– Обсуждении чего? – чеканя каждое слово, спросил Каллен.
– Моей смертности. Собираюсь выставить ее на голосование.
Глава двадцать четвертаяГолосование
Эдвард, конечно, рассердился. И все же, не сказав ни слова, он взял меня на руки, выпрыгнул из окна и по-кошачьи мягко приземлился на траву. Кстати, высота оказалась гораздо большей, чем я думала.
– Ладно, – недовольно процедил Каллен, – залезай!
Посадив меня за спину, Эдвард бросился бежать. Даже после долгой разлуки это казалось совершенно обычным и естественным. Наверное, от подобного отвыкнуть невозможно, так же как от катания на велосипеде.
Дыша спокойно и очень ровно, Каллен бежал по безмолвному темному лесу, мимо проносились размытые силуэты деревьев, и лишь ласкающий лицо ветер выдавал истинную скорость движения. Влажный лесной воздух не жег глаза, как ветер на площади Вольтерры, а, наоборот, успокаивал. Вместо ослепительного солнцепека – ночная мгла; подобно толстому одеялу, под которым я играла в детстве, она защищала и утешала.
Вспомнились первые путешествия на плечах Эдварда: от страха я даже зажмуривалась. Надо же, какая глупость! Широко раскрыв глаза, я уперлась подбородком в его плечо и прижалась щекой к шее. Скорость просто потрясающая, в тысячу раз лучше, чем на мотоцикле!
Повернув голову, я прильнула губами к холодному мрамору кожи.
– Спасибо, – отозвался Каллен. – Значит, все-таки поняла, что не спишь?
Я засмеялась.
Мой смех прозвучал так легко и беззаботно!
– Не совсем! Скорее, наоборот, не хочу просыпаться, только не сегодня!
– Я верну твое доверие, – обращаясь, скорее, к себе, пробормотал Каллен, – чего бы мне это ни стоило.
– Тебе я доверяю, – заверила я, – а сомневаюсь в себе.
– Будь добра, объясни!
Эдвард побежал чуть медленнее – я поняла это, потому что стих обдувающий лицо ветерок, и догадалась: дом близко. Неподалеку во тьме уже слышался плеск реки.
– Ну… – начала я, подбирая нужные слова. – Сомневаюсь в собственных… силах. В том, что дос тойна тебя, что смогу удержать. Во мне нет ничего привлекательного…
Остановившись, Каллен поставил меня на землю, но из объятий не выпустил, а, напротив, крепко прижал к груди.
– Твоя власть надо мной вечна и нерушима, – прошептал он, – можешь не сомневаться.
Как же мне не сомневаться?
– Ты никогда не говоришь… – прошептал он.
– Что?
– Что тревожит тебя больше всего?
– Попробуй угадай! – вздохнула я и, потянувшись, коснулась его носа кончиком указательного пальца.
Каллен кивнул.
– Получается, я хуже Вольтури, – мрачно про изнес он. – Что же, наверное, заслужил.
Я закатила глаза:
– Максимум, на что способны Вольтури, – это убить меня.
Напряженный, как струна, Эдвард ждал дальнейших объяснений.
– А ты можешь бросить, исчезнуть, пропасть.
Вольтури, Виктория – они ничто по сравнению с этим.
Даже в темноте было видно, что бледное лицо исказилось от боли. Надо же, совсем как под терзающим взглядом Джейн! Господи, зачем я только сказала ему правду!
– Не грусти, – коснувшись его прохладной щеки, прошептала я, – не надо!
Уголки красивого рта будто нехотя поползли вверх, но глаза натужная улыбка не осветила.
– Как же доказать, что я физически не могу тебя оставить? – шепнул он. – Надеюсь, хоть время по может…
Время… А что, идея хорошая!
– Посмотрим, – милостиво кивнула я.
На лице Эдварда отражалась все та же мука, и я решила развлечь его болтовней о куда менее важных делах.
– Слушай, раз ты решил остаться, может, вер нешь подарки? – как можно беззаботнее спроси ла я.
В какой-то мере попытка удалась: он улыбнулся, хотя взгляд по-прежнему был грустным.
– Я их и не забирал. Знал, что поступаю неправильно: сам ведь обещал тебе покой без всяких напоминаний. Наверное, глупо и по-детски, но захотелось оставить хоть кусочек себя. Диск, фотографии и билеты в твоей комнате под половицами.
– Правда?
Эдвард кивнул, слегка ободренный тем, как я радуюсь таким мелочам.
– Мне кажется… – медленно начала я. – Не уверена, но похоже… Похоже, я чувствовала это с самого начала.
– Что чувствовала?
Хотелось только одного: чтобы из любимых глаз исчезла боль. Когда я заговорила, мои слова прозвучали даже спокойнее, чем я рассчитывала.
– Какой-то частью души, возможно подсозна нием, я все это время верила: моя судьба тебе небез различна. Наверное, поэтому и слышала голоса.
На секунду воцарилась мертвая тишина, а потом Каллен без всякого интереса спросил:
– Что за голоса?
– На самом деле только один, твой. Долго рассказывать… – Наткнувшись на настороженный взгляд, я тут же пожалела о том, что завела этот разговор. Вдруг Эдвард, как и все остальные, решит, что я сумасшедшая? Вдруг они правы?
– Я никуда не спешу, – как-то напряженно проговорил Каллен.
– История довольно жалкая…
Он ждал.
– Помнишь, Элис рассказывала про экстремальный спорт?
