Хотя наиболее известными были и остаются публичные похороны писателей и общественных деятелей, уже во второй половине XIX века в политическую демонстрацию могли перерасти и похороны менее известных людей. В апреле 1876 года похороны бывшего студента Медико-хирургической академии Чернышева, умершего от туберкулеза после двух лет, проведенных в тюрьме, переросли в политическую демонстрацию при участии студентов Академии и женских курсов. Это событие было воспринято властью столь серьезно, что ему было посвящено отдельное совещание с участием императора Александра II, великих князей, наследника цесаревича, министров внутренних дел и юстиции, шефа жандармов, петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова и др. В качестве одной из мер для предотвращения подобных выступлений в будущем предлагалось «установить законодательным порядком то, что существует во всех государствах, — именно предоставить полицейскому начальству право своей властью установлять и объявлять известного рода правила или запрещения касательно соблюдения внешнего порядка и благочиния, с тем притом, чтобы установлены были в законе и наказания за нарушения подобных полицейских распоряжений»_107.
Поводом к манифестации могли стать и похороны человека совсем далекого от политики. Так, в 1903 году в Петербурге на фоне сложных отношений с учителями покончил с собой воспитанник одной из гимназий. «Тогда 8 класс возмутился и решил устроить демонстрацию. По всем гимназиям были разосланы приглашения прибыть на похороны и в день их со всех концов города явились толпы гимназистов. <...> Шествие выстроилось грандиозное. Один из очевидцев уверял, что позади гроба развевалось знамя с надписью „еще одна жертва педагогической рутины А На Литейном мосту шествие было остановлено полицией и отрядом казаков; приказа разойтись молодежь, конечно, не послушалась, и произошла свалка. Гроб, который несли на руках, опрокинули в грязь, в ход пошли кулаки и нагайки и — шествие было разогнано <.. .> много арестованных и сильно пострадавших» 108.
Так или иначе, но ко второй половине XIX века использование похорон известных людей для политических выступлений воспринималось скорее как норма; и полиция, и власти предвидели такого рода выступления и готовились к ним. Ко времени Первой русской революции в 1905 году это была уже хорошо сложившаяся практика гражданского и политического неповиновения, которая в ситуации революции приняла невероятный размах. Как отмечалось в 1910 году в «Вестнике Европы» в статье, посвященной смерти и похоронам С. А. Муромцева, «со времени политического „пробуждения" России похороны тех, кто „поднялся над морем посредственности и оставил след в сознании нации", становятся общественными событиями огромной важности» 109.
Описание похорон публициста и теоретика народничества Н. К. Михайловского в феврале 1904 года свидетельствует о том, что канон политических похорон к этому времени окончательно сформировался: Собралась толпа народу, какой я не видел с похорон Тургенева: городовой, окинув площадь опытным взглядом, сказал мне, что здесь от четырех до пяти тысяч человек. Множество студенток и курсисток (одна страшнее другой!). И что было запрещено после похорон Тургенева: весь долгий путь до Волкова кладбища гроб несли на плечах (так что блеск светлого металла был виден издалека и со всех сторон); взявшись за руки, студенты образовали вокруг гроба широкую цепь, тогда как другая толпа учащихся обоего пола шла впереди и всю дорогу пела «Святый Боже» и «Вечная память» [И для пробы: «Не бил барабан». — Ф.]. Сзади, на катафалке, покрытом балдахином, висел — среди прочих — венок из голубых металлических цветов, украшенный белыми лентами, на которых можно было прочитать надпись: «От сидящих в доме предварительного заключения». На балдахине слева — другой крест, увитый красными лентами с надписью: «От интеллигентного пролетариата». За катафалком следовали три подводы, доверху груженные венками (в основном — металлическими) с лентами. Полиция (в том числе конная) была сама любезность и ни во что не вмешивалась, так что царил образцовый порядок НО.
Отдельный интерес в этом описании представляет упоминание песни «Не бил барабан...», которую наряду с традиционными православными песнопениями пели манифестанты. Эта песня — русский перевод написанного в 1816 году Чарльзом Вольфом стихотворения «Погребение сэра Джона Мура в Корунье», выполненный в 1825 году И. И. Козловым и названный им «На погребение английского генерала сира Джона Мура». С 1820-х годов стихотворение стало популярным романсом, музыку для которого написал композитор А. Е. Варламов. Довольно быстро новый романс завоевал популярность в военных кругах и начал использоваться как траурный марш. В 1870-е годы поэт А. А. Амосов написал новые стихи на музыку этого широко известного траурного марша. Позднее, в 1890-е годы, текст песни был переработан так, что «песня зазвучала во втором лице множественного числа — речь в ней уже идет от имени тех, кто вслед за безвременно погибшими продолжает борьбу за правое дело»111. Именно в этой редакции старый романс получил большую известность, став одним из главных революционных гимнов в России, популярность которого в революционном движении могла сравниться разве что с «Марсельезой»:
Вы жертвою пали...
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу,
Вы отдали всё, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу!
