Шумная компания изрядно подгулявших и большей частью уже не совсем молодых людей, вывалившаяся из арки соседнего двора, вполне органично дополнила сложившийся образ. При виде меня в нестройных рядах местной гопоты закономерно возникла нешуточная ажитация. Однако дальше события пошли круто вразрез с привычным сценарием подобных неожиданных встреч. Я отпустил рифлёную рукоять пистолета под курткой, а узнавший «друга детства» Костян придержал своих корешей и сходу принялся зубоскалить, выпячивая свою гнилую натуру:
– Лич, ты что ли, бродяга? Ха! Точно он, пацаны! Гляди, как перекосило.
– Ильич моё отчество, Костик. Владимир Ильич. Как Ленин, только живой и могу дать в рыло... Ромыч дома? Не сторчался ещё?
– Да чё ему будет, нарколыге. Он же, сука, тоже как Ленин! Вечно живой, типа, – давясь от смеха, добавил он и с гыканьем заржал над собственной шуткой. Кореша, разумеется, поддержали кто во что горазд. – Погодь, так ты чё, давно откинулся?
– Пару дней как на воле, – ровно произнёс я, намереваясь сворачивать разговор. Тереть по понятиям с этой кучкой дегенератов не было ни малейшего смысла. Проще достать ствол и всадить Костику пулю промеж глаз. Настолько твердолобую башку резиновый боеприпас прошибёт едва ли, зато точно донесёт нужную мысль лучше всяких слов. Слова, такие как он, практически не понимают.
– А чё теряешься тогда? Надо это самое... Отметить, ёпта. А то чё, как будто братву не уважаешь.
– На мели я. Сначала дело, поляна потом.
– А чё за дело? Может, подсобить тебе? А то мы тоже, того, на мели, чё.
– Сам управлюсь, – отрезал я, двинувшись прямо на обступившую нас толпу, намеренно выбрав для этого подходящую «жертву». Сопливый шкет с подбитым глазом поспешно отпрянул в сторону, пропуская меня. Понимает, щенок, на кого можно быкануть, а на кого лучше не стоит. Но в этом-то как раз ничего удивительного, улица – хороший учитель.
Пробраться по тёмному подъезду с подозрительными потёками на стенах и кучами обсиженного мухами дерьма за мусоропроводом и при этом не запачкать чем-нибудь новые кеды оказалось задачкой нетривиальной. Но я справился. Даром что ли, ловкость в десятку – координация движений под стать. Однако совсем они тут мышей не ловят. Раньше такой разрухи не было, пригоняли всяких болезных на общественные работы по договорённости с местными авторитетами, а сейчас... Плевать, не моё это дело. Давно уже не моё.
Дверь квартиры, казалось, пережила осаду. Между редких островков обугленного дермантина проглядывало закопчённое полотно, пестрящее вмятинами и нецензурными надписями. Сквозь дыру на месте глазка можно было заглянуть прямо в квартиру. Впрочем, в этом не имелось никакого резона – дверь была не заперта. Я вошёл, оказавшись в прихожей, провонявшей всеми людскими пороками. С кухни, шаркая протёртыми тапками, выплыло угашенное тело, мазнув по мне равнодушным взглядом.
– Ромыч где? – спросил я. Зависнув на долгие три секунды, тело махнуло рукой куда-то вглубь немаленькой квартиры и тут же потеряло ко мне интерес. Как оказалось, направление было указано верно. Ромыч нашёлся в комнате с выходом на балкон, дрыхнущий на грязном матраце в обнимку с какой-то потасканной девкой.
– Просыпайтесь, голубки! – я несильно саданул ногой по матрацу. А когда никакой реакции не воспоследовало, отвинтил крышку с недопитой полторашки воды и вылил остатки им на головы.
– Э-э, чё за нах? Лич?! – вытаращил свои водянистые буркала Ромыч. На худом измождённом лице промелькнуло мгновенное узнавание, и наркоман-долгожитель, которого я имею неудовольствие знать лет эдак с пятнадцати, попытался вдруг вжаться в стену. Начал, небось, припоминать все свои долги и прегрешения, которых у него передо мной и впрямь имелось немало. Знает ведь, что я-то ничего не забуду и рано или поздно выставлю счёт.
– Расслабь булки. Что было, то было, – хохотнул я. Его реакция мне понравилась. Правильная реакция. А вот девка оказалась не из смышлёных.
– Ро-о-ом, – капризно протянула она, – это что за хер с бугра? У меня из-за этого гондона тушь поплыла!
– Хуже ты от этого выглядеть не стала, – резонно заметил я, чем, видимо, сбил её с толку. – Свалила отсюда!
– Давай-давай, Ирчик, иди. Хочешь, поднимем герыча вечерком?
– Фи, сам мути эту шнягу. Меня от неё в сон клонит, а я веселиться хочу! Пока, мальчики. Не скучайте.
– Хороша чертовка, – проводил девку взглядом Роман.
– У неё нога гниёт, – парировал я.
– У всех свои недостатки. К тому же разве это главное в женщине?
– Удиви меня.
– В женщине главное – безотказность! – глубокомысленно изрёк наркоман. И рассеянным взглядом оглядев комнату, прошаркал до подоконника, принявшись неловко перебирать выстроенные батареей бутылки.
