— Не мир они несут на Землю, но меч. Голод. Смерть и разрушения…
— О мече ты очень кстати заметил, — достаточно громко произнёс я, подступая ближе. Так близко, что если бы захотел, кончиком клинка на вытянутой руке смог бы выпустить кишки толстому мужику из последнего ряда. Исайа удивлённо запнулся и замолчал. Но, увидев меня, радостно осклабился и вместе с тем с вызовом вскинул голову, тряхнув тяжёлыми дредами. Глаза проповедника горели фанатичным огнём. Десятки людей повернулись в направлении его взгляда. Тогда Исайа заговорил вновь:
— Я взглянул — и вот конь белый. И всадник, имя которому — Смерть. И дана ему власть карать и миловать именем Ложных Богов! Ввергать души человеческие в Геенну огненную!.. — Нет, у него окончательно потекла крыша. Впрочем, я не только не конь и не какой-то там ветхозаветный Всадник. Я ещё и не кровельщик, и не психиатр. Я здесь совсем по другому вопросу, о чём не стоило забывать.
— Ваши души мне пока без надобности, уважаемые, — сухо произнёс я. — Но в одном ты прав, мой буйнопомешанный друг. Я пришёл избавить вас от непосильной ноши, ожесточающей сердца, смущающей умы и всё в таком духе, — я поморщился, стараясь, чтобы этого никто не заметил. Что-то гадкое, липкое, скользкое читалось в мыслях этих людей. Меня словно облили помоями и продолжали обливать, усердствуя всё больше с каждой секундой. Нужно было поскорее с ними кончать… — Мне нужен меч. Простой обоюдоострый клинок под одну руку. И в ваших же интересах мне его дать!
— На добро отвечают добром, — взгляд Исайи смягчился. Из-под личины двинутого проповедника проступили мягкие черты старого доброго растамана, которого я знал ранее. Толпа, будто марионетки, лишённые собственной воли, тут же прониклась ко мне братской любовью, заулыбалась, копируя кукловода. Льющиеся на голову помои сменились патокой, вязкой и приторной. — Мы помним, как Всадник накормил добрых христиан хлебом насущным. Добрые христиане найдут для Всадника то, что он просит. Ступай с Богом, бро…
Мгновенного результата по части обмена душеспасительных обещаний на материальные ценности не воспоследовало, что, впрочем, не выходило за рамки моих ожиданий. Зерно правильных мыслей я, смею надеяться, зародил, а процесс созревания урожая — это дело тонкое, даже интимное, и спешки не терпит. Где меня искать птенчики божии знают. Как дозреют, так и поговорим. Стычка с Лукой, Совет, прогрессирующее сумасшествие Исайи — насчёт последнего не уверен — да ко всему прочему, отчаянно гудящая голова привели меня в настроение кровожадное и язвительное. Поэтому сеять доброе-вечное я начал буквально с порога, стоило увидеть довольные рожи соратников, мирно жрущие чей-то брикет.
— Расслабляетесь, паразиты? А в это время вашего славного лидера, может быть, на дыбе растягивают. Или вы поминки справить решили? — подозрительно прищурился я. А сам краем глаза отметил, что брикет аккуратно разрезан на четыре части.
— Обижаешь, Старшой, — обиды в голосе Налима не было ни на грош. Глаза пройдохи смеялись, а рот умудрялся складывать звуки в слова, даже не прерывая процесса перемалывания пищи. — Мы же это… Следили, драть! Даже позырили издалека. Правда, не поняли ничего. Но если бы чё, мы бы… Вот те зуб! Верно я говорю, братва? — оглядел он своих сотрапезников в поисках поддержки. Братва выразила вялое одобрение. — А, Старшой, мы же тебе тут покушать оставили.
— Верю. Ценю. Тронут, — холодно произнёс я и даже не подумал отказываться. К чему обесценивать проявленную заботу. Вон как заулыбались, придурки. Подошёл, уселся рядом, с наслаждением вытянув гудящие ноги. И, потянувшись, подхватил свою четвертину брикета. М-да, с прошлого раза его вкусовые качества не изменились. И даже голод, как известно, лучшая приправа к еде, не смог улучшить отвратного вкуса вымоченных в бульоне опилок. Навух и Фродо, вижу, тоже особыми ценителями Лакконской кухни не стали. Зато Налим трескал за обе щёки, разве что не нахваливал.
— С какого буратины дровишки? — поинтересовался я ради проформы.
— Так, драть! Веруны раздавали!
— А ты и взял?
— Ну так, вещь же!
— Ну и правильно сделал. Да, всё спросить хотел. Сколько тебе лет, Налим?
— Сороковник справил недавно, — охотно ответил тот.
— А выглядишь так, будто недавно похоронили. Впрочем, ладно, с тобой понятно. После сорока жизнь только начинается, так что у тебя, считай, молодой, растущий организм. — Пройдоха заулыбался. — Меня другое заботит, хотя, по чести сказать, не должно. Фродо, ты, кажется, ходил катать камни, а затем вы слушали проповедь и причащались, чем бог послал… Я ничего не упустил?
— Вроде нет, — хмуро ответил тот.
— Так утоли моё любопытство, друг любезный. Камни давали сдачи? Или хлеб насущный пришлось добывать с боем? Что с лицом, Фродо?
— Упал, — буркнул парень, стыдливо пряча физиономию, на которой расцветал оттенками синего смачный синяк. У разбитой губы запеклась кровь, ухо грозило в скором времени распухнуть, как чебурек.
