В некоторых публикациях 198 описывается и «заочный» ритуал. В этом случае также проводили гражданскую панихиду, произносили памятные речи и пели похоронный марш. Смерть товарищей могла становиться поводом для сбора добровольных пожертвований для увековечения памяти погибших.
Новый, стихийно формировавшийся ритуал, резко контрастировавший с традиционными похоронами, в котором «всё было для крестьян ново и ошеломляюще» 199, по-видимому, действительно производил сильное впечатление на окружающих200:
Никогда я не видывала ничего такого интересного, как на этот раз, когда музыка заиграла, — я даже испугалась, — так громко и хорошо, что все оцепенели. <.. .> Когда пришли домой, то только и разговора было, что про похороны. Все пять верст только и говорили об этом201.
Ил. 12. Похороны героя-красноармейца. 1920-е гг. Из личного архива автора Впечатление, несомненно, усиливалось из-за отсутствия на похоронах духовенства:
.. .бабы — те говорят, что всем хороши коммунистические похороны, только одним плохи — батюшки нет! Если бы был батюшка, то кажись все стали бы хоронить как Ваганову жену. Мне самой эти похороны понравились куда лучше, чем по-церковному. Там батюшка гнусавит себе что-то под нос, и не разберешь ничего интересного; зароют в землю, с тем и конец, а так, как коммунистов хоронят, и умереть не страшно и приятно202.
Знамена, песни и оркестр вместо причитаний и плакальщиц в похоронной процессии, по-видимому, несколько меняли восприятие похорон, делая их менее депрессивным мероприятием:
Зарывали, хоронили,
И никто не плакал,
Потому что хоронили
По-советски, с флагами. 203
По всей видимости, именно присутствие музыки и песен в рядовом похоронном ритуале так сильно отличало его от традиционных похорон. Это создавало ощущение торжественности происходящего, которого, по-видимому, так не хватало людям, особенно во время скромных сельских похорон.
Другим существенным отличием новых похорон от традиционных была используемая на них цветовая гамма. Как отмечает Н. С. Полищук, «традиционная цветовая гамма траурных процессий в селе и в городе тоже была контрастной, но более спокойной, так как контраст этот создавался за счет сочетания светлых и темных тонов. Одежда провожающих, как правило, была темной (предпочтение отдавалось черной). Похоронные же атрибуты могли быть светлыми. В сельской местности они обычно были естественного белого цвета: некрашеные гроб, полотенце или кусок холста на иконе, открывающей процессию, полотенца или новины, на которых несли гроб. Похоронные атрибуты в городе были значительно разнообразнее и богаче: траурная колесница (катафалк) с балдахином и факельщиками в длинных пальто и цилиндрах белого или черного цвета, такие же попоны на лошадях; венки из живых и искусственных цветов (в том числе фарфоровых), а также серебряные, металлические, из бисера и др. венки с белыми, черными, синими лентами с надписями; гирлянды из зелени и цветов, букеты и т. п. За счет цветов, венков, букетов и гирлянд цветовая гамма траурной процессии в городе была менее строгой, чем в селе, но всегда приглушенной»204. В противоположность этому в цветовой гамме новых похорон доминировали красный и черный цвета. Помимо красных флагов, гроба, обитого красным кумачом, красных лент, нарукавных повязок и головных уборов красной могла быть даже одежда, в которую одет покойный205. При этом, если присутствие красного цвета в траурной процессии и в отделке гробов воспринималось скорее нейтрально, то покойники, одетые в красные одежды, вызывали по крайней мере недоумение: «Когда в церковь на Пресне рабочие принесли мужа Е. Салтыковой, священник обратился к ней с упреком: „Что ты его одела в красную рубашку, как разбойника“»206. В соответствии с традиционными представлениями о важности правильной похоронной одежды свидетели таких похорон сомневались в их успешности: «.. .толпа, — по свидетельству очевидца, — гудела. Шли разговоры: как его, крещеного человека будут хоронить без попа, да примет ли его земля, одетого в красную одежду. Раздавались соболезнования, возмущения... »207 В отдельных случаях неприятие новой практики находило выражение во вполне традиционных фольклорных нарративах о недовольстве покойного своим погребением:
Вот уже дней пять как по городу циркулирует нелепый и явно контрреволюционный вымысел о Бурылинском кладбище.
Весь вымысел заключается в том, что на кладбище появился будто бы какой-то таинственный дух, который ровно в 12 ч. ночи воет, плачет и просит снять с него красное и надеть белое.
Этот дух присваивается недавно умершему советскому деятелю В. Е. Баранову, которого, как известно, похоронили без попов и не в белом саване, а в красном и со знаменем «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! »208.