Совсем опустился, подумал я, с лёгкой грустью глядя, как он зябко кутается в полы драного махрового халата. Ромычу должно быть немного за сорок, из которых последние лет двадцать прошли в погоне за кайфом. Редкостной живучести человек и один из последних осколков моей прошлой жизни, который всё ещё коптит это небо отходами своего бессмысленного существования. Случись всё иначе, я был бы там же, где он сейчас, а учитывая мою жадность до кайфа – скорее всего, уже в могиле. В каком-то смысле мне повезло, хоть и не по своей воле, вырваться из этого порочного круга.
– С твоими взглядами на жизнь надо было в морге работать. Столько безотказных женщин, и все твои.
– Пошёл ты! Безотказные и мёртвые – это, блин, не одно и то же!
– Ты не меняешься, Ромыч.
– Ты тоже, Лич. Припёрся, ни здасте, ни до свидания. Хоть бы звякнул сначала, я бы встретил, как полагается.
– Потому и не стал. Давно так живёшь? – очертил я глазами более чем убогие декорации наркоманского обиталища. Пожелтевшие от времени и ядовитой атмосферы притона обои отслаивались вместе со штукатуркой. По стене пробежала заметная трещина, а в дальнем углу, кажется, кто-то сходил в туалет. Иглы, бутылки, обёртки от каких-то лекарств и прочая наркоманская параферналия устилала полы.
– Ай, забей, – отмахнулся Роман, присосавшись к початой двушке дешёвого пива. Резко очерченный кадык трепетал в такт жадным глоткам. Высосав из бутылки всё до последней капли, он утёрся рукавами халата: – Тебе чего вообще надо-то?
– Дело одно есть. Ты с дядькой созваниваешься?
– С дядь Гришей? Да как-то всё времени нет, а что?
– Не знаешь, он всё ещё в теме? Недвижка и всё такое...
– Ля, ты чё, в коммерсы метишь?
– Хуёмерсы, придурок! – тут же вспылил я, начиная потихоньку жалеть, что решил воспользоваться старыми связями. – Цифры его найди, а то жить негде.
– Так у меня живи, место есть. Тут цыпочки знаешь какие ходят, м-м-м...
– Видел я твоих цыпочек. Краше в гроб кладут.
– Тебе не угодишь, мля, – прогнусавил он, сунув мне в руку визитку с номером и инициалами. А потом, как будто замявшись, произнёс: – Ты же не знаешь ничё, походу. Там это... Старик твой того... Преставился.
– Туда ему и дорога, – бросил я зло. – Надеюсь, это всё?
– Не, ещё не всё, Лич, – не понял намёка Роман. – Глеб приезжал на похороны. Суетился тут, дом продавал. Ну... тот самый. За тебя у пацанов спрашивал... Лич, столько лет прошло, может, вам с ним пора как-то того... законтачить? У меня где-то тут номерок...
– Нет! – гаркнул я, пожалуй, излишне резко. Удержать в узде клубок тщательно гонимых из памяти воспоминаний не получилось, и перед внутренним взором, словно кошмар наяву, замелькали картины из раннего детства. Вот я сижу, поджимая колени, съёжившись от страха под кухонным столом, и вижу его лицо. Искажённое безрассудной пьяной злобой лицо отца, застывшего над неподвижным телом матери. Кровь вытекает из проломленной головы. Кровь капает с лезвия топора, убегает в щели между досками пола. Кровь тонкой струйкой подползает к моим ногам... Кровь-кровь-кровь... И плачущий в соседней комнате младший брат, которому посчастливилось ничего из этого не запомнить.
Следом тянулась беспросветная чёрная полоса длиной в долгие годы: детский дом в Приозёрске, побеги, бродяжничество, наркотики, армия. Мне повезло лишь однажды – попал под госпрограмму на обучение в столице, а брат... Нас с Глебом разлучили ещё в интернате – для малыша быстро отыскали приёмных родителей, – тем самым оказав нам обоим услугу. К сожалению или к счастью, мы с ним совершенно разные по натуре. Глеб... он слишком похож на неё: мягкий, безропотный, добросердечный. Не знаю, на самом ли деле он простил отца или навещал старика только из жалости, когда тот, отсидев положенное, доживал век, предаваясь своей единственной страсти – пьянству. Однако я – не простил. И почитал за лучшее сохранить сложившийся статус-кво, к вящему благополучию обеих сторон.
– Не хочу ничего о нём знать, – повторил я, с превеликим трудом обуздав вспышку гнева, и скосив глаза, отрицательно мотнул головой. Заступник растаял в тени от батареи, убрав чёрный нож от горла давно потерявшего страх наркомана.
– Что... Кто это?! Куда он?.. – завертелся тот, словно уж, но, видимо, списав ощущение холодной стали у горла на очередной глюк, тут же переключился: – Может, тогда заторчим? – Глаза Ромыча загорелись нездоровым энтузиазмом. – Хата есть, вес я найду. Музычка, девочки, все дела...
Какое-то время я хмуро смотрел на него, а потом, так ничего и не ответив, развернулся, чтобы уйти. Я ненавидел таких, как он. Примитивное зверьё с такими же примитивными мыслями в голове, засранной всяким дерьмом. Он ведь даже не осознавал, насколько был близок к черте, за которой любые доводы рациональной части разума не будут иметь надо мной власти. Черте, за которой его гнилая башка полетела бы с пятого этажа отдельно от тела. Но дядя Гриша вряд ли оценит, если я снесу его по-своему любимому племянничку голову. А дядя Гриша был видной фигурой. И самое паршивое – мне всё ещё нужна была его помощь.
– Ну и пошёл ты нахер тогда! Праведник хуев!
– Предупреди дядю, что я позвоню.