— Сколько раз? — участливо уточнил я. Налим глупо хихикнул, едва не подавившись опилками, и Фродо с чувством треснул его по спине.
— Закусился с одними шакалами, — блеснул он злыми глазами. — Это моё дело, Линч. Я сам с ними разберусь.
— У шакалов есть клички? Ареал обитания? Особые приметы? — терпение без того не ангельское, стремительно меня покидало.
— Да чё тут непонятного, драть. Арабы его подкараулили, собаки! Хотели, чтобы этот дундук с ними остался, вроде как единоверец, а он не пошёл.
— Налим, кто тебя просил, да? Я тебе трус, что ли? Моё дело, сказал, разберусь, да…
— Нет, — покачал я головой, поднимаясь на ноги. — Уясни вот что, Фродо. Твоя тонкая душевная организация меня не волнует. Я не сентиментален. Но, пока ты со мной, оскорбление тебе — это оскорбление мне. Пошли. Налим тоже. Навух на хозяйстве.
— Что ты собираешься делать? — однорукий копейщик с тревогой смотрел на меня.
— Понятия не имею, но что-то сделаю точно.
Уроженцев Аравийского полуострова и иже с ними в лагере было немного. Новых Богов они отрицали, а старые по давней привычке не обращали на них никакого внимания. Обнаружив себя в меньшинстве, на позиции всеобщих изгоев, исламисты тесно держались друг друга, с высокомерием и опаской поглядывая на всех, кто, по их мнению, предал заветы истинной веры.
Исповедующим ислам в некотором роде не повезло. Закостеневшие в своих религиозных предрассудках, они оказались один на один с необходимостью нелёгкого выбора: изменить обстоятельства или подстроиться, изменившись самим. Для первого не хватало возможностей, для второго — желания. У «староверов» христианского мира был Исайа, у арабских исламистов не было никого и ничего, кроме дюжины новичков и кичливого гонора, на который они не имели морального права. Если ты слаб — знай своё место или готовься столкнуться с последствиями.
— Куда собрался, неверный? Таким, как ты, здесь не рады, — молодой араб заступил мне дорогу. Чёрные глаза сверкнули, отражая рассеянный свет, губы скривились в брезгливой ухмылке. Я равнодушно взглянул на него и продолжил идти, будто не видел перед собою препятствия. Первый уровень, едва заметный ментальный отклик. Он либо уберётся с дороги, признав свою слабость, либо… В любом случае, говорить мы будем потом, и не с ним. Точно не с ним…
— Стой, кому сказано! — протянул он руку, собираясь не то оттолкнуть, не то ухватить за грудки. Я засадил черномазому бесхитростным правым прямым по лицу и, перехватив руку, броском через бедро отправил араба в короткий полёт. По мухам не стреляют из пушки, оружию и навыкам в этот раз должно остаться в ножнах. А полезут за ковырялками — значит, сами себе злобные буратины.
— Налим, попроси его позвать своих друзей. А то они что-то стесняются, — бросил я, предвкушая хорошую драку. Ментальные отклики по меньшей мере четырёх целей дразнили оголённые нервы моего восприятия. Налима долго уговаривать не пришлось. Блеснуло лезвие страшного тесака, и араб заголосил, как освежеванный заживо поросёнок, испугавшись одного только вида мясницкого инструмента. Резать безоружных я строго-настрого запретил. Впрочем, долго надрывать горло, призывая братьев на помощь страдающему за свою наглость арабу не пришлось.
Исламисты, как и положено порядочным изгоям, жили наособицу от других, в одном из дальних боковых ответвлений головного тоннеля. Обвалившийся свод с годами просел, обнажив проходы в сырую тёмную каверну, похожую на старый хлев для скотины. Убогая занавесь из системного тряпья колыхнулась, породив двух решительно настроенных бородачей, ринувшихся на подмогу голосящему единоверцу. Следом, обдирая бока в узком проходе, выскочило ещё трое. Два на одного? Они нас явно недооценивают…
— Фродо, поганый кафир, привёл мамочку?
— Подходи раз на раз, шакалье племя! — закричал тот, уязвлённый немудрёной подначкой. И понеслась… На меня бросились двое. Один промешкал, увлечённый словесной дуэлью, зато второй, скорчив злобную рожу, сразу ринулся в бой.
Я сделал обманное движение навстречу и тут же отпрянул. Размашистый боковой, не встретив сопротивления, увёл руку араба, заставив потерять равновесие. Он провалился, я ударил навстречу, снизу-вверх и вперёд, апперкотом в неприкрытый живот. Было отчётливо слышно, как воздух с хрипом покинул лёгкие. Араб согнулся пополам и упал, скрючившись в позу бородатого эмбриона. О продолжении потасовки он больше не помышлял. Я осклабился и добавил ногой, оросив камень фонтанами кровавой юшки из разбитого носа. Лежачих не бьют? Какая нелепица…
Самый крикливый, видимо, что-то успел осознать и попёр на меня, схватив подвернувшийся под руку булыжник. Но не успел сделать и пары шагов, как нарвался на Фродо, подтвердившего мнение о своих борцовских корнях. Подшаг. Захват. Бросок. Камень летит в одну сторону. Араб, выпучив глаза — в другую. С этим тоже всё. Отвоевался, болезный.
— Наших бьют! — раздалось позади. К нам неслась, потрясая бородами и кулаками, пятёрка первоуровневого мяса. Первого встретил прямым ударом ноги в грудь. И тут же, используя энергию толчка, отпрыгнул, избежав окружения. Приёмы контроля толпы, что использовал болотный мастер меча из моих видений, выходили на новый уровень понимания…