Ил. 5. Кремлевская стена. Открытка. Из личного архива автора Коллективные захоронения продолжались вплоть до 1927 года и закончились после открытия первого крематория в Москве. После этого прах видных государственных деятелей, кремированных в Донском крематории, захоранивался непосредственно в Кремлевской стене. Всего в Кремлевской стене захоронено 115 урн с прахом и, в отличие от похороненных в братских могилах, это всё известные люди. Среди них Г. К. Орджоникидзе, С. М. Киров, А. М. Горький, Н. К. Крупская, И. В. Курчатов, С. П. Королёв, Ю. А. Гагарин, А. Н. Косыгин, М. В. Келдыш, А. В. Луначарский, Ю. Ларин, Л. Б. Красин, К. Цеткин.
Традиция политической агитации через похоронные ритуалы не исчезла после прихода большевиков к власти. Так же как при политизированных похоронах XIX века, во время прощания и похорон В. И. Ленина зимой 1924 года траурные венки были увиты большим числом лент с политическими высказываниями. Так, 44% текстов на траурных венках 151, принесенных в Колонный зал Дома Союзов, содержали прямые политические лозунги: «Бессмертен Ленин в коллективном разуме пролетариата»; «Знамя диктатуры рабочего класса, поднятое тобой, в надежных руках!»; «Тело вождя мы навеки хороним, но дело его никогда». Позже в СССР в целях политической агитации использовались также смерть и похороны С. М. Кирова: прошли многочисленные собрания на заводах, где были приняты коллективные заявления в связи с произошедшими событиями. Эти заявления, чаще всего обращенные лично к Сталину, содержали многочисленные политические призывы бороться «с классовым врагом» и «охранять жизнь вождей, как знамя на поле битвы» 152. К политической агитации во время похорон прибегала и оппозиция второй половины 1920-х годов. Так, гражданская панихида у могилы советского дипломата А. А. Иоффе в ноябре 1927 года в Москве стала одной из последних открытых манифестаций левой оппозиции, во время которой Троцкий произнес последнюю публичную речь перед высылкой из СССР153.
В течение 1917-1918 годов аналогичные революционные некрополи — коммунистические площадки и кварталы — возникают на кладбищах по всей стране, а торжественные захоронения на них также производятся по образцу похорон на Марсовом поле. Таким образом, перформативный потенциал публичных похорон не исчезает и после победы революционного движения. Он позволяет не только превращать похороны в безопасную публичную агитацию, но и создавать по всей стране особые публичные локусы, репрезентирующие единство и силу революционного движения, деятели которого готовы пожертвовать собой ради победы общего дела.
Однако в мире большевистской утопии новый похоронный ритуал приобретает и еще одно, более важное и неожиданное значение. Для революционеров, носителей атеистических взглядов, традиционная семантика похорон как обряда перехода из мира живых в вечный мир умерших была совершенно чуждой. На смену вере в «воскресение мертвых и жизнь будущаго века» в христианском понимании приходит идея строительства мира «светлого будущего» и нового человека, во имя которых приносятся — здесь и сейчас — многочисленные жертвы в ходе революционной борьбы. Каждая жертва, таким образом, приближает новый мир, а революционные похороны становятся публичной манифестацией акта его создания 154. Похороны, лишенные христианской семантики воскресения, похороны материалистические, представляющие смерть как абсолютный конец, влекущий за собой биологический распад человеческого тела «на сумму микроэлементов», превращаются в витальный акт, в акт создания прекрасного мира будущего. Писатель Александр Серафимович так описывает этот «похоронный футуризм» в финале рассказа «Похоронный марш»:
Десятки тысяч людей шли, пели гимн смерти, и торжественно и могуче из могильного холода и погребального звона вырастала яркая, молодая, радостная жизнь, и сверкала на солнце, и играла на лицах тысяч людей, и народ, густо черневший вдоль улиц, несмолкаемо и исступленно приветствовал их.
Кровавая дымка подобралась и растаяла. Исчез приторный привкус и острый, раздражающий запах.
Солнце сияло, и город снова зашумел тысячами задержанных звуков 155.
Ил. 6 и 7. Траурные венки в колонном зале Дома Союзов по случаю смерти Ленина. Фото из книги: Ленину. 21 января 1924. М., 1925
Аналогичным образом в сборнике «У Кремлевской стены», описывающем появление и становление главного революционного некрополя, первое осуществленное в нем в октябре 1917 года захоронение описывается как столкновение старого и нового, на фоне противоборства которых совершается таинство рождения мира и человека будущего, скрепленное с похоронным обрядом глубинными связями; в этом таинстве скорбь по ушедшим товарищам преломляется и трансформируется в новое, витальное чувство. Новый мир как будто вплывает в реалии мира старого на волнах этой похоронной процессии: Так встретились на Красной площади, у Братских могил, два мира — старый, одряхлевший и новый, полный веры в правоту своего справедливого дела. Реакционные церковники не могли понять, что пробудившемуся народу, разорвавшему цепи многовекового гнета, не нужны теперь ни молитвы, ни попы, ни сказки о загробном царстве. Не могли понять, что этот народ, в котором проснулись гигантские творческие силы, хочет сам строить свое светлое будущее на земле!56.
