Кошка! — восклицает Рия. Встает, проходит на кухню, кричит: Брысь! Брысь, проклятая! Хлопает дверь, и Рия вновь садится рядом с Домелем.
Так-то вот бывает, огорченно вздыхает Домель, как бы намекая на некое извиняющее его обстоятельство. Слов нет, Бенно мужик что надо, только, знаешь, привык все своей меркой мерить. Уж так наставительно со мной говорил, как будто я неженатый и у меня никаких обязательств нет. Сама посуди, как мужчина может отреагировать, когда его так заводят: тебе, мол, это не по силам!
На сей раз Рию так и подмывает вставить пару слов, но она скрепя сердце сдерживается: не стоит, пожалуй, сыпать соль иронии на такую свежую рану.
Ну нет, думаю, это еще бабушка надвое сказала! Во всяком случае, с хрипотцой в голосе продолжает Домель, я даже не заметил, как в два счета потерял над собой контроль и, что называется, ринулся на абордаж.
И скромность ли тут вдруг в нем заговорила, или, может быть, стыд внезапно проснулся — судить не беремся, — но Домель неожиданно собрался поставить точку, он натужно затягивается сигарой и говорит: ну, остальное, думаю, тебе и так ясно.
Да нет, не соглашается Рия, не очень. Да и что тут может быть ясного?
Домель кладет сигару обратно в карман. Домель напрягает слух, он — само внимание. Черт, хоть бы самосвал мимо проехал, что ли! Или кошка б в углу заскреблась! И молчком сидеть вроде неловко, и разговор перевести не на что, хоть убейся.
Да это так, к слову пришлось, едва внятно бормочет наконец Домель, к слову просто. Рассказывать особенно нечего, сама ведь знаешь, как это делается. Сначала хочешь вроде, чтобы все честь по чести: сидром как бы невзначай угостишь, огоньку дашь прикурить, а сам сквозь дымок в глаза заглядываешь и околесицу какую-нибудь несешь, откуда что и берется, болтаешь как заведенный. Бывает же: встретился человек и как приворожил, как говорится, — родство душ и все такое, одним словом, природа, обыкновенное, естественное дело, так ведь? — ну и такое тогда мелешь, такое мелешь… Ну а видишь, что ничего из этого не получается, тогда, если можно, конечно, меняешь тактику. Пару-другую историй из жизни подкинешь, то-сё, ну а уж если и после этого лед не трогается, ставишь пикантную пластинку.
Но тут все мое красноречие — как в песок. Все впустую. Представляешь, женщина, которую ты собрался завоевать, сидит и бровью не ведет, хоть бы из вежливости улыбнулась, что ли, а то сидит как в параличе. Ну как это тебе нравится, а??!
Рия в первый раз за все время рассказа вроде как удивлена. Она встает, наливает Домелю кружку пива и даже забывает записать ее в счет.
А сейчас если на здравую, на трезвую голову разобраться, так пусть бы оно лучше тем и кончилось. Ан нет, заиграл там один на аккордеоне. Столы, конечно, сразу в угол сдвинули, и все пошли танцевать. Только мы вдвоем сидим как бельмо, понимаешь, на глазу. Раньше на нас никто не обращал внимания, а тут все мимо нас кружат и всякий норовит спросить: вы что, не хотите, или, может, не умеете, или как вас понимать? Сначала я еще терпел, потом, однако, не выдержал, сорвался: вытащил ее силком в круг и даже изобразил с ней что-то наподобие танца, то есть, проще говоря, потоптался с ней на одном месте — народу-то много, особенно не развернешься. Она же следила только за тем, чтобы мы не дай бог друг с другом не соприкоснулись. Правда, в глаза людям мы уже не бросались. И на том спасибо!
Про себя, однако, думаю: ну и везуч ты, бродяга, — поезд прошляпил и вдобавок сам себя к айсбергу цепями приковал! И вдруг прямо на глазах айсберг начал таять: она все крепче меня обнимает и в танце совсем активная стала, так что не успел тур закончиться, как в руках у меня вроде как вулкан оказался; никогда за всю свою жизнь не казался себе таким смешным, как в этот раз. Кружила она меня, честное слово, как куклу, перед нами все расступаться начали, к стенам жаться, потом даже в ладоши захлопали. Я было напрягся сначала, как лом проглотил, а потом думаю, шалишь, брат, — марку держать надо. Обхватил ее покрепче и понежней, а когда почувствовал, что женщина, как говорится, растаяла, о поезде уже не вспоминал, ну и проболтался я с ней после вечеринки бог знает сколько бог знает где, и занесло меня в конце концов к черту аж на рога! Во всяком случае, стемнело уже давным-расдавно, освещения на улице никакого, дом, помню, с палисадником, в комнате одна сорокаваттка, а кровать…
Хватит, обрывает его Рия. Остальное и в самом деле могу теперь сама представить.