В заметках видно, что проведение похорон по новому «обряду» воспринималось как вызов. Например: «Революционные похороны — прямой ответ ее родителей, беспартийных рабочих Кольчугинского завода. „По какой дороге пошла — пусть той и кончит" — сказал ее отец-рабочий»209. В данном случае позиция отца умершей не вполне ясна, поскольку выражение «пойти по дорожке» обладает некоторой двусмысленностью, обусловленной отрицательными коннотациями устойчивых выражений из ассоциативного ряда плохо кончить, свернуть на кривую дорожку, свернуть с правильного пути, стать на (ложный) путь. Напряжение сохранялось даже после похорон:
Похороны вышли торжественные, с речами, с пением революционных песен. «Благочестивые» старушки ограничились ахами и охами. Но я долгое время был неспокоен, боялся, как бы не вырыли деревенские кликуши труп девочки и не забросили куда-нибудь в канаву210.
Ил. 13. Дети на похоронах. Из личного архива автора Зачастую новый похоронный обряд четко разделял деревенское общество на два лагеря — стариков и баб, всё еще «увлеченных поповским дурманом», и молодежь, которая приходит к выводу, «что с музыкой лучше, чем с попом»211. Тем важнее для агитаторов были примеры, когда пожилые люди меняли свои убеждения: так, 65-летний крестьянин Г. В. Блохин, принесший председателю ВИКа (волостного исполнительного комитета — низового советского органа) заявление: «Запиши в книге, чтоб в случае моей смерти меня родственники без попа хоронили. На родственников и не глядите, они еще в поповской обман верят»212.
Интересно, что именно в середине 1920-х годов в крупных городах Советского Союза возникла практика «пионерских похорон», когда дети-пионеры хоронили своих сверстников сами, без участия взрослых213. Основной источник информации об этой практике — публикации в детской и взрослой региональной периодике. В заметках, написанных деткорами, пионерские похороны предстают как результат детской самодеятельности, при этом активность детей такова, что родители как бы отходят на второй план — они пассивны, полностью передают инициативу в руки товарищей покойного ребенка: «Дети 1920-х гг. в точности копируют взрослый красный похоронный обряд, воспроизводя и структуру, и набор ритуальных ролей (исполнители песен, траурные риторы, и вакантные/нулевые роли — отсутствие священников), и колористическую гамму, и музыкальное сопровождение. У детей, живущих в крупных промышленных центрах, в частности Ленинграде, был опыт наблюдения за публичными показательными похоронами революционеров»214. Это свидетельствует о достаточно серьезном отклике, который получила идея «красных» похорон среди отдельных групп населения, прежде всего внутри сильно идеологизированных сообществ.
Однако революционные похороны детей воспринимаются неоднозначно. Этому вопросу посвящена дискуссия, которая развернулась в 1927 году на страницах газеты «Голос текстилей». Автор заметки «Нужны ли обряды?» отмечает, что торжественные революционные похороны маленьких детей вызывают недоумение: «Эва, коммунисты-то! Даже грудных детей с музыкой, как героев, хоронят! — язвили рабочие». Один из читателей, соглашаясь с такой оценкой, отвечает ему: «Тот, кто хоронит двухлетних детей с музыкой и, идя за гробом, распевает „Вы жертвою пали", не понимает значения наших красных похорон»215.
Несмотря на то что авторы газетных заметок старались очертить как можно более широкий круг лиц, похороненных по новому обряду, — это не только коммунисты и комсомольцы, но и дети, и старики, и беспартийные, и рабочие, и крестьяне, — «красные» похороны всё же оставались скорее политической манифестацией крайне узкого круга политизированной молодежи и в 1920-е годы широкого распространения не получили216. По газетным заметкам, «красные» похороны устраивались преимущественно для представителей идеологизированных групп — комсомольцев217, коммунистов218 или членов их семей219. Анализ дневниковых записей 1920-х годов также свидетельствует о том, что подавляющее большинство упоминаний о «красных» похоронах вне зависимости от личной оценки автора также относится к случаям погребения лиц с активной политической позицией. Активные коммунисты — партийцы, комсомольцы, пионеры — составляли небольшую прослойку в обществе 1920-х годов. Число комсомольцев, партийцев и пионеров было невелико, хотя и имело тенденцию к увеличению. В 1922 году по всей стране насчитывалось 514 800 членов партии, в 1923 году — 485 600, а к 1924 году число членов партии выросло до 699 700 человек при общем населении СССР 135 506 000 человек220. По всей видимости, реальная степень распространения «красных» обрядов соотносима со средним числом «революционной молодежи» в Советской России того времени.
Распространение «красной» обрядности среди населения позволяет оценить статистика по Тамбовской губернии. По данным ГубРКИ, за 1924 год в Рассказовской волости было зафиксировано 7 случаев гражданских похорон, 2 — октябрин, 13 — рождений без крещения, 2 комсомольские свадьбы, 30 случаев свадеб без венчания. За первый квартал 1927 года во всей губернии в целом было зафиксировано 13 октябрин, 35 «красных» свадеб и 9 гражданских похорон221. Данные, приведенные выше, по всей видимости, относятся в первую очередь к сельскому населению. Показательно, что статистика по Москве за 1925-1926 годы разительно отличается: На всю Москву в 1925 г. из 66.541 (общее число зарегистрированных актов гражданского состояния за год в городе. —