Она поставила кофейник и тарелку с бутербродами на поднос и пошла с завтраком в Бронину комнату — коммунальная кухня лично у нее отшибала аппетит начисто.
Попивая кофе, Никита сообщил, что только что вернулся из Кронштадта, где провел несколько дней.
Оглядев визитера, Фаня сочла его привлекательным — лицо мужественное и в то же время тонкое, благородное, большие выразительные глаза. Но более всего ей нравился его красивый, сильный голос. Кстати, ее не покидало чувство, что прежде она видела это лицо и слышала этот голос. Просто наваждение какое-то…
— Твое лицо кажется мне подозрительно знакомым!
Никита улыбнулся:
— Да, меня все время путают с одним артистом по фамилии Бандерас, говорят, мы очень похожи.
Фаня хмыкнула:
— Да ладно, не в Бандерасе дело. Кроме шуток, я тебя определенно где-то видела…
Никита зевнул:
— Земля маленькая, может, и встречались когда.
— А чем ты занимаешься?
Он махнул рукой:
— Ничего интересного, машинист в метро, все очень банально. Ну ладно, Стефания, спасибо за кофе. Если что понадобится — заходи в гости!
Когда Никита ушел, она попыталась вспомнить, где и при каких обстоятельствах могла его видеть, но ей это не удалось.
День оказался на редкость бестолковым, она никуда не пошла — ее знобило, болела голова, должно быть, простуда! Фаня валялась на диване с книгой в руках и к вечеру уже просто изнемогала от скуки.
Странное дело — она сама себе напоминала марафонца, который долго спешил к финишу, не отвлекаясь ни на что другое, и вот он добежал, цель достигнута, и вроде можно успокоиться, но он в растерянности, поскольку совершенно непонятно, чем теперь заняться.
Да, она добилась определенных успехов в карьере журналиста, но что у нее есть, кроме работы? Здесь, в Петербурге, во время этих новогодних каникул она поняла, что совершенно не умеет отдыхать, наполнять жизнь чем-то иным, помимо работы. В самом деле, она не знает, чем себя занять. Читать? Смотреть телевизор? Плевать в потолок? Скучно…
«Не пойти ли в гости к соседу?»
Никита явно обрадовался, увидев ее. Во всяком случае, расплылся в улыбке и пригласил отужинать с ним.
Входя в его комнату, она смутилась и удивилась. «Странно, чего это я вдруг смущаюсь, как школьница?!»
Когда хозяин ушел на кухню готовить ужин, она с любопытством осмотрела комнату — скромно, в меру чисто, шкафы доверху уставлены книгами, в углу электрогитара.
Никита вернулся с подносом и извинился перед гостьей за то, что ужин вышел скромным — яичница да бутерброды. Фаня безмятежно махнула рукой — пойдет!
Пока Никита раскладывал еду на тарелки, она разглядывала книги. Хайдеггер, Ницше, Блаженный Августин… Угрожающе толстые тома словно подсказывали: хозяин — человек серьезный!
— Ты это читаешь? — удивилась Фаня.
— Читаю. Собирал библиотеку не под цвет обоев. Хотя, как говорилось в одном хорошем фильме, «обезьяны читают философские книги, но они их не понимают!». Так что это ни о чем не говорит.
«У него хорошее чувство юмора. Зачет!» — подумала Фаня.
На стене она заметила фотографию, с которой улыбался молодой парень с электрогитарой в руках. Она вопросительно взглянула на Никиту. Он сухо кивнул: «Да, это я в мои лучшие годы» и отвел глаза.
Она вгляделась в фотографию и вдруг все поняла! В памяти возник тот вечер: осенняя Москва, клуб, рок-концерт, на который она, тогда еще студентка, пришла с подругой…
— Это был ты! — закричала она так, что он вздрогнул.
— Чего орешь? — недовольно спросил Никита.
Но Фаня не сбавила громкость и проорала еще сильнее:
— Москва! Осень! Мой любимый клуб, и ты на сцене! Никита Лавров?!
Никита молчал.
— Почему ты молчишь?
Он положил на тарелку яичницу и стал есть.
— Ответь мне! — потребовала Фаня.
Лавров делал вид, что не слышит.
— Можешь ничего не говорить, я все равно тебя узнала! — рассмеялась она.
Фаня чувствовала какую-то бешеную радость, и ей хотелось поделиться этой радостью с ним.
— Как ты пел, Никита! В тот вечер все девушки в зале были в тебя влюблены!
Лавров перестал есть:
— Ну да?
— Да. И я тоже! — Она смутилась, но все-таки добавила: — Я… Была влюблена в тебя!
— Сейчас придумала?
— Нет, той осенью.
Лавров сказал неожиданно мрачно:
— Спасибо, конечно, за теплые слова, но я не люблю вспоминать прошлое. Это было так давно, что кажется — и не со мной. Тот парень писал песни, улыбался девушкам со сцены, ну и что? Какое отношение это имеет ко мне?
— Не просто парень! — возмущенно фыркнула Фаня. — А гений! Поэт!
Никита сморщился, как от зубной боли. Увидев его кислое лицо, Фаня осеклась и растерялась, интуитивно поняв, что прошлое для Лаврова — болезненная тема. Он немедленно подтвердил это, резко сказав, что у него дела и ему пора идти. Фаня опешила и даже обиделась. Растерянно попрощалась и ушла к себе.
