуночи осталась одна минута, — улыбнулся синьор начальник. — Очень жаль, что не могу предложить вам бокал шампанского. На службе я никогда не пью.

— Спасибо, но в шампанском уже нет нужды. Время остановилось. Посмотрите на свои часы.

Синьор начальник невольно перевел взгляд на циферблат своих наручных часов и поднес их к уху. «Странно, — подумал он, — они тикают, но секундная стрелка стоит на месте — видимо испортилась».

И он стал отсчитывать секунды. Отсчитал шестьдесят и обнаружил, что минутная стрелка тоже не двигается и по-прежнему показывает без одной минуты двенадцать. И на больших часах на экране телевизора она тоже замерла.

— Должно быть, возникла какая-то маленькая неисправность… — смущенно объяснила дикторша.

Музыканты, певцы, клоуны, зрители, находившиеся в телестудии, — все словно по команде принялись изучать свои часы, трясти их и с удивлением прислушиваться к ним. И вскоре все убедились, что стрелки и в самом деле больше не двигаются.

— Ха-ха! Время остановилось! — со смехом крикнул кто-то. — Наверное, выпило слишком много шампанского и уснуло, не дождавшись полуночи.

Начальник аэропорта бросил тревожный взгляд на странного незнакомца, и тот снова вежливо улыбнулся ему:

— Видели? Это вы виноваты!

— Как это я?.. При чем здесь я?

— Вы все еще не верите, что я — Время? Взгляните на эту розу…

На письменном столе красовалась в вазе свежая роза — начальник любил, чтобы у него были цветы в кабинете.

— Хотите посмотреть, что с нею станет, если я прикоснусь к ней?

Незнакомец подошел к столу и легонько дунул на цветок. Лепестки тут же сморщились, высохли, опали и рассыпались в прах. От прекрасной розы осталась лишь горстка пыли…

Синьор начальник вскочил и бросился к телефону.

Были времена, когда новости развозили по свету на лошадях, и немало проходило времени, пока они объезжали весь мир. Скажем, известие о том, что началась война в Бризговии, приходило в Брисландию, когда бои уже закончились и солдаты — те, что остались в живых, — уже были дома.

В наши дни радио и телевидение опутывают всю землю гигантской невидимой сетью. Новости ловятся в эту сеть, словно рыбки, и в несколько мгновений переносятся от одного полюса к другому.

Спустя несколько минут после звонка синьора начальника министру, уже всюду — и в Америке, и в Сингапуре, и в Танзании, и в Новосибирске — знали, что Время задержано в каком-то маленьком аэропорту из-за отсутствия документов. Миллионы людей, ожидавших наступления Нового года, тут же открыли бутылки шампанского, наполнили бокалы и стали обмениваться радостными тостами. Праздничные шествия двинулись по улицам Милана, Парижа, Женевы, Лондона И Т. Д. Написав «и так далее» с большой буквы, мы имеем в виду и все другие города, которые невозможно перечислить тут все подряд.

— Ура! — кричали люди на всех языках планеты. — Время остановилось! Мы не будем больше стареть! И никогда не умрем!

В кабинете синьора начальника аэродрома беспрестанно звонил телефон. Начальника вызывали со всех концов земли и требовали:

— Держите Время крепче!

— Наденьте на него наручники!

— Сверните ему шею!

— Подсыпьте ему снотворного!

— Какое там снотворное — крысиный яд нужен!

Премьер-министр сообщил о случившемся своим коллегам. Срочно собрался Совет Министров. На повестке дня был только один вопрос: какие нужно принять меры? Превратить задержание Времени в арест или же освободить его?

Министр внутренних дел гремел:

— Освободить? Никогда этому не бывать! Стоит только позволить людям разгуливать повсюду без всяких документов, и мы пропадем! Этот синьор должен сообщить нам свое имя, отчество, фамилию, место рождения, место прописки, место жительства, гражданство, национальность, номер паспорта, размер обуви, номер шляпы. Он должен предъявить справку о прививках, свидетельство о благонамеренности, диплом об окончании начальной школы, квитанцию об уплате налогов. К тому же у него целых двенадцать баулов! А таможенный сбор он уплатил? Он отказывается открывать их! А если у него там бомбы?

Министру было семьдесят два года, так что вы понимаете, конечно, как он был заинтересован в том, чтобы часы стояли…

Совет Министров решил узнать мнение Организации Объединенных Наций. А там в ту пору был только швейцар, потому что все члены ООН разъехались по домам встречать Новый год.