И Домель действительно умолкает. У него такое ощущение, будто что-то ему внезапно помешало продолжить свой рассказ, но что? Только не самосвал, который с очередным грузом проезжает мимо кафе с такой бешеной скоростью, что все бокалы и пивные кружки подпрыгивают, будто радуются. Домель смотрит вслед самосвалу прямо-таки уважительным взглядом. А Рия проходит за стойку и записывает Домелю в счет ту кружку пива, которую наливала ему, когда была вроде как удивлена. Неизвестно, что сердит ее в эту минуту, возможно, — слабость собственного пола, как нарочно чаще всего выказываемая именно сильными натурами! Иная женщина делает вид, будто вполне может прожить и без «сильного пола», но стоит появиться мужчине, который не привык ограничиваться одним только восхищенным взглядом со стороны, и пиши пропало, «растаяла» та «сильная натура». И кому знать это лучше, как не ей самой! Но может быть и так, что сердится она на Домеля. Разве не он преподнес ей эту историю в таком свете, будто он всего лишь несчастная жертва обстоятельств? Просто, мол, случайно все так сложилось — и новая работа, и Бенно этот, как из-под земли вынырнувший, и чудо-превращение айсберга в вулкан! И не Домель ли все так хитро подстроил, что роли в конечном счете поменялись и она вроде бы как сама напросилась на рассказ о чужой постельной истории. Вот ведь как обернулось!
Домель тем временем раскуривает свою сигару и делает это с известной долей душевного равновесия. Ему остается только расплатиться. Вовремя прийти домой после такой ночи и после такой исповеди — что может быть лучше! Со стороны Рии опасаться нечего, она умеет держать язык за зубами, если ей кажется, что супружеской жизни грозит опасность, да и есть ли она тут вообще, эта опасность? Домель знает себя и свою жену, тут все в порядке, точно так же он мог бы рассказать эту историю и дома — ненавязчиво, в подходящий момент, разумеется. Но к чему мутить чистую воду? Все — счет!
Да, счет! — сухо подтверждает Рия. Она уже взяла себя в руки, вот только впустит кошку, опять скребущуюся в дверь, а уж потом и Домелю этому мозги вправит, чтоб неповадно думать было, будто беленьким из печной трубы выбраться можно.
Путается под ногами кошка, трется об икры, ластится. Рия подбивает сумму. Пробегая карандашиком по столбцу цифр на картонной «пивной» тарелочке, она между делом задает Домелю бесхитростный вопрос: Ну и когда снова туда поедешь?
Домеля круто разворачивает. Как лодку на стремнине. Направляясь к вешалке, где висит его кепка, он уж было дошел до середины зала, теперь же резко поворачивается обратно. Вот те раз: человек надеялся принять легкий душ и таким образом очиститься от скверны и заслужить индульгенцию — а что делает женщина? Уж не призывает ли она его и далее следовать путем греха?
Куда — туда? — фальцетит Домель.
Куда-куда, раскудахтался! В город, конечно, отвечает Рия и подводит жирную итоговую черту под счетом согласно правилам бухгалтерии. Сам же говорил: надо, мол, еще разок туда съездить. Забыл, что ли?
Домель надевает на голову кепку. Еще ни разу не надевал Домель кепки до оплаты счета, теперь же нарушает традицию. И при расчете ему остается надеяться только на добросовестность Рии, потому что его мысли сейчас неизвестно где, они заплутались в лабиринтах женской логики и отчаянно пытаются выбраться к свету. Удастся ли ему это, покажет время. Посмотрим.
Перевод С. Репко.
Приключение на высоте
Вот уже два месяца я, можно сказать, нахожусь в постоянном ожидании. Еще до переезда сюда отец сказал мне: Послушай, девочка, тебе там понравится. Местечко — интересней не придумаешь, прямо посреди леса будет строиться одна из крупнейших в Европе электростанций. Техническая революция, сама понимаешь. К тому же лучшего уголка и вообразить себе невозможно. У нас буквально все будет под рукой — и косули, и бетонка, стоит только выйти за порог, и тебя уже ждет приключение.
Чего только не придумают родители, чтобы сделать переезд заманчивым!
Уже месяц, как мы живем в новом микрорайоне, среди сосен. Никаких приключений и в помине нет. Мама заведует новым детским садом, отец работает на стройке. Я хожу в школу. Сначала я думала, что такую подругу, как Анита, не вдруг найдешь. И поиски новой подруги превратятся в настоящее приключение. Но в соседнем квартале живет девочка с лужицким именем Ханка, оказывается, и с ней тоже можно говорить обо всем на свете. Учителя здесь точно такие же, как и в городе, может чуть-чуть помоложе. Двое — новоиспеченные, прямо из института, надо думать, занятия с нами для них все равно что приключение. Но ведь то для них. Школа у нас жутко старая, обшарпанная, новая пока строится. Когда мы с Ханкой утром шагаем в деревню по бетонке, дорога нагоняет на меня ужасную тоску.
Кстати, про косуль — все правда. Иногда в сумерки их видно из окна нашей гостиной. Они выходят из соснового леса на просеку и ведут себя совсем по-дурацки. Может, еще не освоились с тем, что на привычном для них месте живем теперь мы, люди. Но они привыкнут, привыкнуть можно ко всему. К тому, что приключений здесь ждать не приходится, тоже.
Правда, не так далеко и Шпреевальд, и Котбус, и Кнаппензее, и лаузицкие пруды, места все стоящие и как будто созданные для приключений. Но мы-то живем в лесу, от строительной площадки шесть километров. Ничего не видно, кроме того, нам не разрешают туда ходить. То, видите ли, там от компрессоров слишком шумно, то из-под визжащих колес летит песок, в глаза может попасть, а еще отец говорит, что труба и так скоро покажется над краем леса. Вот так-то он держит свое обещание.