– Нет, не американец, – честно признался Алексей, – я живу вместе с вами в Новопотемкино, но я могу, даже хочу улыбаться.
– Депутат Видотрясов, – продолжал Подпевалов, – мало того, что вы опоздали на наше заседание без наличия серьезной причины, вы мешаете сейчас нам вести заседание.
Топтыгин не выдержал и выкрикнул с места:
– Может, мы будем заниматься делом, а не придирками к отдельным депутатам? Пенсии маленькие, вечная реформа ЖКХ, инфляция, строительство спорткомплекса и аэровокзала не закончено, мусора на улицах полно и он не убирается…
– Депутат Топтыгин! Не мешайте нам работать, – сделал замечание Топтыгину Подпевалов.
– Да? Это так мы работаем?
– Да.
– Вместо реальных дел только ставите памятники каким-то кошкам, – проворчал Топтыгин, покраснев от гнева.
– Не каким-то кошкам, – хихикнул Зайцев, сидя рядом с Топтыгиным, – а кошечке Люське, живущей у мэра Горемыкова.
После короткой паузы Подпевалов приказал:
– Прошу отключить микрофоны депутатам Топтыгину и Зайцеву до конца заседания.
Когда депутаты стали расходиться, к Алексею подошел секретарь Думы и сказал:
– Вас сегодня вызывает к себе мэр Горемыков.
– А зачем?
– Это мне неизвестно. Мне только сказали сообщить вам, что нужно явиться сегодня к мэру к пятнадцати часам.
Алексей кивнул, ответив, что обязательно придет в назначенное время, после чего поинтересовался:
– Скажите, а Топтыгина тоже вызвали?
– Нет… нет, кажется…
Но ведь он тоже, как и я, кандидат на пост мэра?
– Ничего не могу ответить, – поспешно ответил секретарь и попрощался.
Алексей понимал, что его вызывают не для приятной беседы и он может не ходить в мэрию. С другой стороны, как размышлял наш герой, ему надо встретиться с мэром города, поговорить, высказать наболевшее, хотя вряд ли Горемыков изменит свою точку зрения по какому-либо вопросу. Но высказать свое мнение, как размышлял Алексей, необходимо: можно вспомнить про закрытие его «Честной газеты», комментарии Лазонтьева по этому поводу, неприятие критики Подпеваловым в Думе и его уверения, что Дума якобы не место для дискуссий. Да, Алексей прекрасно понимал, что общение с мэром будет не из приятных. Как понимал и то, что мэр захочет, чтобы Алексей снял свою кандидатуру и отказался от участия в выборах. Об этом Алексея предупреждал председатель партии «Правый фланг» Черных, когда убеждал его соглашаться стать канндидатом на пост мэра Новопотемкино.
Ровно в пятнадцать часов Алексей появился в приемной Горемыкова.
Секретарь Анна вопросительно глянула на вошедшего.
– Я – депутат Видотрясов, – сказал ей Алексей, – мне назначено на пятнадцать часов.
Анна сняла трубку телефона и позвонила шефу:
– А-а… Демид Демидович, здесь к вам депутат Видопля…
– Видотрясов, – исправил Анну Алексей.
– Да, а-а… Видотрясов.
– Этот Гдетотрясов явился? – проговорил медленно Горемыков.
– Да, а-а… его…
– Ладно, пусть посидит у тебя полчасика, – решил Горемыков.
– А-а… зачем?
– Черт, ты поменьше говори, рядом с тобой ведь он стоит! Пусть посидит, поймет, кто он и кто я. Всё!
Анна положила трубку, повернулась в сторону Алексея, сказав ему:
– А-а… вы подождите здесь, через полчаса Демид Демидович вас примет.
– Только через полчаса?
– Да, он… а-а… занят.
Полчаса прошло быстро, потом прошло еще минут пятнадцать, после чего Горемыков смилостивился и разрешил Анне впустить к себе Алексея.