Безбрежная лавина рабочих, работниц и солдат залила улицы и площади. В их суровых песнях звучали горе утраты, вера в правоту своего великого дела, в победу светлого будущего. Как победный гимн, гремело пророчество: «Кто был ничем, тот станет всем». Многие «бывшие» не рискнули появиться в эти часы на улице и отсиживались дома. «Ворота больших домов на запоре, — писали «Известия Московского Совета», — за железными решетками толпятся существа, на лицах которых написаны испуг и любопытство... Приближаются новые людские лавины, сурово блестит лес штыков Красной гвардии... Расступайтесь! Новый мир идет!» 157
Таким образом, новые похороны становятся не только площадкой для политического высказывания, но и включаются в процесс создания мира будущего. Их семантика, как и семантика смерти, смещается в сторону утопии. Эта парадоксальная функция революционных похорон и самих захоронений переводит их из мортального регистра в витальный. Обе эти черты революционных похорон в наибольшей степени проявились при захоронении В. И. Ленина и нашли отражение в практиках, связанных с сохранением его тела, создавших уникальный, совершенно особый мортальный локус. Несомненно, похороны Ленина были исключительным событием, воспроизведение которого в виде новой практики не предполагалось, и едва ли эти похороны сами по себе оказали серьезное влияние на организацию похорон других известных большевиков, за исключением похорон Сталина в 1953 году. Несмотря на тот интерес и отклик, который вызвали похороны Ленина, едва ли они могли стать образцом для подражания для рядовых коммунистов и комсомольцев. В этом я не согласна с А. К. Байбуриным, который считает похороны Ленина прецедентными для формирования «красных» похорон!58. Факты «красных» похорон фиксируются задолго до 1924 года, а похороны, описанные до 1924 года и после, не имеют существенных отличий, которые позволили бы говорить о такого рода влиянии. Бальзамирование и сохранение тела Ленина было единичным событием, повторить которое простому человеку было невозможно, да и сама эта идея отсутствовала в публичном дискурсе того времени. Хотя практики, связанные с захоронением Ленина, не оказали существенного влияния на похоронную культуру в целом, в них нашли отражение важнейшие тенденции раннесоветской похоронной культуры и революционных похорон.
Беспрецедентные для новой истории Европы похороны Ленина отчетливо высветили вопросы, которые стояли перед победившими революционерами. Какие смыслы могут и должны выражать похороны революционера, и особенно — революционера такого масштаба? Как партия может существовать без своего главного лидера и может ли она продлить его жизнь через особый похоронный обряд? Могут ли похороны «вождя мирового пролетариата» включать в себя какие-то элементы старого похоронного обряда и можно ли полностью отказаться от старых форм в принципе, создав свои, новые, никак не напоминающие старые? Наконец, какую роль должно играть захоронение революционного лидера в общественной и политической жизни страны?
Ил. 8. Приложение «Парад» к журналу «Мурзилка». № 11. 1927 г. Москва. Издание «Рабочей газеты». Государственный музей истории Санкт-Петербурга, Санкт-Петербург
Исследователи, которые анализировали этот эпизод как самостоятельное событие, в первую очередь обращали внимание на религиозные и политические аспекты решения о консервации и экспонировании тела Ленина. Но в контексте настоящего исследования не так важно, формировался ли вокруг сохраненного тела Ленина политический или квазирелигиозный культ и стал ли он аналогом почитания христианских мощей или иных религиозных практик!59. Более важным в контексте изучения утопической семантики смерти и похорон является наблюдение А. Юрчака, что важнейшей целью бальзамирования тела Ленина была консервация формы тела, сохранение подвижности суставов и пластичности тканей, т. е. витальных характеристик, отличающих живой организм от мертвого 160. Мавзолей, таким образом, должен был стать местом констатации факта жизни, а не факта смерти Ленина. Именно эта функция позволяла мавзолею стать «колыбелью свободы всего человечества», как гласил один из лозунгов, предложенных Московским комитетом партии по случаю смерти Ленинаїбі. Продленные на неопределенное число лет и не оконченные до сих пор, похороны Ленина становятся залогом, инструментом творения нового мира. «Ленин — солнце грядущего», — гласил другой лозунг 162. И как солнце питает новую жизнь, так и обращение с телом великого вождя революции, парадоксальным образом сочетающее мортальные и витальные практики, питает рождение новой жизни и человека будущего:
Еще на первомайской демонстрации 1924 г. по бокам Мавзолея были вывешены траурные знамена СССР и Коминтерна. 1 августа 1924 г. под звуки похоронного марша новый Мавзолей был открыт для посещения трудящимися. Слишком свежа была боль утраты... Но усыпальница вождя уже превратилась в нечто большее, чем просто место скорби. Страна Советов, решительно лома