– Да, ты ради удовольствия спрыгнула со скалы, – бесцветной скороговоркой проговорил Эдвард.
– М-м, точно… А чуть раньше на мотоциклах…
– На мотоциклах? – переспросил он, и я, хорошо его зная, почувствовала: за внешним спокойствием что-то зреет.
– Кажется, про это я твоей сестре не рассказывала.
– По-моему, нет.
– Мне чудилось: когда совершаю что-то глупое или опасное… воспоминания о тебе будто оживают, – призналась я, чувствуя себя настоящей душевнобольной. – Представляла, как ты злишься, и твой голос звучал словно вблизи… Вообще-то я старалась о тебе не думать, но те игры боли не причиняли, наоборот, ты будто пытался защитить меня от страданий. Думаю, голос казался таким… настоящим, потому что в глубине души я ни секунды не сомневалась: твоя любовь не угасла.
И снова в моих словах звучала убежденность. Или правота… Что-то, таящееся в закоулках души, подсказывало: я не ошибаюсь.
– Ты… рисковала жизнью… чтобы услышать?.. – придушенным голосом начал Эдвард.
– Ш-ш-ш! – перебила я. – Подожди, меня осенило.
Вспомнился вечер в Порт-Анжелесе, когда впервые случились галлюцинации. Тогда у меня было два объяснения: внезапное умопомешательство или необъяснимое исполнение желаний. Третьего варианта я не нашла.
А что, если…
Что, если человек искренне верит в свою правоту, хотя на самом деле ошибается? Вдруг тупая уверенность не дает разглядеть правду? Что тогда получится? Правда уйдет на дно или постарается пробиться наружу?
Вариант третий: Эдвард меня любит и возникшее между нами чувство не сломает ни разлука, ни время, ни расстояние. Эдвард Каллен красивый, умный и замечательный, но любовь изменила его не меньше, чем меня, причем безвозвратно. Я буду всегда принадлежать ему, а он навечно останется моим.
В этом я пыталась себя убедить?
– Ой…
– Белла!
– Да, да, я поняла…
– Тебя осенило… – нервным, срывающимся голосом напомнил Эдвард.
– Ты меня любишь! – вслух восхитилась я, снова почувствовав силу собственной правоты.
В глазах все еще мелькало беспокойство, но на губах заиграла моя любимая кривоватая улыбка.
– Конечно, люблю.
Раздувшись, словно воздушный шар, сердце вырывалось из груди. Надавив на ребра, оно сжало горло так, что стало трудно говорить.
Я нужна ему не меньше, чем он мне, и навсегда! Только нежелание губить душу и лишать сомнительных прелестей человеческой жизни мешало сделать меня бессмертной. По сравнению со страхом быть отвергнутой это препятствие – сущий пустяк.
Мое лицо между прохладными, как мрамор, ладонями, Эдвард целует, целует, целует… м-м-м, даже лес перед глазами закружился. Прильнув к белоснежной щеке, я почувствовала, что дыхание сбилось не у меня одной.
– Похоже, ты справилась не хуже, чем я.
– С чем справилась?
– С разлукой. По крайней мере, старалась. Просыпалась, вела себя как ни в чем не бывало, занималась обычными делами. А я… когда не вел активную слежку, чувствовал себя совершенно ненужным. Не мог общаться ни с родственниками, ни с посторонними. Стыдно говорить: больше всего хотелось свернуться в клубок и покориться страданиям, – робко улыбнулся Каллен. – По-моему, это куда нелепее, чем слышать голоса. Тем более я ведь тоже их слышу.
Какое счастье, Эдвард все понял и сочувствует. По крайней мере, смотрит не как на прокаженную, а по-другому… С любовью.
– Мне слышался только один голос, – поправи ла я.
Засмеявшись, парень прижал меня к себе, и мы пошли дальше.
Впереди показалось большое светлое пятно. Дом!
Каллен провел меня в темную гостиную и включил свет. В комнате ничего не изменилось, все так, как я запомнила: рояль, белые диваны, массивная лестница. Надо же, ни пылинки, ни защитных чехлов.
Чтобы позвать родственников, Эдварду даже голос повышать не понадобилось.
– Карлайл! Эсми! Розали! Эмметт! Элис! Джас пер! – как обычно, проговорил он, уверенный, что его услышат.
Оглянувшись, я увидела Карлайла. Словно все время там стоял!
– Добро пожаловать, Белла! – улыбнулся он. – Что-то случилось? Учитывая, который час, вряд ли это обычный визит вежливости.
Я кивнула:
– Хотелось бы поговорить сразу со всеми. Дело очень важное. – Словно намагниченные, глаза метнулись к Эдварду: на его лице – неодобрение и обреченность. Я перехватила взгляд Карлайла: доктор Каллен тоже смотрел на сына.
– Да, конечно, – кивнул он. – Давайте перейдем в соседнюю комнату.
Каллен-старший повел нас через ярко освещенную гостиную в примыкающую к ней столовую и включил свет. Как и в предыдущей комнате, стены белые, потолки высокие. В центре, под массивной люстрой, большой овальный стол, вокруг него восемь стульев.
Карлайл галантно выдвинул для меня стул.
Элегантная столовая – чистой воды бутафория. Ни разу не видела, чтобы Каллены ею пользовались, они ведь не едят дома.
Не успев присесть, я заметила, что мы не одни: за Эдвардом вошла Эсми, а следом – остальные члены семьи.