Войдя в кабинет мэра, Алексей поздоровался, увидев мрачного Горемыкова, сидящего за столом. Серые маленькие цепкие глазки Горемыкова впились в Алексея; взгляд мэра был подобен взгляду кобры, когда она смотрит перед прыжком на жертву.
«Серый костюм, – подумал Алексей, глядя на мэра, – да, костюмчик хорошо на нем сидит…»
«И что ты из себя представляешь?» – словно спрашивали серые глазки Горемыкова.
«Я вас внимательно слушаю», – словно говорил спокойный взгляд Алексея, а его традиционная улыбка олицетворяла доброжелательность, уверенность в своих силах, уважительное отношение к собеседнику.
«Чего ты смеешься? Почему у тебя эта идиотская улыбка на лице?» – словно говорили глаза Горемыкова, уставясь на Алексея.
«А я всегда улыбаюсь», – как бы ответил своим взглядом Алексей, продолжая улыбаться и стоять возле двери, так как Горемыков не предложил ему сесть.
«Да?»
«Да, что плохого в моей улыбке?»
Тут Алексею вспомнилась его школьная учительница, которая придиралась к нему из-за его постоянной улыбки.
«Ты что, чертов американец?! Чего улыбаешься, как американец? Повод есть для радости?»
«Я всегда стараюсь быть уважительным и улыбчивым, – словно говорил спокойный, уверенный взгляд Алексея, – надо радоваться жизни, пока живешь на свете!»
Проведя в бессловесной дуэли взглядов примерно минут пять, Горемыков приоткрыл, наконец, рот, вежливо приглашая гостя сесть рядом. После этого Горемыков спросил:
– Итак, Алексей Видотрясов, ты депутат?
– Да, но почему вы мне тыкаете? – удивился Алексей, не привыкший к фамильярности мэра.
– Мне докладывали о твоем скверном характере, – вместо ответа процедил сквозь зубы Горемыков.
– Скверном?
– Вот-вот… Газетку поганую выпускал.
– Разве поганую?
– Слушай, чего ты все мои слова повторять булешь? Ответить можешь?
Алексей воскликнул:
– Могу!
– Вот и отвечай, раз можешь, – усмехнулся Горемыков, – а чего ты всё улыбаешься?
– Я всегда улыбаюсь.
– Может, ты американец? – предположил Горемыков, пристально глядя на гостя.
– Нет, я русский.
– Ну? Русский и с постоянной улыбкой на устах? У нас не принято улыбаться… вернее, не принято постоянно ходить с улыбкой до ушей.
– Да?
– Ведь ты ж не скоморох какой, не клоун, ты – депутат моей Думы.
– Я думал, что я являюсь депутатом городской Думы Новопотемкино, – возразил Алексей.
– А кто в Новопотемкино мэр? – спросил Горемыков и сам сразу ответил: – Я – мэр и буду еще четыре года здесь мэром… Вот поэтому ты есть мой депутат моей городской Думы, где я являюсь мэром.
– Вы так уверены, что победите на выборах?
– Ой, Видотрясов, только здесь не повторяй всю муть о свободных выборах, честности и прочей ерунде, – пытался переубедить гостя Горемыков. – Ты должен слушать меня, верить мне, голосовать только за меня, своего мэра, а не болтать всякий вздор.
Алексей не ожидал такого циничного ответа мэра, поэтому он промолчал.
– Ну, что молчишь?
Взгляд Горемыкова был неприятный, тяжелый.
После продолжительной паузы Алексей медленно проговорил:
– Я не понимаю, чего хотите от меня.
– Да? Не понимаешь? Сними свою кандидатуру с выборов! – ядовито-ледяным тоном ответил Горемыков.
– Ах, вот в чем дело, – осенило Алексея, – да, я догадывался, что наше общение будет не из приятных, но так откровенно и так цинично говорить со мной… так настаивать…
– Молчать, щенок! – заорал Горемыков, но выдержав и стукнув кулаком по столу. – Какой из тебя мэр? Какой из тебя депутат?.. Тебе еще учиться и учиться, набираться опыту, а не лезть в мой кабинет!.. Ты против народа идешь?