— Сколько времени понадобится, чтобы созвать Ассамблею?

— Недели две… Хотя, если Время остановилось, две недели не пройдут, так что Ассамблею не собрать.

Эта новость тоже облетела весь мир, вызвав повсюду еще большую радость.

А спустя немного…

Впрочем, эту фразу я не вправе писать: если Время остановилось, слова «спустя немного» уже не имеют смысла.

Короче говоря, один мальчик, разбуженный шумом, узнал, в чем дело, быстро сосчитал, сколько будет два плюс два, и возмутился:

— Что? Всегда будет СЕЙЧАС? Выходит, я никогда не вырасту? И всю жизнь буду получать подзатыльники от отца? Всю жизнь должен решать задачу про колбасника, который покупает оливковое масло, а мы, бедные школьники, вынуждены считать, сколько он потратил денег и сколько у него осталось? Ну нет, спасибо вам большое! Я против!

Он тоже схватился за телефон и принялся бить тревогу — звонить друзьям. У его друзей тоже были, естественно, друзья, братья, двоюродные сестры, всякие другие родственники. Телефону пришлось немало поработать, соединяя их друг с другом.

Ребята и слышать ни о чем не хотели. Они накинули пальто поверх пижам, вышли на улицы и тоже устроили демонстрацию. Но их требования и лозунги сильно отличались от тех, с которыми шли взрослые.

— Освободите Время! — кричали ребята. — Не хотим всю жизнь оставаться малышами!

— Хотим расти!

— Хочу стать инженером!

— Хочу, чтобы наступило лето!

— Хочу купаться в море!

— Несмышленыши! — вздохнул какой-то прохожий. — В такой исторический момент они думают о море!

— Однако, — заметил другой прохожий, — в одном они, пожалуй, правы. Если Время не будет идти, то всегда будет 31 декабря!

— Всегда будет зима…

— Всегда будет без одной минуты полночь! И мы никогда не увидим восхода солнца!

— Мой муж в отъезде, — забеспокоилась какая-то синьора. — Как же он вернется домой, если не пройдет Время?

Больной, что лежал в постели, стал жаловаться:

— Ай-ай… Надо же было Времени остановиться как раз в тот момент, когда у меня болит голова! Значит, теперь у меня всегда будет головная боль, всегда, раз и навсегда?

Заключенный, ухватившись за оконную решетку в своей камере, тоже негодовал:

— Значит, я никогда не выйду на свободу?

И крестьяне встревожились:

— И так урожаи все хуже и хуже… Если не пройдет Время и не наступит весна, все погибнет… Нам нечего будет есть!

Словом, у начальника аэровокзала вскоре стали раздаваться совсем другие звонки:

— Ну так вы отпустите его наконец? Я жду почтовый перевод. Или, может, вы мне сами его пришлете, если не отпустите Время?

— Синьор начальник, пожалуйста, освободите Время! У нас кран испортился, и если завтра не наступит завтра, мы не сможем вызвать сантехника…

А синьор Время отдыхал в удобном кресле и, улыбаясь, курил свою трубку.

— Что же мне делать? — растерялся синьор начальник. — Один говорит одно, другой — другое… Я умываю руки! Я отпущу вас…

— Молодец, спасибо.

— Но… Без приказа свыше… Вы же понимаете, я рискую своим положением…

— Тогда не отпускайте. Мне и тут очень неплохо!

Затем раздался еще один звонок:

— Вспыхнул пожар! Если не пройдет Время, не приедут пожарные! Все сгорит! Мы все сгорим! Тут старики и дети… Неужели вы ничего не можете сделать, синьор начальник?

И тут начальник стукнул кулаком по столу:

— Ладно. Будь что будет! Беру на себя эту ответственность. Идите. Вы свободны!

Синьор Время сразу поднялся:

— Позвольте, синьор начальник, я пожму вам руку. Вы добрый человек!

Синьор начальник открыл перед ним дверь:

— Уходите. Быстро. А то еще передумаю.

И синьор Время вышел из кабинета. Стрелки на часах вновь задвигались. Спустя шестьдесят секунд часы пробили полночь, и повсюду вспыхнули бенгальские огни. Новый год начался.

РИМСКИЕ ФАНТАЗИИ