вергаю его только потому, что он женат. Хотя правда заключалась в том, что, если бы он не был женат, у нас с ним вообще ничего бы не было.
– Я люблю тебя, Мэгги, и не знаю, что мне делать.
– А что надо делать, Эллиот?
– Я никогда не смогу оставить Франс.
– Я и не требую, чтобы ты оставил ее из-за меня, Эллиот. Но тебе следовало бы бросить ее ради тебя самого. То, что она позволяет себе с тобой, ужасно.
– Нет, никогда. После того что случилось с ее глазом, я ее никогда не брошу.
Я старалась помочь ему и деликатно доказывала, что глаз – это глаз, а жизнь – это жизнь. С ее стороны, наконец, это просто непорядочно. Однако Эллиот совсем иначе истолковал мои слова. Несколько недель спустя он появился вечером в отделе новостей. Я была занята тем, что разбиралась в своих бумагах. Я только что получила назначение на Ближний Восток.
– Мне очень жаль, – спокойно сказал он, вручая мне желтую розу. – Наверное, я раскаюсь в том, как поступаю с тобой.
– Мне тоже жаль, – автоматически ответила я. – Вообще, жаль.
Что сделано, то сделано.
– Кстати, о деньгах, – обращается Грэйсон к Эллиоту, только что закончив бубнить о пустых бутылках и прошлогоднем снеге. – Кто оплачивает перевозку тела из Ливана? Корпорация или твой отдел?
Я даже закашлялась.
– Никогда не думал об этом, – говорит Эллиот, заметив мою реакцию.
– Черт, – бормочет Грэйсон, – формально вы за это отвечаете. Вы послали туда этого бедолагу. Стало быть, вам и платить.
– О боже, Грэйсон, – говорит Эллиот, кивая на меня.
Все-таки такие вещи не укладываются у меня в голове. Живой человек погибает, а мертвец продолжает жить. Что-то здесь не так, согласитесь.
– Еще порцию виски, Мэгги? – спрашивает Эллиот, бросая на Грэйсона взгляд, полный отвращения. – Думаю, что теперь самое время.
Одетый под казачка официант Педро (это имя значится у него на нагрудном знаке) заканчивает принимать заказ. Обращаясь к Грэйсону, я спрашиваю слабым голосом:
– А сколько, если точно, стоило перевезти тело из Ливана в Штаты?
– Ладно, Мэгги, – говорит Грэйсон, опуская руку мне на плечо, – это забота корпорации. Не беспокойся об этом… Хотя, конечно, я понимаю твою озабоченность. Такие непредвиденные затраты здорово отражаются на зарплате. Увы, в этих случаях мы вынуждены делать соответствующие вычеты.
– Ради бога, Грэйсон, – восклицает Эллиот. – Это уж чересчур!
– Погоди, Эллиот, – говорю я. – Я хочу знать, сколько это стоило.
Грэйсон пожимает плечами, вытаскивает из внутреннего кармана записную книжку и авторучку. Не говоря ни слова, он производит быстрые расчеты на чистом листке.
– Около трех тысяч долларов, – говорит он, захлопывая записную книжку.
Педро достает напитки, и разговор приходится прервать. Господи, как мне хочется все высказать Грэйсону. Объяснить ему, какое он дерьмо. Кстати, может быть, как раз по этой причине он «бравый парень» со знаком минус. Если бы я это сказала, это обернулось бы для меня настоящей трагедией. Несмотря на все мои достоинства, мне как своих ушей больше не видать ни Ближнего Востока, ни крупноформатных телешоу, ни вообще телевидения.
– У меня есть другое предложение, – говорю я, обмениваясь с Эллиотом понимающим взглядом.
– Ну и что же придумала наша умница Мэгги? – интересуется Грэйсон, стараясь казаться игривым.
Не знаю, что опаснее: сидеть под пулями где-нибудь в Бейруте или играть в эти игры с бездушным исполнительным директором, который готов резать по живому, если дело касается бюджета. Тем не менее я отваживаюсь.
– Слушай, Грэйсон, – говорю я с милой улыбкой, – ты бы мог попытаться взыскать деньги с Организации освобождения Палестины, ее ответвления Эль Фатах. Ведь это один из их людей стрелял в Джоя. Если же Ай-би-эн не очень удобно вести переговоры с террористами из Эль Фатах, можно было бы обратиться непосредственно к ливийцам или сирийцам, поскольку они поставляют оружие боевикам. Пусть раскошелятся и заплатят Ай-би-эн за перевозку тела Джоя в Штаты. Как ни крути, это их гранатомет снес ему голову…
Наконец я не выдерживаю и начинаю тихо рыдать. Грэйсон приходит в такое замешательство, что опрокидывает стакан с водой. Педро приходится суетиться, вытирать со стола и уносить залитую водой хлебницу.
Появляется официант Рауль (это имя также читается на его нагрудном знаке). Он тоже одет под казачка. Подав Грэйсону сухую салфетку, он отступает в сторону и уступает дорогу Куинси Рейнольде. У нее весьма чувственный вид – поскольку на плечах норка. Однако ее лицо выражает что угодно, но только не благодушие. Она мгновенно бросается ко мне.
– Что случилось, Мэгги?
– Ничего с вашей Мэгги не случилось, – ворчит Грэйсон.
Где ему понять, что такое такт. Горбатого могила исправит. Однако Эллиот, тот сразу встает, чтобы поцеловать Куинси в щеку.
– Со мной все в порядке, – говорю я, прикладывая платок к глазам.