– Вот насчет народа вы неправы, – заметил Алексей.
– Это почему?
– Я как раз из народа, я за народ, а не против его.
– Да? А я разве не народ? – удивился Горемыков.
– Вы – мэр, а я за народ, я не против его. Я против вас, против вашего произвола в городе!
– Неужели? А я, значит, не народ? – возмутился Горемыков.
– Нет.
– Кто я?
– Вы – чиновник.
– Ошибаешься, щенок!.. – заорал Горемыков. – Я и есть народ!.. Я и слуга народа!
– Как же? Слуга народа? То есть слуга самому себе?
– Ага!.. Я – слуга народа и сам я есть народ, я сам из народа, – не поняв иронии Алексея, недовольно ответил Горемыков. – Как раньше говорили: «Мы рождены, чтобы сказку сделать былью». Да-а, где мое сопливое детство? А тебе надо учиться, учиться и еще раз учиться!.. А высовываться тебе не надо!.. Да, еще вспомнил старое выражение: «Тише едешь – больше командировочных». Еще вспомнил: «Семь раз отмерь, а отрезать дай другому». Вишь, повылезали тут демократы разные! – Горемыков сверкнул глазами, ударяя кулаком по столу. – В моем городе действует диктатура закона!
– Гм, диктатура чего? – попытался уточнить Алексей, но Горемыков не слышал его…
Горемыкова несло, он говорил очень громко, стучал кулаком по столу, говорил и говорил… Но это был набор старых фраз, старых лозунгов вмеремку с новыми выражениями и штампами.
«В сущности ведь он говорит пустые слова, – подумал Алексей, – штампы, заученные штампы… Но так и попугая можно научить разговаривать… Пустой он человек… Да, он пуст, напичкан лишь одними штампами, ничего своего нет, кроме цинизма и хамства… Можно одеть модный костюм, можно запомнить ряд новых и модных штампов, словечек, которые сейчас в ходу и которые многие повторяют, но от этого человек не станет совершенным… Пустота ведь не имеет собственного содержания, своих целей. Да какие у Горемыкова цели? Удержаться на своем посту, у власти, но разве это цель государственного мужа, мэра?.. Это своего рода шкурный интерес… Но пустота опасна для человечества – она поглощает всё, что только можно поглотить, она пытается расти на глазах, она захватывает всё больше пространства; в то же время пустота стабильна и неизменна, она нейтральна… Пустота ни с кем не воюет, она как была, так и есть, она не меняется с течением времени… Время идет, происходит в природе какое-то движение, а она, пустота, не меняется, она стабильна по сути и неизменна… В то же время пустота очень конфликтна, если ей сопротивляться и пытаться противостоять. Пустота не терпит никакого сопротивления, она агрессивна, если ей не подчиняться и сопротивляться ее давлению, хотя она не воюет ни с кем. Она не желает вести войны ни в настоящем, ни в будущем… Но пустоту лучше не трогать, ее нужно сторониться, обходить, чтобы она не засосала тебя!.. Как часто я вижу возле себя совершенно пустых, никчемных людей, у которых нет своих мыслей, которые повторяют только чужие, избитые фразы и изречения!.. И телевидение наше пустое, как сама эта ужасающая и поглощающая пустота!.. Телеэфир зачищен до гламурного пустого блеска. Пустота стабильна и застойна, в ней нет развития… Это своего рода болото, из которого нет выхода!.. Как недавно я услышал слова одной актрисы, часто снимавшейся в мыльных операх: „В чем смысл жизни? Об этом вы узнаете после рекламы“. Но после рекламы показали сначала клоунскую смеховую передачу с постоянным идиотским смехом за кадром, а потом гламурные новости. О смысле жизни никто не спрашивал и никто, никто не искал ответа на этот философский вопрос».