Порой изнывали по тюрьмам сырым,
Свой суд беспощадный над вами
Враги-палачи уж давно изрекли,
И шли вы, гремя кандалами.
Идете, усталые, цепью гремя,
Закованы руки и ноги,
Спокойно и гордо свой взор устремя,
Вперед по пустынной дороге.
Нагрелися цепи от знойных лучей
И в тело впилися змеями,
И каплет на землю горячая кровь
Из ран, растравленных цепями.
А деспот пирует в роскошном дворце,
Тревогу вином заливая,
Но грозные буквы давно на стене
Уж чертит рука роковая!
Настанет пора — и проснется народ,
Великий, могучий, свободный!
Прощайте же, братья, вы честно прошли
Ваш доблестный путь, благородный 112
Эта песня стала символом революционной борьбы задолго до прихода к власти большевиков. По воспоминаниям Н. К. Крупской, именно ее стихийно запели большевики во главе с Лениным в Женеве 10 января 1905 года, узнав о Кровавом воскресенье: «Собравшиеся почти не говорили между собой, слишком все были взволнованы. Запели „Вы жертвою пали...“, лица были сосредоточены. Всех охватило сознание, что революция уже началась... что теперь совсем уже близко то время, когда „падет произвол, и восстанет народ, великий, могучий, свободный... “»113 Неудивительно, что именно эта песня звучала во время похорон жертв Февральской революции в Петрограде 23 марта 1917 года. Эта же песня звучала на Красной площади во время похорон Ленина 27 января 1924 года в самом первом небольшом деревянном временном мавзолее! 14. Перепечатка и хранение, не говоря уже о публичном исполнении этого похоронного марша в дореволюционной России, сулили серьезные проблемы. Так, например, рассказ А. Серафимовича «Похоронный марш», в котором толпа манифестантов распевает «Мы жертвою пали», послужил причиной ареста 9-й книги сборника товарищества «Знание», в котором он был напечатан. Судебная палата постановила наложить арест на все экземпляры 9-й книги сборника товарищества «Знание», а страницы с рассказом уничтожить! 15. Таким образом, когда манифестанты воспроизводили всем известную мелодию на слова «Не бил барабан...», всем было понятно, что они таким образом пытаются исполнить «Вы жертвою пали...», заменив революционный текст первоначальным. Такое использование марша показывает, что даже звуковой ряд нового похоронного обряда к 1904 году был уже сформирован.
Образцовый порядок, поддерживавшийся без участия полиции на политизированных похоронах с десятками тысяч участников, часто отмечают мемуаристы, более того, именно в отсутствии полиции они видят причину порядка («Полиция почти отсутствовала и порядков не наводила, а потому он был образцовый»! 16). В отдельных случаях во время событий 1905 года организаторы похорон прямо требовали от властей удалить полицию от похоронной процессии. Так, во время Севастопольского восстания 1905 года организаторы похорон погибших рабочих выдвинули требование, «чтобы на пути следования процессии не присутствовал ни один полицейский чин, чтобы народ не видел ни одного полицейского или военного мундира»! 17. Как пишет У. Никелл о похоронах Ф. М. Достоевского, «эта спонтанная, органичная реакция, выходящая за рамки распоряжений правительства, а порой и прямо противоречащая им, свидетельствовала о политической самостоятельности русского общества и дала правительству понять, что оно не властно удержать символический смысл смерти Достоевского в узде официальной идеологии»! 18. Именно возможность не соблюдать ограничения, устанавливаемые официальной идеологией, придавала публичным похоронам такую силу. При этом политизация похорон совсем не воспринималась как прерогатива какой-то конкретной политической силы. В отдельных случаях политизированы могли быть и похороны монархически настроенных граждан. Так, директор Императорских театров Владимир Теляковский описывает похороны пензенского губернатора С. В. Александровского 14 февраля 1907 года также как глубоко политизированные. Он утверждает, что «между венками был один венок от Союза русского народа и будто на лентах было кровью написано. Священник говорил проповедь с политическим оттенком. Была масса присутствующих и венков»!19.
Революция 1905 года стала катализатором изменений в том числе в похоронной сфере: после нее огромное число похорон стали носить уже открыто политический характер. Наиболее ярким примером такого рода стали похороны студента Н. Э. Баумана 20 октября 1905 года в Москве 120: «...к полудню около Училища собралось до пятнадцати тысяч человек. Вынос тела состоялся в двенадцать часов дня, причем процессия проследовала в таком порядке: впереди всех вслед за гробом шла организованная из студентов и рабочих боевая дружина, замыкавшаяся санитарным отрядом, организованным из студентов и курсисток; далее следовали флагоносцы, неся флаги и знамена с различными надписями; процессию замыкали студенты с венками от различных революционных и оппозиционных организаций и частных лиц. В качестве охранителей порядка ехали студенты, одетые в маршальские костюмы. Процессию сопровождали все собравшиеся к Техническому Училищу, причем большинство имели в петлицах и на головных уборах красные ленты. Демонстранты несли лозунг, который в советские времена из фотографий тщательно вычищался: „требуем созыва Учредительного собрания'*» 121.