Сначала она решила больше не искать встреч с Никитой, но любопытство пересиливало обиду — ей хотелось разобраться в причинах, побудивших Лаврова оставить музыку. Помимо любопытства, было еще и желание как-то помочь ему, потому что за его грубостью она угадала-почувствовала боль и одиночество. Фаня как-то сразу поняла, что он не только одинок, но, видимо, несчастен, как любой одаренный человек, и что его надо любить, холить, лелеять, короче, посвятить ему жизнь, и тогда, может быть, он напишет много новых прекрасных песен.
В общем, она решила все выяснить, но поскольку идти к Лаврову после вчерашнего было неудобно (герой, можно сказать, попросту указал ей на дверь, а она как-никак девушка гордая!), она на следующий день устроила ему засаду на кухне с расчетом, что тот все равно придет туда рано или поздно, и они встретятся будто бы совершенно случайно.
В засаде пришлось провести пару часов — Фаня уже и с Варей поговорила «за жизнь», и выслушала очередную порцию откровений Вариных бабушек, а Лавров все не появлялся. Наконец он вошел — небритый, хмурый, поставил чайник на огонь, достал сигареты. На Фаню смотреть словно бы остерегался, но потом извинился «за вчерашнее» и подсел к ней за стол. Фаня, фыркнув, поинтересовалась, «какая муха вчера его укусила?».
Лавров пожал плечами:
— Иногда случается. Сплин. Тоска. Плохое настроение. А у тебя нет?
— Бывает! Собственно, я и приехала в Петербург спасаться от сплина, или хандры.
— Получилось?
— Не знаю, — вздохнула Фаня. — Кстати, ты здорово написал про такое состояние. Песня про осень — моя любимая…
Лавров невозмутимо пил чай, как будто речь шла не о нем.
— А знаешь, я тогда очень хотела подойти к тебе, познакомиться, поговорить, неважно — просто за руку подержать, но побоялась… Ты был красивый, недосягаемый — звезда! А я так… Никому не известная студентка, к тому же с кучей комплексов. Я была уверена, что ты даже разговаривать со мной не захочешь.
Лавров улыбался. Она засмотрелась на него — красавец! Глаза стального цвета, четкий, благородный профиль, годы его, конечно, изменили, но тело осталось юношеским, подтянутым. Когда-то она влюбилась в него, почувствовав в музыканте, певшем со сцены, какой-то нерв, бешеную энергию, и теперь она рада видеть, что, несмотря на все перемены, он сохранил свою безумную энергетику.
— Ты больше не пишешь стихов? — осторожно спросила она.
Он покачал головой.
— Но почему? — едва не простонала она.
Лавров усмехнулся:
— Сложно сказать… Наверное, жизнь изменилась, слушатели изменились, возникло ощущение, что мы уже никому не нужны… Появились другие герои и другие песни… В последний год я выходил на сцену и мне казалось, что я динозавр из тьмы веков. Понял, что если не хочу однажды увидеть пустой зал, — надо уходить на пике. Поэтому я ушел, может быть даже, успел сделать это вовремя.
Она искренне возмутилась:
— Какая глупость! Ты был одним из лучших рокеров в этой стране, как ты мог оставить своих слушателей?! Неужели причина была только в этих надуманных страхах?
— Не совсем… Кроме всего прочего, незадолго до того, как мы распустили группу, погибли два наших музыканта, и все потеряло смысл.
— Ты ушел, как будто захлопнул за собой дверь: ни одного концерта, ни одного интервью! Я потом пыталась узнать о тебе у друзей из шоу-бизнеса, но никто ничего не знал.
— У тебя есть друзья из шоубиза? — удивился Лавров. — Кто же ты, таинственная рыжая незнакомка из Москвы?
— Журналистка! Единственное, что мне удалось узнать о тебе, так это то, что ты пропал, женился на модели, обуржуазился и больше не пишешь песен.
— В целом все верно.
— Так ты женат?
— Что-то есть хочется… — ушел от ответа Лавров. — Знаешь, я бы съел чего-нибудь. Жаль, Брони нет, она взяла надо мной шефство, подкармливала домашней едой.
— Я не смогу тебе помочь, — улыбнулась Фаня, — поскольку не умею готовить. Как насчет ресторана?
— Не вариант. Я на мели. Вчера потерял свою золотую банковскую карту, — хмыкнул Лавров, — а в кредит, боюсь, отужинать не получится.
— Зато у меня есть деньги! Я тебя приглашаю!
— Может, у вас в Москве так принято, а у нас мужчина привык платить сам.
— А ты всегда такой принципиальный?
— Ага. У меня вообще скверный характер.
— Ну и дурак! — вспыхнула Фаня.
Ей почему-то стало обидно, и хоть она понимала, что со стороны это выглядит как детский сад, надулась и ушла, не попрощавшись.
Придя в комнату, она, не раздеваясь, легла на кровать и заплакала. Ей было холодно и одиноко, изнутри жгла обида на весь мир. Голова стала тяжелой, а горло болело, словно она проглотила кактус.
В дверь постучали. Фаня отозвалась. Вошел Лавров:
— Ты чего лежишь?
Она не ответила. Он пригляделся к ней, взял ее за руку и охнул:
— Да ты горишь!
Он приложился губами к ее лбу:
— Барышня, у вас температура зашкаливает!
Фаня уныло пробубнила, что и впрямь неважно себя чувствует.