– Черт меня подери, – бормочет Грэйсон и тоже поднимается, – у этого парня был минимальный стаж, и я только что говорил о том, как нам сберечь артельные денежки. О том, как избежать слишком больших вычетов из зарплаты наших сотрудников. Вот и все.
– Вычти три тысячи долларов из моего жалованья, Грэйсон, – всхлипываю я. – Я беру все это на себя.
– По крайней мере, – начинает Куинси, усаживаясь рядом с Эллиотом, – теперь мы знаем, что у Грэйсона никогда не будет инфаркта. По той простой причине, что для этого нужно иметь сердце.
– Ну-ну, – отвечает Грэйсон, взглянув на Эллиота, – зато я могу схватить воспаление мозга. Не в пример другим.
– Лично я выбираю инфаркт, Грэйсон, – говорит Эллиот. – Я столько времени на тебя ишачу, что уже имею право выбирать, от чего загнуться.
– Как тебе угодно, Эллиот, – холодно парирует Грэйсон. – Но только не надо превращать праздничный ужин в начало своих похорон.
– Праздничный ужин? – невинно интересуюсь я.
– Тебе присудили «Эмми», дорогая, – говорит Куинси. – Я спешила тебе об этом рассказать.
– А откуда ты узнала? – спрашивает явно уязвленный Грэйсон.
– У меня свои источники, – говорит она, подмигивая мне.
Ну, конечно, это Винсент.
– Что будешь пить, Куинси?
– Водку, Грэйсон, – отвечает она, выуживая из сумочки сигареты.
– Это все новости? – спрашивает Грэйсон, потирая ладони.
Куинси откидывается на стуле.
– В общем, да. Если не считать того, что премия «Эмми» свалилась на вас в самый неподходящий момент – как раз когда Мэгги должна обсуждать свой новый контракт.
Эллиот наклоняется ко мне и шепчет:
– Я не переставал думать о тебе, Мэгги!
– Ты, наверное, слышала, что намечаются жуткие бюджетные усекновения, – говорит Грэйсон. – Наши переговоры действительно пришлись не на самое удачное время.
– Как бы там ни было с бюджетом, – говорит Куинси, выпуская красивую струйку дыма, – Мэгги присудили «Эмми». И уже во второй раз. Насколько мне известно, ваш бюджет предполагает вложение в программу около шестисот тысяч долларов. А это значит, что соответственно должен быть увеличен и гонорар.
– Ты толкуешь об общем бюджете, включая мыло и орехи. Но нам уже пришлось снять с программы двух человек. Стало быть, мы сейчас не в состоянии поддерживать новые таланты.
Похлопывая Эллиота по руке, я спокойно говорю:
– Я рада тебя видеть. Ты замечательно выглядишь.
Эллиот пожимает мою руку.
– И я рад, что ты снова в Нью-Йорке. Мне тебя действительно не хватало. Может, как-нибудь отдохнем вместе?
– Конечно, Эллиот, – говорит Куинси, помогая официанту устроить на столе принесенную водку. – Я подумывала о том, чтобы Мэгги уйти из Ай-би-эн. Кажется, ее собираются там притеснять.
– Что за чушь! – взрывается Грэйсон. – Уходить из Ай-би-эн просто глупо. Здесь ее дом. Нигде ей не будет так хорошо, как здесь.
– Я в этом не уверена, Грэйсон, – говорит Куинси, играя ложечкой. – Если, конечно, бюджетный дефицит не коснется гонораров Мэгги…
– Послушай, Куинси! Ведь мы еще даже не знаем, присудят ли Мэгги «Эмми». Она выдвинута в числе других претендентов, только и всего.
– Эллиот, – шепчу я, – я встретила в Израиле одного человека, и чем скорее я вернусь к нему, тем буду счастливее…
– Ты его любишь, да?
– Да, Эллиот, люблю.
– Ей присудят «Эмми», – твердо заявляет Куинси. – И ты это знаешь.
– Нет, я не знаю, – медленно говорит Грэйсон. – Другое дело, документальный фильм Эн-ти-си о том парне из Квинс, который не может купить себе инвалидную коляску… Вот это вызывает настоящий человеческий интерес. Его соседи от чистого сердца решили собрать деньги на прекрасную автоматическую коляску. Вот это действительно чертовски трогательная история…
– Хорошая работа, – соглашается Куинси. – Однако не сравнится с материалом о том, при каких ужасных обстоятельствах погиб один из членов съемочной группы.
Она стряхивает пепел с сигареты.
– Я так несчастлив, – шепчет мне Эллиот. – Отношения с Франс совершенно испортились, и я отчаялся найти выход из положения. Меня измучила депрессия.
Я слегка касаюсь его щеки.
– Мне неприятно говорить тебе это, но, кажется, единственный выход для тебя – это оставить Франс и найти женщину, с которой ты мог бы быть счастлив.
– Однажды я встретил такую женщину, но тогда я не смог бросить Франс. Мне казалось, я поступаю правильно.
– Все это так, – говорит Грэйсон, – но ведь телезрители не увидели самого происшествия. Они не увидели того, как этому парню снесло голову.
– Ты просто бесчувственный истукан! – восклицает Куинси.
– Зачем переходить на личности? – вяло отбивается Грэйсон.
– А не ты ли говорил, что репортаж замечательно смотрелся? – настаивает Куинси.
– Не нужно, Эллиот, – спокойно говорю я. – Ты переоцениваешь то, что было между нами.
– Вовсе нет, Мэгги, – не отстает Эллиот. – Вот если бы ты дала мне еще один шанс!
– Я к тебе прекрасно отношусь, Эллиот, но что кончено, то кончено. Мне очень жаль.